Барбара Фришмут - Мистификации Софи Зильбер
Она почмокала, смакуя вкус напитка и пытаясь определить, на что он похож, но это ей не удалось. Кто мог поставить этот бокал на поднос? Конечно уж, не та женщина, которая варила кофе, иначе можно подумать, будто в этом отеле все колдуют.
Подкрепившись чудесным напитком и вновь ощутив радость жизни, Софи съела яйцо, выпила несколько чашечек превосходного кофе и, на удивление веселая и раскованная, попыталась вспомнить вчерашнее.
Ночь была долгая, полная смеха и жалоб, странных разговоров и удивительных впечатлений. Софи вспомнила, что она видела и Амариллис Лугоцвет, и хотя та ни минуты не сидела с ней рядом, но время от времени, беседуя с разными дамами, бросала на нее то с одного, то с другого места благожелательные взоры.
Софи удалось вспомнить только одно: после первого же глотка вина ее охватило ощущение нереальности происходящего, но оно не было ни тягостным, ни пугающим, и она продолжала пить без опасения, что вино может причинить ей какой-либо вред. Вспомнила она и то, что дамы и господа, сидевшие по обе стороны от нее, все время менялись, через определенные промежутки времени возле нее появлялись новые лица, все эти люди говорили с ней, но у нее ни разу не возникло такое чувство, будто у нее хотят что-то выпытать, — наоборот, ей самой что-то рассказывали. Да и разговоры, что велись за другими столиками, казалось, не имели никакого отношения к Софи и ее делам. Многие из присутствовавших, по-видимому, были знакомы давно, и Софи замечала, как они поддразнивают и смешат друг друга всевозможными намеками и цитатами, хотя не имела ни малейшего понятия, о чем речь.
Софи никогда не была сильна в географии, но из названий стран и городов, звучавших в разговорах, уяснила себе, что собравшиеся здесь дамы обитают в самых разных уголках земного шара.
Тем более странным представлялось ей, что они так далеки от света, вернее, от цивилизации. Она не помнила, чтобы они хоть раз назвали общепринятые транспортные средства, а ведь о них обычно так много говорят, когда речь заходит о путешествиях. Вот почему их рассказы об экзотических странах звучали так ошеломляюще; можно было подумать, будто вся эта компания пользуется неизвестными ей, Софи, средствами передвижения, столь же быстрыми и, конечно же, куда более надежными, нежели те, что распространены в настоящее время.
Познакомилась она также с обоими мужчинами — Драконитом и фон Вассерталем и немного с ними поболтала. Они дали ей понять, будто знают ее давно, что, по ее разумению, было маловероятно. Драконит удивился тому, как хорошо она разбирается в минералах. Этими своими познаниями она была обязана исключительно Зильберу, а Драконит, предположивший, что она интересуется камнями и ныне, пригласил ее как-нибудь посмотреть его коллекцию, которую он, хоть и скрепя сердце, подарил недавно открывшемуся курортному музею. Софи вспомнила, что где-то в квартире Зильбера должно еще храниться его собрание; поскольку она все равно не знает, что ей делать с такой кучей камней, это, пожалуй, совсем неплохая идея — тоже подарить их музею.
— Замечательное решение, — заявил Драконит, — если вы только в состоянии с ними расстаться. Господин Зильбер в свое время не в силах был это сделать, он был истым коллекционером.
Софи не сразу привыкла к тому, что о ней знают всю подноготную. Зато через некоторое время она даже почувствовала себя от этого спокойней, ей было приятно сидеть здесь и благодушествовать, не тратя сил на то, чтобы достичь взаимопонимания, как обычно приходится делать в незнакомом обществе. Ее понимали и так, во всяком случае, знали ее прошлое и обстоятельства ее жизни без каких-либо объяснений с ее стороны. И как раз ненужность объяснений придала частным разговорам и общей беседе необычайную естественность и свободу. Можно было обмениваться мнениями, не рассказывая предыстории. Дамы вели речь в такой обворожительной манере, что слушать их было одно удовольствие. Хотя некоторые, судя по внешности, были иностранки, все они, в том числе и Софи говорили словно бы на одном общем языке, и между ними не возникало никаких недоразумений. Все, что она слышала, было совершенно ясно и вразумительно, а когда говорила она, ей не надо было подыскивать слова, они сами просились ей на язык, прежде чем она успевала подумать, что же, собственно, хочет сказать. И это еще усугубило впечатление нереальности, которое осталось у Софи от той ночи, хотя вообще-то реальность всего происшедшего ни на секунду не вызывала у нее сомнений.
Собираясь на ужин, она надела один из новых «дирндлей» и по взгляду кельнера, который на сей раз повел ее к другому столику, где уже сидели три дамы, поняла, что в выборе туалета не ошиблась. Едва лишь она облачилась в это когда-то такое привычное для нее одеяние, как сразу почувствовала, что она вновь в ладу с собой и своим окружением, почувствовала себя так уверенно, словно здесь, сегодня, в таком ее состоянии никто на свете не может причинить ей зла.
Еще накануне вечером, когда она ужинала с этими дамами, ей бросилась в глаза переменчивость их лиц, не только выражения, но и самих лиц — они делались то старше, то моложе, а порой и вовсе изменялись, хотя и не настолько, чтобы Софи могла заподозрить что-то сверхъестественное. Как актриса, она наблюдала эту способность своих соседок по столу с восхищением и завистью. Но, может быть, именно эта переменчивость была причиной того, что теперь, когда она обдумывала вчерашнее, ей никак не удавалось связать определенные лица с определенными именами или вообще вспомнить определенные лица. Словно она сидела с людьми другого цвета кожи, которые первое время кажутся тебе все на одно лицо, хотя, присмотревшись попристальнее, ты уже хорошо замечаешь разницу.
Одна из дам — одна-единственная — все же обратила на себя ее особое внимание. Она пришла, когда все уже сидели за столиками, темно-рыжие распущенные волосы вьющимися прядями струились у нее по спине и груди, спускаясь ниже пояса. В противоположность остальным, она была одета не в «дирндль», а в темно-серый горский костюм с расшитой зеленым узором курткой, какую носили присутствовавшие в зале мужчины. Когда же по прошествии некоторого времени, да еще выпив рюмку вина, она сняла куртку, то осталась в белой блузке из тонкой, прозрачной материи, сквозь которую просвечивали голые груди. В этот миг у всех дам невольно вырвался возглас «ах!», а мужчины дружно охнули. Фрейлейн Розалия фон Триссельберг, как ее называли, явно сознавала, какой эффект произвела ее экстравагантная выходка. Софи вынуждена была признать, что эта дама, выглядевшая значительно моложе, чем большинство остальных, — хотя вид, возможно, не соответствовал ее истинному возрасту, — имела в тот вечер наивысший успех. С некоторой завистью подумала Софи, что такое поведение, собственно, подобало бы ей, от нее, актрисы, скорее можно было бы ожидать номера в этом роде. Впрочем, костюм фрейлейн фон Триссельберг был очень красив, и Софи подумала, что надо будет заказать себе такой же, не обязательно же носить его именно в этом обществе. Поскольку она полногрудая, ей придется отказаться от прозрачной блузки и удовольствоваться полотняной рубашкой.
В отличие от фрейлейн фон Триссельберг, чья девичья свежесть напоминала распускающуюся почку, добрая Амариллис Лугоцвет, — она тоже пришла на этот вечер в сопровождении своей таксы и тоже выглядела моложе и красивее, чем в тот день, когда ее навестила Софи, — излучала в своей неброской красоте доброту и мудрость и не то чтобы материнскую, но все же некую покровительственную силу, готовую откликнуться на любую просьбу о помощи, хотя бы и такую пустячную, какую с наивной улыбкой высказала Розалия фон Триссельберг: она попросила Амариллис Лугоцвет застегнуть у нее на руке серебряный браслет с гранатами. Мол, сама она слишком неловкая, и браслет у нее все время болтается на тонкой предохранительной цепочке. И Амариллис Лугоцвет не сочла ниже своего достоинства защелкнуть ей замок браслета, при этом она настолько обнажила свою руку, что стал виден ее собственный серебряный браслет с гранатами, как две капли воды похожий на тот, что носила Розалия. От такого великодушного жеста притворно-наивный вопрос: «Как, и у вас такой же браслет?» — застыл на устах у Розалии, что же до Амариллис Лугоцвет, то она ответила на этот немой вопрос столь сдержанной улыбкой, что ее едва можно было счесть за таковую.
Смутно помнилось Софи, что однажды наступил момент, когда со всех сторон вдруг посыпались жалобы и сетования на человечество — его кляли за его злобность, за его коварство. Да и самой Софи внезапно открылись вряд ли уже поправимые ошибки, если не преступления везде и повсеместно совершаемые людьми, вопреки разуму к здравому смыслу. Страх и ужас охватили ее, едва лишь ее взору представилась картина грядущих бед — последствии этих человеческих заблуждений, Она почувствовала, что и ей самой, и всему человечеству, покинутому добрыми духами, духами-хранителями, Апокалипсис, которому подвергнутся не только те, кто его затеял, подпав власти темных сил, но и все живое на Земле. Никто не сможет остановить эту однажды запущенную самодействующую машину.
