Фридрих Шиллер - Разбойники
Патер (про себя). Что он с ума спятил что ли? (Громко). Уж не боитесь ли вы, что это западня, чтоб только переловить вас живьем? Читайте сами: здесь подписано всепрощение. (Дает Швейцеру бумагу). Сомневаетесь ли вы еще?
Моор. Вот видите ли? Чего ж вы еще хотите? Собственноручная подпись – это милость свыше всех пределов. Или вы, может быть, опасаетесь, чтоб они не изменили своему слову, потому что когда-то слыхали, что изменникам слова не держат? О, не бойтесь! Уже одна политика принудит их сдержать его, будь оно дано хоть самому сатане. Иначе – кто им поверит вперед? как они пустят его в ход другой раз? Я готов прозакладывать свою голову, что они вас не обманывают. Они знают, что я один вас возмутил и озлобил; вас же они считают невинными. Ваши преступления они принимают за проступки, заблуждения молодости. Одного меня им нужно; один я понесу наказание. Так, господин патер?
Патер. Какой дьявол глаголет его устами? Так, конечно, конечно так! Этот малый меня с ума сводит.
Моор. Как! все нет ответа? Уж не думаете ли вы оружием проложить себе дорогу? Да посмотрите кругом? На это вы уж наверно не надеетесь – это было бы детскими мечтами. Или вы надеетесь пасть героями, потому что видели, как я радовался битве? О, выбросьте из головы подобные идеи! Вы не Мооры! Вы – низкие мошенники, жалкие орудия моих великих планов! Вы презренны, как петля в руке палача! Ворам не пасть, как падают герои. Жизнь – выигрыш для воров; за её чертою наступят ужасы – и воры правы, что трепещут смерти. Слышите, как трубят их трубы! видите, как грозно блещут их сабли! Как! еще не решаетесь? С ума сошли вы, или поглупели? Это непростительно! Я не скажу вам спасибо за жизнь: я стыжусь вашей жертвы!
Патер (в чрезвычайном удивлении). Я с ума сойду. Я лучше убегу отсюда! Слыханное ли это дело?
Моор. Или не боитесь ли вы, что я лишу себя жизни и самоубийством уничтожу договор, отвечающий только за живого? Ваш страх напрасен, дети! Вот, смотрите: я бросаю кинжал и пистолеты, и этот пузырек с ядом, который мне бы годился: я теперь так бессилен, что! даже потерял власть над собственною жизнью. Что, все еще не решаетесь? Или не думаете ли вы, что я буду защищаться, когда вы примитесь вязать меня? Смотрите! к этому дубу привязываю я свою правую руку – теперь я беззащитен, ребенок меня свалит. Кто из вас первый оставит в нужде своего атамана?
Роллер (в диком волнении). Никто, хотя бы самый ад окружил нас! (Машет саблею). Кто не пес – спасай атамана?
Швейцер (разрывая прокламацию и бросая клочки её в лицо, патеру). Амнистия в наших пулях, а не здесь! Прочь, каналья! Скажи сенату, пославшему тебя, что в шайке Моора ты не нашел ни одного изменника. Спасай, спасай атамана!
Все (шумно). Спасай, спасай, спасай атамана!
Моор (отрываясь от дерева, радостно). Теперь мы свободны, товарищи! У себя в кулаке я чувствую целую армию. Смерть или свобода! Живые не дадимся им в руки!
(Трубят наступление. Шум м грохот. Все уходят с обнаженными саблями).
Третье действие
Первая сцена
Амалия в саду играет на лютне.
Добр, как ангел, молод и прекрасенОн всех юношей прекрасней и милей;Взгляд его так кроток был и ясен,Как сиянье солнца средь зыбей.
От его объятий кровь кипела,Сильно, жарко билась грудь о грудь,Губы губ искали… все темнелоИ душе хотелось к небу льнуть.
В поцелуях счастье и мука!Будто пламя с пламенем шло в бой,Как два с арфы сорванные звукаВ звук один сливаются порой –
Так текли, текли и рвались;Губы, щеки рдели, как заря…Небеса с землею расплавлялись,Мимо нас неслися, как моря.
Нет его! напрасно, ах, напрасноЗвать его слезами и тоской!Нет его – и все, что здесь прекрасно,Вторит мне и вздохом и слезой.
Франц входит.
Франц. Опять здесь, упрямая мечтательница? Ты покинула наш веселый пир и унесла вместе с собою веселость гостей моих.
Амалия. И действительно, как не пожалеть о невинной веселости, когда погребальное пение, проводившее в могилу твоего отца, должно еще звучать в ушах твоих!
Франц. Неужели же ты будешь вечно оплакивать? Оставь мертвых почивать в покое и думай о живых! Я пришел…
Амалия. А когда уйдешь?
Франц. О, не бросай на меня таких гордых взглядов! Ты огорчаешь меня, Амалия. Я пришел сказать тебе…
Амалия. И я должна поневоле слушать: Франц фон-Моор стал нашим господином.
Франц. Именно я об этом и хотел поговорить с тобою. Максимилиан опочил в склепе отцов своих – и я стал здешним властелином. Но мне хотелось бы быть им вполне, Амалия. Ты сама знаешь, чем ты была для нашего дома. Воспитывалась ты как дочь Моора; даже самую смерть пережила его любовь к тебе, чего ты, конечно, никогда не забудешь.
Амалия. Никогда, никогда. Да и кто же может выпить такое воспоминание в стакане вина, на веселом обеде!
Франц. За любовь отца ты должна наградить детей его. Карл умер… Ты удивляешься? голова у тебя закружилась? Да, конечно, в этой мысли так много высоколестного, что она в состоянии ошеломить даже женскую гордость. Франц попирает ногами надежды самых благородных девиц; Франц предлагает бедной, беспомощной сироте свое сердце, руку и с нею все свое золото, все свои замки и леса. Франц, которому все завидуют, которого все трепещут, добровольно объявляет себя рабом Амалии.
Амалия. Зачем молния не сожжет языка твоего за эти дерзкие речи! Ты убил жениха моего – и Амалия назовет тебя супругом? Ты…
Франц. Не горячитесь, всемилостивейшая принцесса! Правда, Франц не изгибается перед тобою отчаянным селадоном; правда, он не умеет, подобно сладеньким пастушкам Аркадии, поверять эху гротов и утесов свои любовные жалобы: Франц говорит, и если ему не отвечают, он приказывает.
Амалия. Ты, червь, будешь приказывать? мне приказывать? Ну, а если твои приказания отошлют назад с презрительным смехом?
Франц. Ты этого не сделаешь. У меня есть еще прекрасное средство переломить твою гордость, упрямица! это – монастырь и келья!
Амалия. Браво! чудесно! И в монастыре, и в келье отрадно скрыться навеки от твоего змеиного взгляда и мечтать о Карле! Скорей же в твой монастырь, скорее в твою келью!
Франц. Ага! вот как! Берегись! Теперь ты сама научила меня искусству мучить тебя. Мой взгляд, подобно огневласой фурии, выгонит из головы твоей эти вечные мечтания о Карле: пугало-Франц будет всякий раз выглядывать из-за образа твоего любимца, подобно заколдованному псу, стерегущему подземные клады. За волосы потащу я тебя к алтарю; шпагой вырежу супружескую клятву из твоего сердца; силой овладею твоим девственным ложем, и твою гордую стыдливость низложу еще с большею гордостью.
Амалия (дает ему пощечину). Сперва возьми это в приданое!
Франц (в бешенстве). О! в тысячу крат отомщу я за это! не супругой – этой чести ты не стоишь – наложницей моей ты будешь, и честные крестьянки пальцами станут показывать на тебя, когда ты только осмелишься выглянуть на улицу. Скрежещи зубами, бросай пламенные взоры! – меня веселит бешенство женщины; ты становишься от него только прекраснее, интереснее. Пойдем! – борьба с тобой украсит мою победу и приправит для меня сладострастие насильственных объятий. Пойдем в мою комнату! – я горю желанием… Ты должна идти со мною. (Хочет насильно увести ее).
Амалия (падая в его объятия). Прости меня, Франц! (Только что он хочет обнять ее, как она выдергивает у нею шпагу и поспешно отскакивает). Видишь ли злодей, что я с тобой могу теперь сделать? Я женщина, но бешеная женщина! Осмелься; только коснуться грязною рукою до моего тела – и это железо в то же мгновенье пронзит твое похотливое сердце: тень моего: дяди направит мою руку. Прочь! (Прогоняет его).
Амалия (одна). Ах, как хорошо мне! Я дышу свободно… Я чувствовала себя сильною, как искрометный конь, бешеною, как тигрица, преследующая убийц своих детенышей. В монастырь, сказал ты, благодарю тебя за эту весть! Нашлось убежище для обманутой любви. Монастырь, крест Спасителя – будь убежищем обманутой любви. (Хочет идти).
Герман входит робко.
Герман. Фрейлейн Амалия! фрейлейн Амалия!
Амалия. Несчастный! Чего ты хочешь от меня?
Герман. Сними гнет с души моей, пока он не низринул ее в ад! (Бросается к ногам её). Простите! простите! Я вас жестоко оскорбил[45], фрейлейн Амалия!
