Джойс Элберт - Безумная парочка
Он принял ванную за гардеробную и тотчас понял, что здесь нет никакой гардеробной. Ее заменяли крючки на стене. Ему стало ясно, почему Шоффе сказала, что в чемоданах для одежды нет нужды. В санузле находились унитаз, ванна, душ, рукомойник и биде, а также комплект выстиранных полотенец и простыней. Он попал вовсе не в бордель. Где он, черт возьми? Харри снял пиджак, рубашку, галстук, повесил их на крючок, потом избавился от туфель и носков, стянул с себя брюки и трусы, повесил их на второй крючок. Однажды Сара сказала ему, что на свете нет более комичного зрелища, чем раздетый мужчина в носках и туфлях.
Он шагнул к Шоффе и осторожно коснулся застежки бюстгальтера, через который виднелись её маленькие груди.
- Ты позволишь?
- Пожалуйста.
Единственный крючок тотчас выскочил из петли. Харри повесил бюстгальтер поверх своего галстука в клеточку. Ему понравилось, как выглядели эти два предмета, висевшие один на другом. Потом он подошел к Шоффе сзади и обхватил руками её груди, зная, что она ощутит его эрекцию своими красивыми упругими ягодицами.
- Как приятно, - сказала она.
Шоффе легла на простыню, и он увидел её дважды - один раз на кровати, другой раз - отраженной в зеркальном изголовье. Двойная картинка действовала возбуждающе, но он почувствовал что-то еще... его сердце снова затрепетало. Или оно не переставало отчаянно биться все это время? Он начал целовать её груди. Соски были не розовыми, как у Сары, а светло-коричневыми, цвета кофе с молоком. Сквозь аромат духов пробивался слишком знакомый мускусный запах, он пугал Харри, лишал спокойствия. Дыхание громко отдавалось в его ушах, оно напоминало ураган, о котором пела Эдит Пиаф. Шоффе двумя руками подняла его голову.
- Я бы хотела снять туфли, - сказала она.
- Я это сделаю.
- Спасибо.
Наклонившись, чтобы снять туфли, он почувствовал, что она делает что-то у изголовья кровати, но не оглянулся. Сняв туфли из крокодиловой кожи, он медленно повернулся и посмотрел на Шоффе. Блестящие зеленые глаза исчезли, точнее, они стали такими же темными, почти черными, как его собственные
- Здравствуй, - сказала она. - Я - Алексис.
15
Харри уставился на нее, потом на две маленькие зеленые контактные линзы, лежавшие на прикроватной тумбочке, куда их положила Шоффе - нет, Алексис, - пока он снимал с неё туфли. Его мозг работал так же отчаянно, как и сердце. Сейчас на ней были только черные чулки, прикрепленные к узкому черному поясу. Когда Харри наконец обрел дар речи, его голос напоминал скорее лягушачий, нежели человеческий.
- Я не верю. Это невозможно. Однако это правда. Ты на самом деле Алексис. Такое не происходит в жизни. И все же это случилось. Алексис. Шоффе. Я не знаю, как тебя называть.
У него пропала эрекция.
- Алексис. - Внезапно она показалась ему очень усталой, словно этот маскарад стал для неё непосильной нагрузкой. - Алексис. Пожалуйста, Харри Алексис.
В последующие недели, месяцы, годы он будет вспоминать их несвязную беседу, словесный калейдоскоп признаний, жестокие обвинения, поток нежности. Кто знал, с чего начать, и как это сделать? Годы разлуки были долгими, болезненными, безмолвными. Затянувшееся мучительное молчание завершилось отчаянной попыткой примирения.
Алексис казалась совершенно спокойной. Ему же казалось, будто он тонет.
- Черт возьми, что ты делаешь в Париже?
- Я же сказала тебе, что живу здесь. Уже пять лет.
- Почему в Париже?
- Это показалось мне естественным выбором после швейцарской строгости и дисциплины.
- Значит, все это время ты находилась в Европе.
- Да. А где, по-твоему, я должна была жить?
- Не знаю. Как я мог это узнать? Ты ни разу не написала мне. - Он ощущал себя глупцом, ребенком. - Ни одного письма за четырнадцать лет.
- Пожалуйста, Харри, не усугубляй мое чувство вины. Я хотела написать тебе, ты должен мне поверить, но я не могла заставить себя.
- Почему?
Она печально покачала головой.
- Потому что это не имело смысла. Для нас обоих. Я знала, что нам обоим будет только хуже, поэтому решила забыть тебя.
- И?
- Отчасти мне это удалось. Я продолжала жить. Так обычно поступают люди. Продолжают жить. Ты продолжал жить.
- И ты действительно забыла меня?
- Нет. А ты?
- Нет.
Они посмотрели друг на друга, потом на их отражения в зеркальном потолке.
- Ты изменилась, - сказал Харри. - То есть осталась прежней, однако разница все же есть. Я не имею в виду рыжие волосы и контактные линзы. Должно быть, на тебя повлияла та школа. Люди, с которыми ты встречалась. Европа. Языки. Ты стала такой светской, искушенной. Рядом с тобой я кажусь себе мужланом.
- Я не хочу, чтобы ты чувствовал себя так, - сказала она с опозданием в четырнадцать лет. - К тому же это неправда.
- Это правда, и ты это знаешь. Я остался парнем из маленького американского городка. Ты - человек мира.
- Вовсе нет, - жалобно произнесла она. - Я тоже выросла в Пилгрим-Лейке. Думаешь, легко избавиться от корней?
- Похоже, тебе это удалось.
Он интуитивно нанес удар в её самое уязвимое место: Алексис казалась себе обманщицей, надевшей чужую маску.
- Ты заставляешь меня чувствовать себя фальшивкой.
- Au contraire, моя дорогая. Ты держишься очень естественно. Поздравляю тебя. Ты провела даже меня, твоего брата.
- Ты жесток, Харри.
Он действительно был жестоким, эгоистичным. Она права. Что он знал о тех кошмарах, которые она пережила после их расставания? Мог ли заглянуть в её сердце? Это беспокоило его сильнее всего. Она удрала от него, устремилась вперед, выжила, добилась благополучия. И все же он видел за безупречным фасадом её страдания.
- У тебя роман с Николсоном?
- О, Господи. - Она явно растерялась. - Как ты это узнал? Кто тебе сказал?
- Можно сказать, что ты сама. Я был днем в его кабинете, когда ты позвонила
- В кабинете Иэна?
- Да, по делу. Естественно, я слышал лишь то, что говорил он, но этого было достаточно. Он называл тебя Шоффе, и когда мы встретились в кафе... согласись, это довольно редкое имя. Он также сказал, что ты американка.
- Это просто невероятно. - Она закрыла лицо руками. - Чистое сумасшествие.
Он понял, что она плачет, и тоже заплакал. Им снова было двенадцать и тринадцать лет, они прощались на железнодорожном вокзале, только сейчас боль была более сильной, она длилась дольше, она накапливалась много лет и наконец вырвалась наружу.
- Ты влюблен в свою жену? - спросила Алексис.
- Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.
Она вытерла щеки тыльной стороной руки, совсем как маленькая девочка. Она была такой бледной.
- То, что было у нас, не может повториться с другим человеком.
- Я люблю тебя.
- До сих пор?
- Всегда.
Он принялся покрывать её лицо нежными поцелуями, и они оба задрожали. Они как бы целовали самих себя.
- Это нереально. И все же совершенно реально, - произнесла Алексис.
- Это правда. Мы снова вместе.
- Слишком поздно.
Он вздохнул.
- Знаю.
Теперь, когда он признал поражение, она посмотрела на него обвиняюще.
- Ты всегда можешь получить развод.
- Я не хочу разводиться.
Он с удивлением понял, что это правда. Как бы он ни любил Алексис, он не хотел разводиться с Сарой.
- Но ты не влюблен в свою жену.
- А ты влюблена в Николсона?
Она не ответила. В этом не было необходимости. Его ответ вполне подходил и ей. Да. Нет. Это трудно объяснить. Это нечто другое. Не то, что у нас с тобой.
- Полагаю, ты приехал сюда без Сары.
- Как странно слышать её имя из твоих уст.
- Здесь она или нет?
- Она в Калифорнии. Снимается там в фильме.
- Слава Богу. Думаю, я бы сейчас не вынесла её присутствия в Париже. - Алексис с тихим стоном упала на подушки. - Это было бы последним ударом.
- Почему бы тебе не снять все остальное и не забраться под простыню? Ты дрожишь.
- Да.
Она сняла пояс, удерживавший чулки, бросила все на пол. В спешке Алексис сделала на чулке затяжку. Ее ногти были алыми и длинными. Харри вспомнил то время, когда они были короткими и бесцветными. Его сестра выросла, ей двадцать шесть лет. Он пропустил её превращение из девочки в женщину. Он никогда не возместит себе эту потерю. Харри мысленно проклял свою мать, безжалостно отнявшую у него многое. Нет. У них обоих. Алексис тоже понесла потери. Любопытно, ощущала ли она это так же остро, как он.
Выяснить это можно было только одним способом. Занявшись с ней любовью.
Начав ласкать её, Харри решил, что делает это не для того, чтобы выяснить, насколько Алексис соскучилась по нему, а для того, чтобы узнать, насколько он сам соскучился по ней за эти годы. Кого он обманывал? Господи, самого себя! Этого запутавшегося глупца. Ну конечно. Его мотивы были не столь рассудочными, как ему хотелось думать. Он льстил себе, веря в ложь.
Он вовсе не проверял, как относится к нему Алексис.
Харри потребовались четырнадцать лет разлуки, чтобы признаться себе раз и навсегда - в том, что он готов на все ради Алексис. Он не мог сделать только одно из-за их близкого кровного родства: жениться на сестре и подарить ей детей. Но кроме брака и рождения детей он полностью находился в её распоряжении - так было с момента её рождения, происшедшего через девять месяцев после его появления на свет. (Возможно, их отец был пьяницей, но отнюдь не импотентом.)
