Уильям Теккерей - Четыре Георга
В этой большой семейной группе вокруг Георга и его королевы самым прелестным существом мне представляется любимица короля - принцесса Амелия, трогающая нас своей красотой, и добрым нравом, и ранней смертью, и той бесконечной, горячей нежностью, с какой относился к ней отец. Он любил ее больше всех детей, а из сыновей он отдавал предпочтение герцогу Йорку. Бэрни рассказывает нам грустную историю о том, как бедный старик тосковал в Веймуте и как мечтал увидеть подле себя любимого сына. Королевский дом там был недостаточно просторен, чтобы вместить принца, и отец с огромными трудностями и хлопотами возвел рядом временную постройку - для своего дорогого Фридриха. Он весь день держал его под руку, только с ним одним и разговаривал; перед этим он некоторое время вообще ни с кем не желал говорить. А долгожданный принц остался там лишь на одну ночь. У него, по его словам, назавтра были дела в Лондоне. Скука, от которой некуда было деваться при дворе старого короля, угнетала молодого Йорка, как и остальных взрослых сынов Георга III. Своими грубыми замашками и громкими голосами они пугали пажей и фрейлин и наводили страх на весь скромный придворный кружок. Поистине мало утешения было королю от его сыновей.
Но прелестная Амелия была его радостью. Умилительную, должно быть, картину представляло это живое, улыбающееся дитя на коленях у любящего отца. Один такой семейный портрет мы находим у Бэрни, и надо быть уж вовсе бессердечным человеком, чтобы не растрогаться, глядя на него. Она описывает послеобеденную прогулку королевского семейства в Виндзоре.
"Это была очень красивая процессия, - пишет она. - Первой одна шагала маленькая Принцесса, которой недавно пошел четвертый годок; на ней была шубка, крытая тонким муслином, вышитый теплый чепец, белые рукавички и в руках - веер; она была очень довольна собой и прогулкой и то и дело озиралась но сторонам. Все, кто был в саду, при виде королевской семьи отходили с дороги и останавливались вдоль стен. За Принцессой следовали Король с Королевой, также очень довольные радостью своей маленькой любимицы. Следом шли Ее Высочество Наследная Принцесса об руку с леди Элизабет Уолдгрейв, Принцесса Августа с герцогиней Анкастерской и Принцесса Елизавета с леди Шарлоттой Бэрти".
"Здесь должность важнее титула", - объясняет Бэрни, как получилось, что леди Элизабет Уолдгрейв оказалась впереди герцогини. "А замыкали процессию генерал Быод, герцог Монтегью и майор Прайс в роли пажа".
Так и представляешь себе все это - оркестр играет старинную музыку, солнце льет лучи на радостную, приветливую толпу, освещает древние бастионы, и раскидистые вязы, и фиолетовые дали, и ярко-зеленый травяной ковер. В вышине над башней недвижно повис королевский штандарт; а старый Георг проходит по саду со своем потомством, предшествуемый прелестным ребенком, который одаряет всех вокруг приветливой невинной улыбкой.
"Увидев престарелую миссис Делэни, Корель остановился поговорить с ней, при этом Королева, и маленькая Принцесса, и все остальные, разумеется, остановились тоже. Король довольно долго беседовал с милейшей миссис Делэни и во время этого разговора раз или два обращался ко мне. Я заметила, что Королева смотрит на меня, но в ее взгляде не было недовольства, а лишь удивление тем, что я принимаю участие в их беседе. Малютка Принцесса подошла к старенькой миссис Делэни, которую она очень любит, и была с ней ласкова, как ангелочек. А потом у нее из-за спины озадаченно взглянула на меня. "Боюсь, - наклонясь к ней, шепотом сказала я, - что Ваше Королевское Высочество Меня не помнит?" В ответ она лукаво улыбнулась, подошла ко мне еще ближе и протянула губки для поцелуя".
Маленькая принцесса сочиняла стихи, и сохранились приписываемые ей жалобные строки, которые примечательны скорее трогательностью, нежели поэтическими достоинствами:
Когда я только расцвела,
Вольна, здорова, весела,
Когда звучали, что ни час,
Беседа, шутки, пенье, пляс,
Уверенность владела мной:
Мир создан для меня одной.
А ныне, в пору тяжких мук,
Когда меня сразил недуг,
Когда я поняла, что впредь
Не танцевать мне и не петь,
Я радуюсь, что мир земной
Бог подарил не мне одной.
Бедняжка покинула этот мир - но еще до того, как она умерла, истерзанный горем отец пришел в такое состояние, что к нему пришлось приставить надсмотрщиков, и с ноября 1810 года Георг III перестал царствовать. Всему миру известна печальная повесть о его болезни: в истории не найти второй такой жалкой фигуры, как этот старик, утративший зрение и рассудок и одиноко бродящий по залам своего дворца, произнося речи перед воображаемым парламентом, проводя смотр несуществующим войскам, принимая поклонение призрачных царедворцев. Я видел его портрет, писанный в то время, - он висит в апартаментах его дочери ландграфини Гессен-Гомбургской среди книг, и виндзорской мебели, и множества других предметов, напоминающих хозяйке ее английскую родину. Бедный старый отец изображен в пурпурной мантии, белоснежная борода ниспадает на грудь, сквозь нее тщетно сверкает звезда его прославленного ордена. Он был уже слеп; мало того, он полностью потерял и слух. Свет, разум, звук человеческого голоса - все утешения, существующие в этом мире, были отняты у него. Бывали минуты некоторого просветления; в одну из таких минут королева, пришедшая навестить его, застала его за клавесином, - он пел церковный гимн и аккомпанировал себе. Закончив, он опустился на колени и стал вслух молиться - о ней, о детях, потом о стране и кончил молитвой о себе, прося, чтобы бог избавил его от столь тяжкого бедствия либо же дал ему силы смириться. После этого он разразился слезами, и рассудок снова его покинул.
Нужна ли здесь мораль, потребны ли какие-то особые слова, чтобы поведать эту грустную повесть? Она слишком трагична для слез. Мысль о такой несчастной судьбе заставляет меня смиренно склониться ниц перед Тем, Кто правит королями и простыми смертными, перед Всевышним Монархом, в Чьей власти находятся все империи и республики, перед неисповедимым Дарителем жизни и смерти, счастья и торжества. "О братья, - так я сказал тем, кто слушал меня первый раз в Америке. - О братья, говорящие со мной на одном нашем общем родном языке, товарищи, - уж более не враги, - давайте пожмем друг другу руки в траурном молчании над гробом этого короля и заключим перемирие в нашей войне! Повергнут в ничтожество, пред кем надменнейшие склоняли колени; кончил жальче самого убогого из своих нищих; обращен в прах, за чью жизнь молились миллионы. Совлечен с королевского трона; подвергнут грубому обращению; сыновья на него восстали; любимая дочь, утешение старости, безвременно скончалась у него на глазах, - несчастный Лир склоняется к ее мертвым устам и молит: "Постой, Корделия! Повремени!":
Не мучь. Оставь
В покое дух его. Пусть он отходит.
Кем надо быть, чтоб вздергивать опять
Его на дыбу жизни для мучений?
Молчите, распри и войны, над его горькой могилой! Играйте, трубы, похоронный марш! Спектакль его окончен, опустись, черный занавес, над его гордостью и ничтожеством, над его ужасной судьбой!
Георг IV
В занимательной книге Туисса "Жизнь Элдона" описано, как старый лорд-канцлер, когда скончался герцог Йорк, раздобыл локон его волос; он такое значение придавал подлинности этой реликвии, что его жена Бесси Элдон сидела, не выходя из комнаты, все время, пока человек от "Хэмлета" разбирал локон на пряди и раскладывал их но медальонам, которые потом носили на себе все члены семейства Элдон. Известен и другой случай - как при посещении Георгом IV Эдинбурга на борт королевской яхты, дабы приветствовать короля в его верноподданной Шотландии, поднялся человек, гораздо лучший, чем он, схватил кубок, из которого только что отпил вино августейший гость, и, поклявшись навсегда сохранить драгоценную склянку для потомства, сунул в карман, а дома сел на нее и раздавил. Представьте себе, что это приобретение честного шерифа осталось бы цело, не улыбнулись ли бы мы сейчас с чувством, близким к жалости, найдя его в Эбботсфорде? Представьте себе, что медальон с волосами принца-антипаписта продавался бы сегодня на аукционе у Кристи, quot libras e duce summo invenies {Сколько фунтов получишь от славного вождя (лат.).}, - сколько бы вы не пожалели отдать за славного герцога? У мадам Тюссо выставлены коронационные одежды короля Георга, - найдется ли в наши дни человек, который стал бы целовать их расшитые мишурой края? Тридцать лет, как он уснул последним сном, - неужто никто из вас, сохранивших о нем память, не удивляется сегодня, что уважал его, восхищался им и дружно кричал со всеми "ура"?
Сначала казалось, что нарисовать его портрет не составит труда. Сюртук со звездой, парик, под ним - лицо, расплывшееся в улыбке; куском мела на грифельной доске я мог бы хоть сейчас, не отходя от стола, набросать нечто вполне похожее. Но, прочитав о нем десятки книг, переворошив старые газеты и журналы, описывающие его здесь - на балу, там - на банкете, на скачках и тому подобном, под конец убеждаешься, что нет ничего и не было, только этот самый сюртук со звездой, и парик, и под пим - улыбающаяся маска; только одна пышная видимость. Его отец и деды были людьми. Мы знаем, что они собой представляли, на какие поступки в каких обстоятельствах были способны; знаем, что при случае они сражались и вели себя как храбрые солдаты. У них были друзья по их вкусам, и их они любили; были враги, этих они всем сердцем ненавидели; у них были свои страсти, поступки, индивидуальности. Король-Моряк, который пришел после Георга, тоже был человеком; и герцог Йорк был человеком, большим, грубым, горластым, веселым и бесстрашным ругателем. Но этот Георг - что он был такое? Я просматриваю всю его жизнь и вижу неизменными лишь поклон и улыбку. Пытаюсь разобрать его на составные части и нахожу только шелковые чулки, ватные прокладки, корсет, сюртук с позументами и меховым воротом, звезду на голубой ленте, раздушенный носовой платок, лучший каштаново-коричневый парик от "Труфитта", источающий масляные запахи, вставные челюсти, огромный черный галстук, один жилет, потом второй, третий и потом - ничего. Мне неизвестно, чтобы он когда-нибудь выразил какое-то чувство. Имеются подписанные им документы, но их составляли другие; сохранились его частные письма, но их писала чужая рука. Он ставил внизу страницы большими буквами: "Георг _Р_" или "Георг _R_" {Георг, Принц, или Георг, Король (от лат. princeps, rex).}, - и полагал себя автором; а на самом деле это работа неизвестного писца, книгопродавца, писателя неизвестного человека, который заботился о правописании, исправлял корявые обороты и придавал расхлябанному, слезливому пустословию какой-то смысл. Вот у них была своя индивидуальность: у его учителя танцев, которому он подражал, которого даже превзошел; у парикмахера, расчесывавшего и завивавшего ему парик; у портного, кроившего его сюртуки. Но о Георге невозможно сказать ничего определенного. Снаружи все, несомненно, портновская работа и прокладки; за этим, может быть, что-то и кроется, но что? До характера сейчас не доберешься. Да и в будущем у людей найдутся дела поважнее, чем распеленывать и разгадывать эту венценосную мумию. Признаюсь, когда-то я думал, что получилась бы хорошая охота - выследить его, поднять и загнать. Но теперь мне было бы просто стыдно садиться на коня, спускать добрых собак и скакать в отъезжее поле за такой жалкой дичью.
