Эрве Гибер - Призрачный снимок
РАКОВЫЙ СНИМОК
Долгое время я хранил у себя дома единственный снимок: портрет юноши, которого я никогда не знал, сделанный неизвестным фотографом в неизвестном месте. Я водрузил его на одну из полок своей библиотеки так, чтобы он постоянно был перед глазами. Большого формата, напечатанный на глянцевой бумаге, он был наклеен на кусок белого картона, который вскоре покрылся пылью. И этот юноша возвышался, царил надо всем в комнате, как если бы стал ее повелителем, умершим и вторгающимся в нее возлюбленным, братом. Ему должно было быть между шестнадцатью и восемнадцатью годами: в черной кожаной куртке, расстегнутой поверх белой рубашки, он стоял, прислонившись к грязной стене неясного цвета в разводах и пятнах. Главное, что на снимке было отчетливо видно его столь странное и задумчивое лицо с чувственными губами, широкими ноздрями, светлыми очень густыми волосами, которые нависали над его глазами, словно солома. Он прятал руки под курткой, точно хотел согреть их подмышками, позже я заметил, что он носил кожаный браслет с металлическими заклепками, который я принял вначале за продолжение рукава куртки. Снимок был сделан по пояс. У него был потерянный взгляд, направленный вдаль, в никуда.
Он не старел. Может быть, он уже умер, я также мог представить его совсем опустившимся, но фотография сопротивлялась. Однажды я принял ЛСД и посмотрел на снимок: это был единственный предмет, который не мутнел, не разваливался на моих глазах. Он казался неизменным (кислота не помогла мне увидеть большего: снимок был явлен во всей своей полноте).
Конечно, те, кто ко мне приходил, спрашивали о юноше, и я оставался таинственным, я не говорил, что не знаю его или что знаю, и это сразу же придавало ему значение: о нем ничего не было известно, ничего не было известно о моих с ним отношениях, и можно было легко представить, что я влюблен в этот образ и тайно преклоняюсь перед ним, что я прижимаюсь губами к его губам, но те остаются холодными и гладкими, и гораздо меньшими по размеру, чем мои, меньшими в два-три раза…
Я украл этот снимок: мне его не отдавали, я заметил его в одной квартире, и я украл его, я спрятал его под пальто, зажав подмышкой. Там была еще одна фотография того же юноши, сделанная тем же фотографом в том же самом месте; вероятно, в тот же день, но «стоймя», вертикальная; я выбрал горизонтальный снимок, тот, на котором он изображен не в полный рост, на котором не видно, есть ли у него член, это был юноша-андрогин. Позже я попытался забрать второй снимок, однако напрасно, человек, у которого я украл первый, переехал, исчез бесследно. Снимок не был подписан, на оборотной стороне не было никакого обозначения, кроме маленького красного крестика.
Снимок стал юношей, а оборотная сторона снимка стала спиной юноши: ему вытатуировали маленький красный крестик на лопатке, может быть, его истязали. Я семь лет жил с этим снимком, и он не менял места, другие фотографии не могли его вытеснить, к тому же он изгонял все, которые хотели расположиться в комнате, это был все время единственный возможный там снимок. И моя привязанность к нему становилась все более и более отвлеченной по мере того, как бумага покрывалась пылью. Я смотрел на него, не замечая.
В конце концов, я заметил, что образ разрушается: снимок был наклеен на картон, и клей начал поедать изображение сзади. Лицо юноши было усыпано пятнышками, царапинками, крошечными следами выгорания и пигментации. Это был сифилитик. Снимок был поражен раком. Мой друг заболел.
И я не хотел его спасать: я мог заказать отретушировать его лицо, скрыть на поверхности его раны, чтобы потом переснять, но я предпочитал обречь его на гибель. Это был единственный снимок. Я вдруг словно почувствовал некое удовольствие от того, что видел, как он разрушается, тогда как все эти годы он сопротивлялся всему — пыли, моему отравленному взгляду, моим поцелуям. Я иногда приходил нанести ему визит, чтобы следить за ходом болезни, устанавливать степень нагноения и разрыва тканей. Он был словно бедная шлюшка, истощенная сифилисом. Но он не сетовал. Лишь его взгляд оставался невредимым (может быть, клей случайно просто не коснулся этого места), но его лоб трескался или отваливался по кусочкам, его рот кривился, становясь все тоньше, испещренный кратерами и нарывами, отверстия его ноздрей медленно поедали окружающую их плоть. Он никогда не стенал и не вытягивал руки, он невозмутимо держал их под курткой.
Может быть, следовало похоронить его, но как похоронишь снимок? Он никогда не был бы совершенно умершим, к тому же он по-прежнему не старел, он сохранял молодой облик, он только лишь разрушался, но этот распад, на мой взгляд, проходил слишком медленно. Я подумал, бережно отделив снимок пинцетом, ввести с помощью маленькой груши пульверизатора, пипетки или инстиллятора под него кислоту или окись, более чистую, более действенную, нежели клей. Или же сжечь его, бросить в огонь, оставить в размягчающей жидкости. Но выражение его лица изменилось: его взгляд опустился чуть ниже, еле заметное химическое изменение привело к тому, что он принялся смотреть на меня, видеть меня, тогда как раньше он никогда меня не замечал. И я не мог вынести этого взгляда, становившегося, как и его рот, все более умоляющим. Подкрасить его значило бы сделать его смешным. Я думал порвать его, проткнуть шпильками и иголками, накинуться на него или скрутить. Я завесил снимок, но он продолжал мне являться, и покрывала было для меня недостаточно.
Я взял снимок на какое-то время в кровать под одеяло, я сдавил его и слышал, как он стонет. Он жил в моих снах. Потом через какое-то время я решил носить его прямо на себе, прижав к коже, к моему туловищу, закрепив его ленточками и резинками. Он стягивал меня, он был словно корсет под моей рубашкой. Я не мог больше его видеть, он обнимал меня, я представлял, что он цепляется ко мне, как уснувший ребенок, и прикосновение бумаги к моей коже уже не было холодным, бумага размягчалась, и я купал снимок в своем поту и грязи. Он был словно приросший ко мне мертвый младший брат, он был моим гетерадельфом.
Когда я, наконец, решил отделиться от него, когда я решил счесть эту привязанность смешной и нелепой, когда, наконец, я развязал ленточки и резинки, я увидел, что на размягченном картоне ничего нет, снимок был полностью белым, но он не испарился бесследно, он не растворился в моем поту. Перед зеркалом я проверил, пристал ли он к моей коже, словно татуировка или переводная картинка. Все химические пигменты бумаги нашли место в порах моей кожи. И тот же образ в точности отобразился наоборот. Этот переход избавил его от болезни…
ТАЙНЫ
— Я рассказал тебе эту историю и чувствую себя от нее свободным. Эта история составляет мою тайну, понимаешь?
— А что потом?
— Тебе я не хочу говорить: «Прошу тебя, не рассказывай ее никому».
— Да. Но теперь твоя тайна стала и моей тайной. Она часть меня, я поступлю с ней, как поступаю со всеми своими тайнами: я воспользуюсь ею, когда придет время. И она станет чьей-то чужой тайной.
— Ты прав. Нужно, чтобы тайны переходили из уст в уста…
Внимание!
Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.
После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.
Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.
Примечания
1
Биби Фрикотен — веселый и справедливый мальчик, герой комиксов (здесь и далее прим. переводчика).
2
The Rank Organisation английская компания, специализировавшаяся на развлечениях и уделявшая особое внимание киноиндустрии.
3
Эрве Гибер часто гостил у близкого друга, фотографа и культурного деятеля Ханса Георга Бергера в его доме на острове Эльба. Они познакомились в 1978 году и вместе выпустили несколько иллюстрированных книг. Бергер сделал множество фотопортретов Гибера.
4
Серии детских комиксов.
5
Персонажи французского кукольного ярмарочного театра.
6
По французской традиции в день Богоявления готовят праздничный пирог с сюрпризом — спрятанной в тесте фигуркой короля, приносящей нашедшему ее счастье.
