Марк Твен - Американский претендент
Вот извлечение из его дневника:
«Провел уже несколько дней в этом странном улье. Право, не знаю, что и сказать об окружающих меня людях. У них свои достоинства и добродетели, но с другой стороны, как трудно ужиться с иными из их свойств и привычек! Я не могу приятно проводить с ними время. С той минуты, когда они увидали на мне обыкновенную шляпу, в них произошла резкая перемена. Прежнего почтения к моей особе как не бывало; окружающие сделались ласковы со мною, даже более того: они стали фамильярны, я же не переношу фамильярности и не могу с ней примириться, как ни стараюсь. Впрочем, и не мудрено.
Фамильярность этих людей доходит порою до наглости. Но, верно, так следует, и я со временем привыкну, но, во всяком случае, последний процесс не представляет ничего приятного. Мое заветное желание исполнилось; теперь я просто человек между другими людьми и стою на равной ноге с каким-нибудь Томом, Диком и Гарри, а между тем мое положение не совсем таково, как я ожидал. Мне… мне скучно, я тоскую по дому. Да, я должен признаться, что тоскую на чужбине. И вот еще одно откровенное признание, хотя оно для меня и не легко: чего мне более всего не хватает здесь, так это уважения, почета, которым я пользовался в Англии всю жизнь, и который, по-видимому, составляет для меня насущную потребность. Без роскоши, богатства и аристократического общества еще можно обойтись, несмотря на укоренившуюся привычку, но без уважения – нет, и отсутствие его мне слишком тягостно. Я должен заметить, что уважение и почет оказывают некоторым лицам и здесь, только на мою долю они не достаются. Ими пользуются у нас двое людей. Один из них – осанистый мужчина средних лет, бывший паяльщик. Каждый из здешних жильцов заискивает перед ним. Он страшно важничает, хвастается, выказывает самое забавное самодовольство; его речь груба и неправильна; но за нашим столом этого невежду слушают, как оракула, и когда он раскрывает рот, даже собака не смеет тявкнуть в своей конуре. Другая личность, заслуживающая всеобщее почтение, – полисмен, стоящий на дежурстве у здания Капитолия. Это представитель правительства. И почет, оказываемый им обоим, немногим уступает тому, каким пользуется английский граф; вся разница только в способе платить дань уважения. Здесь только не так много любезной предупредительности, но почтение одно и то же. Да, и тут процветает раболепие. Можно сказать, что в республике, где все свободны и равны, состояние и положение заменяют знатность».
ГЛАВА XIII
Дни шли за днями, а дела принимали все худший оборот: усердные хлопоты Барроу найти какое-нибудь занятие для Трэси оказывались напрасными. Всюду ему с первых же слов задавали вопрос: «А к какому рабочему союзу вы принадлежите?» Трэси был вынужден отвечать, что не принадлежит ни к одному из них.
– Тогда я не могу вас нанять. Все мои люди разбегутся, если я найму «отщепенца», «перебежчика», как они величают работников, подобных вам.
Наконец Трэси пришла счастливая мысль. «Мне надо приписаться к какому-нибудь рабочему союзу, вот и все», – сказал он однажды.
– Попробуйте, – отвечал Барроу. – Это было бы отлично для вас, если бы удалось.
– Если бы удалось? Да разве тут может встретиться какое-нибудь препятствие?
– Именно. Иногда это бывает очень трудно. Во всяком случае, вам следует попытаться.
И Трэси попытался, но безуспешно. Он получил довольно резкий отказ; ему посоветовали убираться восвояси, вместо того чтоб отнимать у честных людей трудовой кусок хлеба. Молодой человек увидел, что его положение становится отчаянным, и эта мысль пронизала его холодом до мозга костей. «Значит, здесь существует своя аристократия положения и аристократия благополучия, как существуют признанные и отверженные, – думал он про себя, – и я как раз попал в разряд этих отверженцев. Следовательно, в Америке ежедневно возникают новые разграничения между людьми. Всевозможные касты растут здесь, как грибы: это ясно, как и то, что я не принадлежу ни к одной из них, исключая касты „отщепенцев“». Он не мог даже улыбнуться над этим маленьким каламбуром, хотя нашел его очень метким. Бедный малый чувствовал себя до того расстроенным и несчастным, что был не в состоянии долее относиться с философской снисходительностью к дурачествам, которые каждый вечер затевались молодежью в верхних комнатах. Прежде его забавляла их бесшабашная веселость после тяжелого дневного труда; теперь же она была ему в тягость, оскорбляла его достоинство и наконец сделалась просто невыносимой. Когда квартиранты возвращались домой в хорошем настроении, они болтали, шумели, возились, точно молодые котята, распевали песни и ловко перебрасывались подушками, которые летали по всем направлениям в спальне, задевая иногда Трэси. Молодежи очень хотелось подзадорить его и заставить принять участие в их шумной возне. Они прозвали его, «Джонни Буллем» и фамильярно заигрывали с новым товарищем. Сначала он переносил их выходки очень равнодушно, но потом стал делать вид, что считает такую бесцеремонность неуместной, и скоро заметил большую перемену в обращении своих соседей. Они стали относиться к нему с затаенной враждебностью. Гордый новичок и прежде не был популярен в их среде, но теперь от него стали отворачиваться. Неудачи Трэси в поисках занятий, а также и то обстоятельство, что его не хотели принять ни в один из рабочих союзов, еще более роняли приезжего англичанина в мнении жильцов меблированного отеля. Он получил немало шпилек в своей адрес, и только развитая мускулатура ограждала Трэси от явных оскорблений. Молодежь видела, как он ежедневно упражнялся в гимнастике по утрам после обтирания холодной водой, причем выказывал недюжинную силу. И забияки с изумлением поглядывали на его атлетическое сложение, соображая, что, вероятно, и насчет бокса он не даст маху, а Трэси был безгранично унижен сознанием, что только здоровые кулаки держат от него на благородной дистанции этих грубых неучей. Однажды вечером, войдя в свою комнату, он нашел там человек двенадцать жильцов; компания оживленно разговаривала, заливаясь смехом, похожим на лошадиное ржанье. При его появлении водворилась тишина.
– Добрый вечер, джентльмены, – произнес вошедший, усаживаясь.
Ему не ответили. Он вспыхнул, но не сказал ни слова. Посидев немного среди неловкого молчания, молодой человек встал и вышел. Едва он повернулся к товарищам спиною, как в комнате раздался взрыв оглушительного хохота. Ясно, что его хотели оскорбить. Он вышел на плоскую крышу в надежде освежиться и успокоиться от волнения. Тут ему попался на глаза больной рудокоп. Он сидел один, погруженный в задумчивость. Трэси вступил с ним в беседу. В настоящее время они могли назваться товарищами по несчастью; обоих одинаково преследовали судьба и нерасположение окружающих. Здесь они могли спокойно переговорить с глазу на глаз, чтобы немного отвести душу. Однако за Трэси, очевидно, подсматривали. Не прошло и нескольких минут, как мучители высыпали вслед за ним на кровлю и стали расхаживать взад и вперед, как будто без предвзятого намерения, отпуская только по временам колкие словечки, очевидно, в адрес Трэси, а иногда задевая и рудокопа. Предводителем этой маленькой шайки явился буян и забияка Аллэн, привыкший командовать над жильцами верхнего этажа и уже не раз порывавшийся затеять ссору с англичанином. Теперь эта компания то мяукала, то посвистывала, то переглядывалась с многозначительным покрякиваньем, и наконец завела между собою двусмысленный разговор:
– Из чего составляется пара, как вы думаете, ребята?
– Ну, известно, что двое составляют пару; только иной раз они бывают до того тощи, что выходит из них всего полтора. – Общий взрыв хохота.
– А что такое ты недавно говорил про англичан?
– Ничего особенного. Англичане молодцы, впрочем… я…
– Ну да, что ты про них сказал?
– А то, что они отлично глотают.
– Лучше других людей?
– Никому за ними не угнаться в этом.
– Будто? Что же они лучше всего глотают?
– Оскорбления. – Опять общий хохот.
– Трудно вызвать их на драку, не так ли?
– Нет, не трудно.
– Да неужели?
– Не трудно, а совершенно невозможно. – Снова оглушительное гоготанье.
– Вон этот молодец, кажется, уж совсем бездушный.
– Да он и не может быть другим. Таков уж уродился.
– Как так?
– Будто ты не знаешь тайны его рождения? Его отцом была восковая фигура.
Аллэн направился в ту сторону, где сидели двое отщепенцев, остановился против них и спросил рудокопа:
– Ну, как тебе везет в последнее время насчет друзей?
– Не могу пожаловаться.
– И много ты их приобрел?
– Столько, сколько мне нужно.
– Что ж, это хорошо. Друг иногда становится покровителем. Вот, например, как ты думаешь, что случится, если я сдерну с тебя фуражку и ударю ею по твоей роже?
– Оставьте меня в покое, Аллэн, прошу вас. Ведь я к вам не пристаю?
