Габриэль Маркес - Проклятое время
– Разговор идет, если можно так выразиться, – закончил он, – о случае морального террора.
Алькальд широко улыбнулся.
– Ну ладно, ладно, падре, – сказал он, почти перебивая священника, – ни к чему разводить философию вокруг этой писанины. – И, поставив на стол недопитую бутылку, сказал так примирительно, как только мог: – Раз уж вы придаете этому делу такое значение, придется что-нибудь предпринять.
Священник поблагодарил его. Объяснил, что ему трудно подниматься в воскресенье на кафедру, будучи обремененным такой заботой. Алькальд старался понять его, но видел, что время уже позднее и падре пора в постель.
Звучала барабанная дробь, воскресало прошлое. Дробь раздалась перед бильярдной в десять утра, городок замер в неустойчивом равновесии, будто звук барабана был его центром тяжести. После трех яростных заключительных ударов тревога оккупировала городок.
– Смерть! – воскликнула вдова Монтьель, видя, как распахиваются окна и двери и люди отовсюду бегут на площадь. – Пришла смерть!
Оправившись от первого потрясения, она отдернула занавески балкона и стала наблюдать давку вокруг полицейского, готовившегося обнародовать указ.
Голос глашатая тонул в безмолвии, и как ни вслушивалась вдова, приставив ладонь к уху, ей удалось разобрать всего два слова.
Никто в доме не мог ничего ей толком объяснить. Обнародование указа сопровождалось обычным авторитарным ритуалом; новый порядок воцарился в мире, и вдова Монтьель не могла найти никого, кто бы его понимал. Кухарку обеспокоила ее бледность.
– Что в указе?
– Это я и пытаюсь выяснить, но никто ничего не знает. Да что говорить, – горько добавила вдова, – с сотворения мира ни один указ не приносил еще ничего хорошего.
Кухарка ринулась на улицу и возвратилась с неутешительными известиями. Начиная с сегодняшнего вечера, до тех пор пока не будет побеждена причина, вынудившая власти принять крайние меры, устанавливается комендантский час. С восьми вечера и до пяти утра запрещается выходить на улицу без пропуска с печатью и подписью алькальда. Полицейским приказано громко окликать три раза каждого, кто им встретится на улице, и в случае неповиновения стрелять. Организуются из выбранных граждан помощники полиции для ночного патрулирования.
Вдова Монтьель спросила, чем вызваны эти меры. Она отчаянно грызла ногти.
– В указе ничего не сказано, – ответила кухарка, – но все говорят, что из-за листков.
– Чуяло мое сердце! – воскликнула повергнутая в ужас вдова. – Смерть с косой пришла в городок!
Она послала за сеньором Кармайклом и одновременно, повинуясь силе более глубокой и древней, нежели минутный порыв, велела достать из чулана и принести к ней в спальню кожаный чемодан с медными гвоздиками, купленный Хосе Монтьелем за год до смерти для его единственного путешествия. Она вытащила из шкафа два или три платья, нижнее белье и туфли и сложила все в чемодан. Собирая чемодан, она почувствовала, что начинает обретать полнейший покой. Сколько раз она мечтала о покое, представляя себя далеко-далеко от дома и этого городка: в комнате с очагом и небольшой терраской, где растет майоран в глиняных горшках, где только у нее есть право вспоминать о Хосе Монтьеле и одна забота – ждать вечера следующего понедельника, когда от дочерей придут письма.
Вдова сложила в чемодан самую необходимую одежду, ножницы в кожаном футляре, пластырь, пузырек йода, принадлежности для шитья, туфли в картонной коробке, четки и молитвенники – и ее уже мучила мысль, что она берет с собою больше вещей, чем заповедовал Бог. Она засунула в чулок фигурку святого Рафаила, осторожно уложила его меж тряпок и закрыла чемодан на замок.
Сеньора Кармайкла она встретила в самом скромном из ее платьев. Сеньор Кармайкл пришел без зонта, что можно было истолковать как предзнаменование, но вдова этого даже не заметила. Она достала из кармана все ключи, каждый с биркой, где было напечатано на машинке, от чего этот ключ, и отдала ему:
– Отдаю в ваши руки грешный мир Хосе Монтьеля. Поступайте с ним как хотите.
Сеньор Кармайкл давно со страхом предвидел этот момент.
– Иными словами, вы хотите сказать, – запинаясь, проговорил он, – что поедете куда-то переждать, пока все это кончится?
Спокойно, но решительно вдова ответила:
– Я уезжаю окончательно и насовсем.
Сеньор Кармайкл, стараясь не обнаружить своего беспокойства, коротко рассказал, как обстоят ее дела. Наследство Хосе Монтьеля распродано не было. Юридическое положение многих статей его имущества, приобретенных второпях, самыми различными путями и без выполнения необходимых формальностей, оставалось неясным. До тех пор пока это хаотичное наследство, о котором сам Хосе Монтьель в последние годы своей жизни не имел даже приблизительного представления, не будет приведено в порядок, распродажа его невозможна. Необходимо, чтобы старший сын, занимающий пост консула в Германии, и две дочери, так влюбившиеся в мясные лавки Парижа, вернулись сами или назначили уполномоченных, чтобы те произвели оценку и установили их права. До этого продажа невозможна.
Яркая вспышка, высветившая на миг тьму лабиринта, по которому она плутала уже два года, не поколебала решимости вдовы Монтьель.
– Не важно, – сказала она. – Мои дети счастливы в Европе, и им нечего делать в этой, по их словам, стране дикарей. Если хотите, сеньор Кармайкл, можете собрать все, что найдете в этом доме, в один большой узел и бросить свиньям.
Спорить сеньор Кармайкл не стал. Под предлогом, что надо подготовить кое-что для ее путешествия, он пошел за врачом.
– Только теперь мы увидим, Гуардиола, какой ты патриот.
Парикмахер и еще несколько человек, разговаривавшие в парикмахерской, узнали алькальда еще до того, как увидели его в проеме двери.
– И вы тоже, – продолжал он, обращаясь к двум молодым людям. – Сегодня вечером вы получите винтовки, о которых так мечтали, и посмотрим, такие ли вы мерзавцы, чтобы повернуть их против нас.
Сердечность, с которой он произнес эти слова, не вызывала никаких сомнений.
– Лучше бы метлу, – отозвался, даже не удостоив его взглядом, парикмахер. – Для охоты на ведьм нет лучшего оружия, чем метла.
Он брил затылок первого за это утро клиента и решил, что алькальд шутит. Только увидев, как тот выясняет, кто из присутствующих резервист и, следовательно, умеет обращаться с оружием, он понял, что и вправду оказался одним из избранных.
– Лейтенант, вы и в самом деле хотите втянуть нас в эту хрень? – осведомился он.
– Что за черт! – негодующе воскликнул алькальд. – Всю жизнь мечтают о винтовке и не верят, когда им ее наконец дают!
Он стал у парикмахера за спиной – оттуда он мог видеть в зеркало всех.
– Пошутили – и хватит! – тоном приказа продолжал он. – Сегодня в шесть часов резервистам первого призыва явиться в полицейский участок.
Парикмахер посмотрел на него в зеркало.
– А если я схвачу воспаление легких? – спросил он.
– В камере оно быстро лечится.
Из музыкального автомата бильярдной лилось душераздирающее болеро. В заведении не видно было ни души, но на нескольких столиках стояли недопитые бутылки и стаканы.
– Ну, докатились! – сказал дон Роке, увидев входящего алькальда. – Придется закрывать в семь.
Не останавливаясь, алькальд прошел в глубь помещения. За столиками для игры в карты тоже никого не было. Он заглянул в чулан, открыл дверь уборной, а потом пошел назад, к стойке. Проходя мимо бильярда, он резко поднял закрывавшее его до пола сукно и сказал:
– Хватит валять дурака.
Из-под бильярда, стряхивая с брюк пыль, вылезли двое юношей. Один из них был бледен; у другого, помоложе, горели уши. Алькальд отечески подтолкнул их в сторону выхода.
– Ну, будет вам, значит, напоминаю, – сказал он им. – Сегодня в шесть вечера в участке – это приказ.
Дон Роке все стоял за стойкой.
– Что ж, раз такое дело, придется заняться контрабандой.
– Это всего на два-три дня, – пояснил алькальд.
На углу его догнал владелец кинотеатра.
– Мне только этого не хватало! – выкрикнул он. – Сначала колокольные запреты, а теперь еще и комендантские!
Алькальд похлопал его по плечу и попытался пройти мимо.
– Я вас экспроприирую, – сказал он.
– Не имеете права, – ответил владелец кинотеатра, – кино не подлежит конфискации в пользу государства.
– При чрезвычайном положении, – сказал алькальд, – даже кино можно объявить государственной собственностью.
Только после этих слов улыбка исчезла с его лица. Перескакивая через две ступеньки, алькальд взбежал по лестнице полицейских казарм, где с широко разведенными руками расхохотался.
– Черт подери! – воскликнул он. – И вы тоже!
В томной позе восточного шаха в шезлонге лежал директор цирка. Поглощенный своими мыслями, он курил трубку морского волка и, словно хозяин дома, взмахом руки пригласил алькальда сесть:
