Редьярд Киплинг - Свет погас
Чтобы согреться, они побежали прочь от моря через пустырь, потом остановились поглядеть на прилив во всем его великолепии при лунном свете и на колючий кустарник, который чернел близ берега. Дик испытывал особенное удовольствие от того, что Мейзи воспринимает цветовые оттенки точно так же, как и он - улавливает голубизну в белом тумане, сиреневый проблеск в серых сумерках, - и все вокруг представляется ей не уныло однообразным, а играющим тысячами разных красок. Лунный свет проник в душу Мейзи до самых глубин, и она, обычно такая замкнутая, разоткровенничалась, стала рассказывать о себе и обо всем, чем она была увлечена, - о Ками, мудрейшем из наставников, о девушках, которые занимаются в его мастерской; о полячках, готовых работать до изнеможения, если их не остановить; о француженках, таких трудолюбивых и талантливых на словах, но отнюдь не на деле; об англичанках, усердствующих сверх всякой меры и не способных понять, что поверхностный интерес к делу очень далек от таланта; об американках, чьи резкие голоса, нарушающие тишину знойного дня, могут вконец расстроить и без того напряженные нервы, а если поужинать с ними, непременно живот разболится; о неистовых русских, с которыми нет решительно никакого сладу, - они вечно рассказывают такие ужасы о всякой нежити, что другие девушки визжат, будто их режут; о тупоголовых немках, которые приезжают, чтобы научиться чему-то одному, и, достигнув цели, уезжают такими же тупоголовыми и всю жизнь только копируют чужие картины. Дик слушал, зачарованный голосом Мейзи. Ему живо вспомнилось прошлое.
- Вижу я, там мало что изменилось, - сказал он. - И краски по-прежнему крадут во время завтрака?
- Не крадут. Заимствуют, вот как это называется. Ну конечно же. Я скромна и заимствую только ультрамарин, но есть такие, которые заимствуют даже еще не разведенные свинцовые белила.
- Я сам это делал. Когда видишь палитру, висящую без присмотра, трудно устоять перед искушением. Всякая краска, которая плохо лежит, становится всеобщим достоянием - даже если ее уже развели маслом. Зато каждый приучается беречь свои тюбики.
- Я хотела бы позаимствовать твою палитру, Дик. Может, вместе с ней мне достался бы и твой успех.
- Надо бы отчитать тебя хорошенько, да уж ладно, воздержусь. Как много в мире разнообразия, а ты этого не хочешь видеть, хотя что значит успех, или жажда успеха, или даже самый грандиозный успех по сравнению с... Нет, не стану снова затевать этот разговор. Нам пора назад, в Лондон.
- Дик, прости меня, но...
- Успех тебе гораздо дороже, чем я.
- Не знаю. Не уверена.
- Чем ты меня вознаградишь, если я укажу тебе короткий и верный путь и ты достигнешь всего, чего желаешь, - восторгов, шумихи, суеты и прочего? Обещаешь ли ты беспрекословно мне повиноваться?
- Конечно.
- Прежде всего, как бы ты ни была увлечена работой, никогда не забывай поесть вовремя. На прошлой неделе ты два раза не завтракала, - сказал Дик наугад, но при этом не слишком рисковал ошибиться, поскольку знал, с кем имеет дело.
- Нет, нет - поверь, всего один раз.
- Все равно это никуда не годится. И обедать надо плотно, а не ограничиваться чашкой чая с галетами только потому, что готовить обед хлопотно.
- Да ты просто смеешься надо мной!
- В жизни своей я не говорил более серьезно. Любимая, неужели ты до сих пор не поняла, как бесконечно ты дорога мне? Мне чудится, будто весь мир в заговоре против нас и тебе постоянно грозит смертельная простуда, несчастный случай, потоп, ограбление, смерть от непосильной работы и голода, а я даже не вправе тебя оберегать. Ведь я далеко не уверен, что у тебя хватает здравого смысла одеться потеплее, когда на дворе мороз.
- Дик, с тобой просто невозможно разговаривать, честное слово! Жила же я как-то и без тебя, разве нет?
- Тогда я был далеко и ничего не знал. Но теперь я здесь и готов пожертвовать всем на свете ради того, чтоб иметь право не пустить тебя на улицу, когда идет дождь.
- Ты готов пожертвовать ради этого даже своим успехом?
Тут уж Дик с превеликим трудом удержался от грубости.
- Знаешь, Мейзи, миссис Дженнетт справедливо говорила, что с тобой никакого терпения не хватит! Ты слишком долго прожила взаперти во всяких учебных заведениях и теперь полагаешь, будто люди только тобой и интересуются. Да во всем мире наберется немногим больше тысячи человек, которые хоть сколько-нибудь смыслят в живописи. Вспомни, я видел более тысячи трупов, они усеивали поле, как поганки. Успех создает лишь ничтожная горстка людей. А всем прочим наплевать - решительно наплевать. Насколько я могу судить, каждый мужчина, пожалуй, спорит со своей Мейзи.
- Бедняжка Мейзи!
- Вернее, бедняжка Дик! Ужели ты думаешь, что он в борьбе за то, что для него дороже жизни, захочет хоть прикоснуться к какой-то картине? А если б он и захотел этого, если б этого захотел весь мир и миллиард зрителей начал бы превозносить меня и петь мне хвалу, разве это вселило бы спокойствие в мою встревоженную душу, если я знал бы, что ты отправилась за покупками на Эджвар-роуд и ходишь под дождем без зонтика? Ну, будет, пойдем на станцию.
- Но ведь там, на берегу, ты сказал... - робко начала Мейзи.
Дик простонал с отчаяньем:
- Ну да, сказал, сам знаю. Кроме работы у меня ничего нет, в ней вся моя жизнь, на нее вся моя надежда, и я уверен, что постиг закон, которому она подчиняется. Но во мне еще сохранилось чувство юмора - хотя ты почти вышибла его из меня. И при этом я понимаю, что для человечества моя работа значит не так уж много. Слушайся моих слов и не обращай внимания на мои поступки.
У Мейзи хватило благоразумия не касаться больше спорных вопросов, и они вернулись в Лондон, очень довольные своей поездкой. Когда поезд подкатил к перрону, Дик в упоении разглагольствовал о том, как прекрасны прогулки на свежем воздухе. Он обещал купить Мейзи верховую лошадь - самую дивную лошадь, на которую еще не надевали узды, - для себя же он приобретет скакуна, арендует конюшню милях в двенадцати от Лондона, и Мейзи, исключительно для укрепления здоровья, станет выезжать с ним на прогулки три раза в неделю.
- Что за глупости, - сказала Мейзи, - ведь это же неприлично.
- Но у кого во всем Лондоне достанет сейчас любопытства или смелости спросить у нас отчета, если нам угодно будет поступить так или иначе?
Мейзи окинула взглядом фонари, туманную мглу и опостылевшую сутолоку на улицах. Пожалуй, Дик был прав; но какая-то кляча не могла заменить Искусство, каким оно ей представлялось.
- Порой ты бываешь очень мил и умен, но куда чаще ты невыносимо глуп. Я не приму от тебя в подарок никаких лошадей и не позволю тебе проводить меня сегодня до дому. Сама доеду. Но изволь дать мне обещание. Ты больше никогда не станешь вспоминать о тех трех пенсах, которые тебе недоплатили, ладно? Не забудь, ты все получил сполна, и я не допущу, чтоб из-за такого пустяка ты презирал мир и работал спустя рукава. Ты способен на очень многое и поэтому не смеешь мелочиться.
Так роли поменялись, и она достойно отомстила за себя. Дику же оставалось только помочь ей сесть в коляску.
- До свиданья, - сказала она просто. - Приходи в воскресенье. Дик, какой чудесный день мы с тобой провели! Почему так не бывает всегда?
- Потому что любовь подобна работе над рисунком: необходимо идти либо вперед, либо назад, оставаться же на одном месте невозможно. Кстати, не прекращай работать над рисунком. Счастливо тебе, и ради меня... ради всего святого, береги здоровье.
Он повернулся и в задумчивости пошел домой. Минувший день нисколько не оправдал его надежд, но все же - и на это не жаль потратить многие дни - он как-то сблизился с Мейзи. Остальное было лишь делом времени, а награда стоила того, чтобы терпеливо ждать. И теперь он вновь безотчетно направился к реке.
- Как она сразу все поняла, - сказал он, глядя на воду. - В мгновение ока нащупала больное место и выкупила мою грешную душу. Боже, как быстро она все поняла! И сказала, что я лучше ее! Лучше ее! - Он рассмеялся, думая о нелепости этой мысли. - Едва ли девушки хотя бы смутно догадываются, какова жизнь мужчин. Нет, не догадываются, иначе... они не стали бы выходить за нас замуж.
Он вынул подарок Мейзи и смотрел на него, словно на какое-то чудо, на залог душевного понимания, которое в конце концов завершится полнейшим счастьем. Но до тех пор Мейзи беззащитна в Лондоне и окружена опасностями. А среди этого многолюдия, как в дикой пустыне, опасностям нет числа.
Дик обратился к Судьбе с бессвязной мольбой, будто язычник, и бросил серебряную монетку в реку. Если суждено стрястись какому-нибудь несчастью, вся тяжесть падет на него и не коснется Мейзи, потому что у него нет сокровища драгоценней этого трехпенсовика. Пускай это просто мелкая монетка, но ее подарила Мейзи, и Темза приняла жертву, так что теперь наверняка удалось умилостивить Судьбу.
Бросив монетку в воду, он на время освободился от мыслей о Мейзи. Он сошел с моста и, насвистывая, поспешил домой, потому что после целого дня, впервые проведенного наедине с женщиной, испытывал сильную потребность в мужском разговоре средь клубов табачного дыма. И куда более заманчивое желание охватило его, когда перед ним, словно призрак, возник "Барралонг", он мчался, рассекая волны и подняв все паруса, в те широты, над которыми сияет Южный Крест.
