Луи Куперус - Тайная сила
Они прошли в большую боковую галерею, там были обезьяны в клетке, вокруг – раскиданные шкурки бананов, которыми дети кормили зверьков.
Вот уже дважды пробил гонг, зовущий к рисовому столу, и в задней галерее все бабу сидели на пятках, растирая для каждого свой самбал. Но за игорным столом гонга, похоже, никто не слышал. Переговаривающиеся шепотом голоса вдруг стали выше и резче, так что Леони с Тео и Адди с Додди начали прислушиваться. Похоже, там произошла ссора между Роже и регентом, как ни пыталась их успокоить мефрау де Люс. Они говорили по-явански, но от недавней учтивости не осталось и следа. Они ругались, точно кули, обвиняя друг друга в шулерстве. То и дело слышался успокаивающий голос матери семейства, которой вторили ее дочери и невестки. Но вот резко опрокинулись стулья, разбился стакан, Роже, похоже, с силой швырнул карты на стол. Женщины в средней галерее зашикали на ссорящихся громкими голосами, тихими голосами, шепотом, послышались возгласы мольбы, возмущения. Во всех углах дома к происходящему прислушивались слуги, бесчисленное множество. Потом ссора стихла; какое-то время еще доносились длинные объяснения между регентом и Роже и женские голоса, произносившие: «Тссс… Тссс…» – женщины, стесняясь перед женой резидента, выглядывали, где же она сидит. В конце концов стало тихо и все спокойно расселись по своим местам в надежде, что ссора была не слишком слышна. И вот уже почти в три часа мефрау Де Люс, в чьих старческих глазах еще вспыхивали искорки азарта, усилием воли собрала все свое княжеское достоинство, вышла в переднюю галерею и, как будто ничего не произошло, пригласила мефрау ван Аудейк разделить со всеми трапезу.
V
Да, Тео знал. После рисового стола он поговорил с Урип, и хотя служанка сначала все отрицала, боясь лишиться обещанных саронгов, долго лгать, тихонько повторяя «нет, нет, нет», она не смогла. И в тот же день, еще до наступления вечера, Тео, неистовый от ревности, пришел поговорить с Адди. Но его успокоило безучастное равнодушие этого красивого юноши, похожего на мавра, настолько пресыщенного своими победами, что дух соперничества стал ему полностью чужд. Его успокоило полное отсутствие каких бы то ни было мыслей в голове у соблазнителя, который все забывал, едва кончался час любви, забывал настолько естественно, что в глазах его было написано одно лишь наивное удивление, когда Тео, весь красный, яростный, ворвался к нему в комнату и, стоя у его кровати – в которой Адди лежал полностью раздевшись, как всегда во время сиесты, молодой, крепкий, как бронза, великолепный, как античная статуя, – стал угрожать, что даст ему пощечину… Удивление Адди было настолько наивным, безразличие настолько естественным, он настолько полностью забыл вчерашний час любви и настолько искренне рассмеялся при мысли о драке из-за женщины, что Тео успокоился и присел на край его кровати. И тогда Адди – бывший хоть и на несколько лет младше Тео, но несравненно опытнее – сказал ему, чтобы он так больше не делал, что нельзя гневаться из-за женщины, из-за любовницы, отдавшейся другому. И почти по-отечески, с сочувствием, похлопал Тео по плечу, и раз уж молодые люди многое узнали друг о друге, они продолжили этот разговор по душам. Они доверили друг другу и прочие тайны о женщинах, о девушках. Тео спросил Адди, собирается ли он жениться на Додди. Но Адди сказал, что не думает о женитьбе, что резидент не даст согласия, потому что не любит их семейство и считает их чересчур яванцами. В этих нескольких словах прозвучала его гордость тем, что он происходит из Соло, гордость ореолом, окружающим головы де Люсов. Адди в свою очередь спросил Тео, знает ли он, что в кампонге у него есть братишка. Тео никогда об этом не слышал. Но Адди уверил его: это сын его отца, родившийся еще в ту пору, когда старик служил контролером в Нгадживе; парень их лет, в котором не осталось ничего европейского; мать его умерла. Возможно, старик ван Аудейк и сам не ведает, что у него в кампонге есть сын, но сомнений нет, все про это знают, и регент про него знает, и пати[51] знает, и ведоно[52] знает, и самый последний кули знает. Доказательства нет, но то, о чем знают все на свете, настолько же верно, как существование самого мира. Чем этот парень занимается? Да ничем, только бранится, заверяя, что он сын кандженга туана резидента, которому на него наплевать. Откуда берет деньги на жизнь? Ниоткуда, что-то нагло выклянчивает у людей, что-то ему дают, и еще… и еще всякими делишками: ходит из дессы[53] в дессу, спрашивает, кто чем недоволен, и помогает составлять жалобы; или убеждает людей совершить хадж в Мекку и купить билеты на пароход очень дешевой пароходной компании, на которую втайне работает: он ходит в самые отдаленные дессы и показывает там рекламные картинки, а на них пароход с паломниками, и Кааба[54], и могила пророка Мухаммеда. Так он и перебивается, часто бывает замешан в драках, однажды участвовал в разбойном нападении, иногда ходит одетый в саронг, иногда – в полосатый хлопчатобумажный костюм, ночует, где придется. Заметив удивление Тео, повторившего, что никогда в жизни не слышал о своем единокровном брате, и заинтересовавшегося им, Адди предложил сходить в кампонг, где этого брата, наверное, можно сейчас найти. Адди, развеселившись, быстро принял ванну, оделся в чистый белый костюм, и они отправились в путь, мимо тростниковых полей, в кампонг. В тени деревьев уже начинало темнеть, огромные бананы поднимали к небу свои листья, точно зеленые весла, а под величественными кронами кокосовых пальм прятались бамбуковые домишки – как в восточной поэзии, идилличные под крышами из пальмовых листьев. Большинство дверей уже были закрыты на ночь, а те, что еще не закрылись, открывали взору картину домашней жизни: смутные очертания лежанки с сидящими на ней темнеющими фигурами. Лаяли шелудивые собаки, дети, голые, с колокольчиками на животиках, разбегались по домам и смотрели через открытые двери; женщины не пугались, узнавая соблазнителя, они улыбались и играли глазами, пока он проходил мимо них во всем своем величии. Адди указал на дом, где жила его старая бабу, Тиджем, женщина, помогавшая ему и всегда открывавшая двери своего дома, когда ему требовалось остаться с кем-то наедине; она обожала его, как обожали его мать, и сестры, и маленькие племянницы. Он указал Тео на ее дом и вспомнил о вчерашней прогулке с Додди, под казуаринами. Бабу Тиджем узнала его и вышла навстречу, обрадовавшись. Она села перед ним на пятки, обняла его ноги, прижав их к своей увядшей груди, потерлась лбом о его колено, поцеловала белый ботинок, посмотрела на него с восторгом во взгляде: это ее прекрасный принц, ее раден, которого, тогда еще пухленького малыша, она качала в своих влюбленных объятиях. Адди похлопал ее по плечу и дал рейксдальдер, а потом спросил, не знает ли она, где сейчас си-Аудейк, с которым хочет повидаться его брат.
Тиджем поднялась с земли и сделала знак идти за ней: путь предстоял неблизкий. Они вышли из кампонга и оказались на открытой дороге, которая была проложена для транспортировки коробов с сахаром к лодкам у причала на реке Брантас. Солнце садилось, окруженное гигантским веером из оранжевых пучков света; точно темный мягкий бархат, закрывающий это гордое сияние, темнели деревья, растущие по краям убегающих вдаль заливных полей, еще не засаженных, мрачно-темного цвета, точно земля под паром. Со стороны сахарной фабрики шли несколько мужчин и женщин, направляющиеся домой. У реки, рядом с пристанью, у подножия священного баньяна с пятью переплетенными стволами и широко разбежавшимися корнями, был развернут небольшой рыночек с переносной кухней. Тиджем крикнула паромщика, и тот перевез их через оранжевый Брантас в последних желтых лучах раскинувшегося павлиньим хвостом заката. Когда они добрались до той стороны реки, ночь уже опускала на землю свои поспешные завесы, одну за другой; из-за туч, на протяжении всего ноября угрюмо висевших над низким горизонтом, атмосфера казалась душной и томительной. И они вошли в другой кампонг, тут и там освещенный огоньками керосиновых ламп, с длинными, без утолщения, ламповыми стеклами. Дошли до домика, построенного наполовину из бамбука, наполовину из досок от упаковочных ящиков, с крышей наполовину из пальмовых листьев, наполовину черепичной. Тиджем указала на этот дом и, снова присев на пятки и еще раз обняв и поцеловав колени Адди, попросила разрешения отправиться в обратный путь. Адди постучался; изнутри послышалось бормотанье и грохот, но когда Адди что-то крикнул, дверь сразу открылась, и молодые люди вместе вошли в единственную комнату домика – со стенами наполовину из бамбука, наполовину из досок от ящиков. Их взору предстал топчан с несколькими грязными подушками в углу и отдернутой мятой ситцевой занавеской, колченогий стол с несколькими стульями, горящая керосиновая лампа, кое-какие предметы домашнего обихода, сваленные в кучу на упаковочном ящике в углу. Все было пропитано кисловатым запахом опиума.
