Мор Йокаи - Венгерский набоб
Инфернальная ложа онемела. Если бы пассажир, после внезапного взрыва котла идущий ко дну вместе с обломками парохода, мог описать свое состояние, лишь оно дало бы некоторое представление о чувствах юных "несравненных".
- Что это? Интриги? Заговор! Комплот! Чьи это происки? Неужто предатель среди нас? Вот скандал. Ведь эти аплодисменты оплачены! Кто-то подстроил. Наверняка те трое приезжих из Венгрии. Да нет, для этого они слишком скупы! Положение просто пиковое...
Такие и подобные восклицания оглашали инфернальную ложу. Под конец томимый неизвестностью Абеллино не выдержал и заявил, что подымется к Рудольфу и дознается, есть ли связь между этим скандалом и их сепаратизмом.
- Ага, - сказал он, влетая к нему в ложу, - и у гордой Мэнвилль, значит, богатые поклонники есть!
Рудольф молча пожал плечами, как бы в знак того, что не понимает этого силлогизма без складу и ладу.
- Но такого повального сумасшествия не бывает же без поклонников, этого ты не станешь отрицать?
- Допустим, поклонники у нее есть, но почему непременно богатые?
- Значит, ты полагаешь, что этакую шутку и задаром можно сыграть? Ну, это действительно чудеса. Тут остается только с победой поздравить - хоть кого из наших.
- Но некого; победа-то ведь не наша.
- Выходит, вы тут знаете, чья? Скажите же, я не проболтаюсь.
- А вон, гляди, на галерее, вон, в середине; его по платью со шнуровкой сразу отличишь: здесь такого не носят.
Абеллино направил туда свой бинокль.
- Bon Dieu! [Бог ты мой! Господи боже! (франц.)] Это еще кто?
- Столярный подмастерье от мосье Годше, - ответил Рудольф спокойно.
- Va-t'en [пошел ты (франц.)], - огрызнулся Абеллино и выскочил вон из ложи.
- Ну вот и говори им правду после этого, - вздохнул Рудольф, обращая бинокль к ложе золотой молодежи, которая в свой черед без устали вертела биноклями в поисках знакомых среди нежданных врагов. Но тщетно, загадка оставалась загадкой.
Абеллино же искал тем временем мосье Оньона, с которым и столкнулся на лестнице. У бедняги был совсем убитый вид. Денди наш ухватил его за шиворот.
- A kingdom for a horse! [Полцарства (буквально: царство, королевство) за коня! (англ.) - крылатая фраза Ричарда из драмы В.Шекспира "Ричард III"] Коня за свистки, ты, владыка свистунов!
- Ах, сударь, никакой я больше не владыка. Я свергнут, я пропал. Слышите эти смертоубийственные аплодисменты? Я бегу, спасаюсь оттуда.
- Беги, но только за свистунами - да за тезками своими [Oignon буквально: луковица (франц.); луковицами в театре имели обыкновение забрасывать неугодных актеров]. Раз они пошли на все, пойдем и мы.
- Они! Они! Но кто эти "они"? Знай я хоть одного из этих в зале, сразу бы догадался, кто за их спиной. Но тут незнакомые все рожи сплошь. Откуда мне знать, кто приказывает им?
- Ладно, Оньон, вы трус, и вам это даже идет; но джентльмены никому не позволят издеваться над собой. А теперь убирайтесь и лучше связку настоящих "оньонов" пришлите вместо себя.
- Ах, сударь! И вы думаете, у кого-нибудь достанет духу их швырять?
- Fripon! У меня, например.
- Упаси господь, сударь, уж лучше я тогда сделаю еще одну попытку, последнюю, дам в антракте своим людям указание шикать; свист сейчас может плохо обернуться, а хорошенькое chut [здесь: шиканье (франц.)] с меньшим риском, но тот же эффект произведет.
- Так ступайте позаботьтесь, как поправить дело, а не то мы сами возьмемся!
И Абеллино воротился в ложу ко львам, рассказывая, какой нагоняй задал этому Оньону. Геройские его действия встретили полное одобрение, и клуб изъявил готовность, если Оньон надует, сдержать обещание Карпати и забрать все в свои руки вместо этого канальи.
Первый акт благополучно между тем окончился; исполнители и слушатели остались довольны друг другом, что бывает редко. В антракте герцогиня Беррийская получила, однако, неожиданное известие, и обе знатные дамы покинули ложу.
Юные титаны сочли это добрым знаком. Из молодцов мосье Оньона многих стесняли эти высокие гостьи, а теперь можно было развернуться.
Во втором действии г-же Мэнвилль выходить не сразу; до нее еще находится занятие для исполнителей разных мелких ролей.
Это оказалось очень кстати: можно было загодя на них испробовать оружие мести. Чтобы наточить его, годились и другие.
Но вот и сама Семирамида. Задумчивая ее ария - как сон, как легкое дуновение; мелодия будто и не слуха даже касается, а сердца самого, будя далекие, полузабытые отголоски.
Посредине этой тихой, мечтательно-элегической арии, замирающей до еле слышного пианиссимо, кто-то в третьем ярусе, как заранее г-ном Оньоном и было расписано, принялся сладко, на разные лады позевывать, с толком, с расстановкой перебирая все гласные алфавита.
Но вдруг к этим гласным прибавился согласный, которого, впрочем, ни в одной азбуке не встретишь, ибо то был просто громкий хлопок: кто-то пятерней с размаху запечатал разинутую пасть.
В публике одни засмеялись при этих зевках и звонком шлепке, другие цыкнули. Потом тишина восстановилась, и г-жа Мэнвилль беспрепятственно продолжила свою арию.
Юные титаны при первом же зевке обратились в слух: вот сейчас и начнется chut.
И правда, одновременно со шлепком где-то шикнули раз, другой, но неизвестно еще - кому: не то артистке, не то зевающему, а может, засмеявшимся. И - все, больше ничего.
Ария кончилась - и никакого шиканья. Напротив, слушатели хлопали, - не дожидаясь антракта, вызывали удалившуюся исполнительницу на сцену.
Тогда долго сдерживаемый гнев вырвался наружу. Стала шикать инфернальная ложа. Но что это было в сравнении с рукоплесканиями?.. Так, ветерок, который только раздувал пламя воодушевления.
- На ярусы! На ярусы! - вскричал Абеллино. - Скандал, так уж скандал! И как это я заранее об этих вязках луку не позаботился!
Частенько вздыхаем мы о том, чего нет и все равно не будет. А как быть, если какой-нибудь удалец раздобывает вдруг желаемое нами лишь для виду?
Ибо так случилось с Абеллино. Стоявший рядом сиятельный компатриот, услыхав, за чем остановка, бросился на рынок, скупил у торговок все, что было, и явился весь в луковичных гирляндах.
- Вот он, лук!
Выхода не оставалось. Приходилось и в самом деле идти до конца, исполнять принятую на себя геройскую роль. И Карпати воскликнул:
- Вперед, дружище! На ярусы!
Но у него достало таки осмотрительности хоть вперед себя послать сиятельного юнца.
И юные титаны ринулись на громокипящий Олимп в надежде поднять дух своих приспешников дружным этим появлением.
Но увы, все союзное войско к тому времени рассыпалось, распалось самым плачевным образом.
Как Рудольф и подозревал, тайные полицейские функции перехватили столярные подмастерья мосье Годше. Увлекаемые товарищем, они не только выражали восхищение и признательность народной любимице, но заодно и подавляли в самом зачатке поползновения Оньоновой клаки.
Уже во время первой оперы проще простого было приметить отряженных хлопать по знаку из инфернальной ложи и легче легкого догадаться, что они же и шикать будут на представлении второй. И в антракте, когда в зале стало посвободней, к каждому клакеру пристроилось по здоровенному молодцу-подмастерью: едва тот успевал шикнуть, как с роковой методичностью получал чувствительный тумак или тычок локтем - и во избежание нового уже знай себе помалкивал. "Un soufflet pour un sifflet!" Это служившее паролем бонмо означало: "За свисток - затрещина!" И такого воздаяния хватило с лихвой, чтобы заставить противника умолкнуть. Сполна получив свое, зевун решил, вероятно, уж лучше дома отоспаться. Вся клака была обезврежена, и мосье Оньону оставалось только гадать, куда его люди подевались, - как сквозь землю провалились!
Но тут выступили триарии [тяжеловооруженные древнеримские легионеры; занимали третий ряд в боевом строю и вступали в бой в последнюю очередь, в случае крайней нужды]. Впереди мчался его сиятельство с устрашающими связками через плечо, по две, по три ступеньки перемахивая зараз. Тщетно восклицал сзади Фенимор, что такая гонка обременительна для легких.
- Вот и мы! - возопил тот на верхней площадке, упоенный первым успехом, но в тот же миг так по шапке получил, сиречь по шляпе, что по плечи въехал в широкополый свой боливар.
Тотчас боеприпасы с него были сняты, а на шум высыпало на лестницу еще невесть сколько кожевенных, столярных подмастерьев и прочего бесперчаточного воинства, коего натиск gants jaunes, желтоперчаточники, просто не выдержали и, теряя кто головной убор, кто фалду, обратились в беспорядочное бегство вниз по лестницам. Вся попытавшаяся взбунтоваться рать была повержена грянувшим с Олимпа громом и побита луковицами, пущенными вдогонку.
А в зале, ничего о том не ведая, двенадцатый раз подряд вызывали Жозефину, которая уже не старалась сдержать слезы умиления. Дамы махали ей платками, мужчины тростями молотили по полу. Публика нипочем с ней не хотела расставаться.
