Ирвин Шоу - Рассказы из сборника Пестрая компания
Митчелл посмотрел на море, на запад, где темная вода незаметно переходила в фиолетовую полоску неба, и пытался представить, что могло произойти с его сестрой и матерью, если бы их закрыли в товарном вагоне, в Рутленде и отправили, скажем, в Квебек, чтобы там дождаться нелегального парохода и отплыть в незнакомую страну. Его мать была седовласой, невозмутимой и весьма располагающей к себе дамой, а сестра - красивой, холодной и высокомерной девчонкой. Последние два качества появилось у неё после того, как родители имели глупость послать её на год для завершения образования в Мэриленд, в престижную частную школу для девочек.
- Пошли домой, - сказала Руфь. - Если хозяйка ещё не спит, мы её пристрелим.
- Подожди, - ответил Митчелл, - я хочу дослушать все до конца.
- Больше ты ничего не услышишь. И прости за то, что я тебе уже рассказала. Все это так ужасно.
- Я хочу услышать, - стоял на своем Митчелл.
Всю неделю Руфь держалась весело и легко, делая все для того, чтобы лейтенант мог выбросить из головы теряющие высоту и выходящие из-под контроля пилота самолеты, заледенелых мертвецов лежащих в лужах запекшейся крови на перепутанных проводах или дюралевых полах летающих крепостей. И теперь перед отъездом он чувствовал, что ради Руфи и самого себя он должен сохранить в своей памяти не только смех, шутки и легкомысленное веселье девушки, но также её боль и страдание. В этот вечер он понял, что Руфь стала для него бесконечно дорогим существом, и он несет полную ответственность за её будущее. Подобных чувств в отношении знакомых девушек Митчелл никогда ранее не испытывал.
- Рассказывай.
- Вернувшись в Вену, - пожав плечами, продолжила Руфь, - мы все начали заново. На это ушло два месяца, многих из нас арестовала полиция, и нам приходилось скрываться, постоянно перебегая с места на место. Одним словом, мы собрали деньги и нашли очередного грека, который на сей раз оказался человеком порядочным. По крайней мере, он был честным настолько, насколько можно было быть в то время честным в отношении беспаспортных евреев. Мы добрались до Генуи всего лишь за пять дней, погрузились на пароход, и над нами задраили крышки люков после того, как мы заплатили все деньги до последнего цента. На рассвете мы вышли в море. Надо сказать, что пароход был спущен на воду в 1887 году. - Они дошли до конца пляжа. Руфь оперлась на плечо Митчелла, надела туфли, после чего они направились к ведущим на променад ступеням. - До тех пор, пока нас не заперли в трюмах пятидесятилетнего греческого парохода, перевозившего раньше цемент, мы и понятия не имели о том, в каком положении можем оказаться, - продолжила Руфь. - Нас там было 700 человек, и мы провели в трюме больше месяца. Люди умирали ежедневно, и капитан позволял раввину и ещё троим подниматься на палубу для проведения похоронного ритуала перед тем, как бросить тело за борт. Питались мы лишь галетами и тушенкой: во всем, даже в питьевой воде завелись черви, а тела наши пошли нарывами. Старики ослабли настолько, что не могли двигаться. Дети орали день и ночь, потерявшие родственников люди то и дело начинали громко кричать, а запах, который установился в трюме, не поддается описанию. Человек, не побывавший там, просто не в силах понять, какая вонь может стоять в разгар средиземноморского лета в трюме парохода с вентиляционной системой, установленной в 1903 году в Салониках.
Митчелл и Руфь сошли с бетонной дорожки променада и медленно зашагали к центру города по круто идущей вверх улице. Они шли мимо ухоженных, белых и весьма современных по архитектуре жилых домов, с садами, фонтанами и обращенными к морю балконами.
- Предполагалось, что мы выгрузимся в Турции, - продолжала Руфь ровным, лишенным всяких эмоций голосом. Создавалось впечатление, что она вовсе не рассказывала о своей трагедии, а всего лишь читала деловой отчет экспортно-импортной фирмы за 1850 год. - Мы отдали греку все деньги, чтобы он передал их портовым властям, но что-то не сработало. Мы снова оказались в море и направились в Палестину, несмотря на то, что англичане поставили патрули по всему побережью. Расстояние между патрулями не превышало и мили. Но других мест для нас не было. От голода у людей начались галлюцинации, а матросы торговали сэндвичами по двадцать долларов за штуку. За золотой подсвечник можно было получить миску супа. Три девушки не выдержали этого и в обмен на регулярную еду стали каждую ночь навещать матросов в кубрике. Я не могла их осуждать, но пожилые люди посылали девушкам проклятия, когда те пробирались к трапу. А однажды какая-то женщина из Польши сбила одну из них с ног металлическим шкворнем, и пыталась заколоть ножом, который хранила в дорожной сумке.
Митчелл и Руфь свернули на улицу, где жила девушка, и посмотрели на окно. Узкая, пробивающаяся через затемнение полоска света вдруг исчезла прямо на их глазах. Решив немного выждать, они присели на невысокую ограду из искусственного мрамора. В палисаднике перед белоснежным домом произрастали кактусы и фиговые деревья.
- Мы провели на пароходе тридцать три дня, - сказала Руфь, - и наконец наступила ночь, когда мы подошли к побережью Палестины. Это случилось где-то между Хайфой и Акко. Возможно, что кого-то из властей удалось подкупить, или нам просто повезло, не знаю... Но нас уже встречали в весельных шлюпках, и через восемь часов мы все оказались на твердой земле. Вместе со мной в лодку села здоровая на вид, уверенная в себе, веселая и вполне здравомыслящая женщина. И эта женщина вдруг умерла, когда до берега оставалось какие-то десять футов. Там уже было так мелко, что даже маленький ребенок мог бы вброд добраться до пляжа. Ночь была очень темной, и по счастью рядом с местом высадки патрулей не оказалось. Нас посадили в машины, перевезли в маленький городок неподалеку от Хайфы и разместили в помещении кинотеатра. В то время там показывали музыкальную комедию "Университетские признания" с Бетти Грэбл в главной роли. Здание кинотеатра украшали плакаты, на которых сверкала Бетти Грэбл, затянутая в трико, и с ног до головы украшенная страусовыми перьями. На всех плакатах была надпись от руки: "Кинотеатр на неделю закрыт на ремонт".
- Я знаю эту картину, - сказал Митчелл, который видел фильм в Кембридже, и до сих пор не забыл, как некоторые мальчишки поднимали свист в тот момент, когда Бетти целовала главного героя.
- Нам велели сидеть совершенно тихо, - продолжала Руфь, - так как во всех городах расхаживали английские патрули. Англичанам, видимо, стало что-то известно, поскольку на той же неделе несколько высоких полицейских начальников были сняты с постов, и против них началось расследование. Взрослые могли без труда хранить тишину, но с детьми был просто ужас. Один мужчина вполне серьезно предложил задушить маленькую девочку, которая кричала день и ночь. "Убив её одну, мы спасем всех", твердил он. Там мы провели неделю, переговариваясь шепотом и производя легкий шум, словно тысячи забравшихся в кухонный шкаф мышей. Каждую ночь к кинотеатру подъезжали машины и увозили несколько человек в какой-нибудь далекий горный кибуц. Наконец настала и моя очередь. В кибуце я пробыла два года, работая в поле и обучая детей читать и писать по-немецки.
Через два года англичане выдали документы всем тем, кто сумел до этого избежать их внимания. Получив документы, я стала работать на консервной фабрике в Тель-Авиве. Папу освободили из концентрационного лагеря в 1938 году, но пароход, на котором он плыл, не пустили в Хайфу, и отец снова оказался в лагере в Германии. Насколько я знаю, он все ещё там, если, конечно, не умер.
Иоахим и мама писали мне из Берлина. После моего отъезда они подружились, и Иоахим приносил ей еду, а по пятницам даже навещал и наблюдал за тем, как она зажигает свечи. Мама писала, что он завел себе подружку, но был ею не очень доволен. Смеясь, он говорил маме, что после того, как он провел столько времени с еврейкой, другие девицы его не устраивают.
Руфь улыбнулась, припомнив молодого человека в клетчатом жилете и с моноклем, а Митчелл подумал: не бомбил ли он сам этого биржевого аналитика где-нибудь в Африке, на Сицилии или в Италии.
- Он помог маме выбраться из Германии, - говорила Руфь, вглядываясь в темное окно дома. - Мама плыла на португальском судне, и я, узнав о его приходе, приехала встретить её в порт Хайфы. Но англичане не позволили пароходу пришвартоваться и через шесть дней якорной стоянки вынудили его уйти. На берегу собрались тысячи родственников и друзей тех, кто находился на борту. Когда пароход стал уходить, многотысячная толпа издала такой ужасный вопль, которого мне слышать никогда не доводилось и думаю, что не доведется. Но судно так и не вышло за волнорез, - Руфь замолчала, облизала пересохшие губы и продолжила совершенно обыденным тоном: - Произошел взрыв. Мы увидели огромный выброс черного дыма, и значительно позже до нас долетел гул. Люди на берегу кричали, смеялись и плакали. Затем мы увидели огонь, и пароход стал тонуть. Мы захватили все, что может плавать, и устремились к тонущему судну. Некоторые бросились к нему вплавь, и никто не знает, сколько людей погибло, поскольку тела прибивало к берегу ещё три недели. Мама оказалось среди утонувших пассажиров. Как минимум, их было человек пятьсот. Но семьсот человек спаслись, и англичане были вынуждены позволить им остаться. Думаю, что заложившие бомбу люди именно на это и рассчитывали. Некоторые погибнут, рассуждали он, но большинство спасется; а если пароход вернется в Европу, то умрут все. У них, видимо, что-то не получилось. Во-первых, они не учли возможности пожара и, во-вторых, рассчитывали на то, что пароход станет тонуть не так быстро, и жертв будет немного. Но даже и в сложившихся обстоятельствах спаслось людей больше, чем погибло. - Руфь спокойно зажгла сигарету и протянула зажигалку Митчеллу. - Маму вынесло на берег через неделю, и её могила, по крайней мере, находится в Палестине. Я не решалась сообщить отцу о её смерти, и поэтому посылала ему в концентрационный лагерь поддельные письма, якобы от мамы. У меня хранилось множество маминых посланий, и я научилась имитировать её почерк. Даже сейчас я посылаю ему через Красный крест записки, как будто написанные мамой. Если он ещё жив, то думает, что мама работает в кибуце недалеко от Тель-Авива.
