Елисейские Поля - Ирина Владимировна Одоевцева
— Нет, не торчит.
Люка старательно завязывает большой бант. Волосы короткие, бант плохо держится. Она осторожно поворачивается, чтобы бант не упал.
— Ты чего держишь голову, как цирковая лошадь. Кажется, опять моей пудрой напудрилась?
— Нет, что ты. Честное слово…
Люка быстро вытирает щеки и нос. Но Вере уже не до нее. Вера надевает шляпу.
— Какая ты хорошенькая, — льстит Люка.
Вера довольна.
— Ну, идем. Мама, ты готова?
Екатерина Львовна входит в новом сиреневом платье. Люка бьет в ладоши:
— Ах, как красиво.
Екатерина Львовна робко улыбается:
— Хорошо, Верочка?
Вера холодно осматривает мать:
— Да, хотя… я говорила, что лучше бы лиловое. Слишком молодо.
Екатерина Львовна смущается:
— Я покупала материю вечером. Она при свете почти лиловая.
— И коротко опять.
— Ты находишь, Верочка? Можно выпустить. Рубец широкий.
Люка краснеет от обиды за мать:
— Неправда, мама, неправда. Не верь. Просто она завидует.
Екатерина Львовна тоже краснеет:
— Люка, перестань, глупости.
Вера пожимает плечами:
— Что же, идем мы или нет?..
Они садятся в парке за столик. Музыка гремит. Женщины в белых и розовых платьях издали похожи на кусты цветов, над ними, как бабочки, мелькают маленькие пестрые зонтики.
Люка осторожно и высоко держит голову, чтобы бант не упал. И от этого, она чувствует, у нее очень серьезный вид. Так и надо. Ведь она теперь взрослая. Вера, щурясь, осматривает гуляющих.
— Как жарко, — говорит она раздраженно.
Люка оглядывается:
— Арсений Николаевич.
От быстрого поворота головы бант танцует на ее волосах.
Вера с деланым равнодушием размешивает сахар в чашке.
— Не оборачивайся. Сколько раз говорили тебе.
Арсений Николаевич пробирается к ним. Его черные гладкие волосы блестят как лакированные. Длинные ноги в белых туфлях ступают широко и уверенно.
Люкино сердце громко бьется, и от каждого его удара подпрыгивает бант на голове.
Арсений Николаевич садится за их столик. Он спокойно улыбается:
— Ну вот, через три дня я уезжаю.
— Уже?.. — Люка роняет ложку. Кусок вишневого мороженого падает на белое платье.
Вера подносит чашку к губам. Пальцы ее немного дрожат. Сейчас глотнет кофе и поперхнется. Но она ставит чашку обратно на блюдечко и смотрит на Арсения из-под полей розовой шляпы и длинных подкрашенных ресниц.
— Уже?.. — спрашивает она тихо и улыбается. — Как жаль…
С музыки домой в пансион, как всегда, возвращались вместе. Впереди Вера с Арсением. Сзади Люка с матерью.
Счастливая Вера, она идет рядом с Арсением, слушает, что он говорит. Из-под розовой шляпы виден кусок Вериной щеки и подстриженный затылок. Верина рука в белой перчатке теребит оборку платья. Противная Вера. И за что ей такое счастье? Она и не ценит вовсе.
— Как ты вытянулась, — озабоченно говорит Екатерина Львовна. — Неужели тебе придется новое пальто шить?.. Надо будет попробовать, нельзя ли рукава и подол надставить. А то откуда денег напастись…
Люка не отвечает, даже не слышит. Она смотрит на Арсения, на его блестящие черные волосы, на его серый пиджак. На песке дорожки, влажном после поливки, отчетливо отпечатываются следы его белых туфель. Люка ставит ногу на его след. В горле что-то бьется, как пойманная птица. Во рту солоноватый вкус, и трудно дышать. На Люкином языке это называется «сердце в горле». Это бывало и раньше, но только от слез. А от радости в первый раз. Люка останавливается, хватает Екатерину Львовну за руку:
— Мама, ах, мамочка… Слушай…
— Если надштуковать синим бархатом, будет совсем не так плохо. Как тебе кажется?
— Да, да. Бархатом. Непременно бархатом, — кричит Люка, прыгая на одной ноге. Бант, окончательно оторвавшись, падает на землю.
— Люка, ты ведь большая. Люди видят. Пора тебе помнить…
На лестнице прощаются. Арсений живет во втором этаже, они в первом.
— До свиданья, до вечера.
Дверь закрывается. Они дома.
Вера бросает шляпу на стол. Люка подхватывает ее:
— На стол нельзя. Денег не будет.
Вера вырывает шляпу из Люкиных пальцев:
— Не смей трогать, — и поворачивается к ней спиной.
Люка хочет обнять сестру:
— Не злись.
Вера топает ногой:
— Убирайся, слышишь.
Екатерина Львовна удивленно смотрит на нее:
— Вера, чего ты сердишься?..
— А что, прикажешь ты мне радоваться?..
Вера снимает платье, садится на кровать, сбрасывает туфли.
— Опять дырка на пятке.
— Но что с тобой, Вера? — спрашивает Екатерина Львовна.
— Что? — кричит Вера. — Ты еще спрашиваешь что? Посмотри на себя в зеркало, тогда и поймешь.
Глаза Екатерины Львовны становятся круглыми, брови высоко поднимаются.
— Что ты говоришь, Вера, я не понимаю…
— Не понимаешь? На кого ты похожа? Волосы стриженые, намазанная. Шляпа как у девочки, платье до колен. Разве так выглядит мать взрослой дочери?..
— Но, Верочка, ведь мне только тридцать девять лет. Рано мне рядиться старухой. И ты сама знаешь, что же я в жизни видела? В деревне. Вы с Люкой вечно хворали. Папа…
— Да, папа. Ты бы хоть помнила, что папу большевики расстреляли.
Екатерина Львовна беспомощно взмахивает руками:
— Вера, как ты можешь?.. Разве я не чту папиной памяти?
— Ты… Ты мешаешь мне выйти замуж. Вот что.
— Я? Я мешаю тебе?
По щекам Екатерины Львовны текут слезы.
— А зачем тебе, Вера, собственно говоря, замуж выходить, раз папу большевики расстреляли? — спрашивает Люка.
— Люка, не мешайся не в свое дело. Иди играть в сад, — строго говорит Екатерина Львовна.
Люка послушно выходит из комнаты, но дверь снова отворяется.
— Старая дева, — кричит Люка и убегает со всех ног по коридору. Но погони нет. Вера занята объяснением с матерью.
— Да, да, ты мешаешь мне выйти замуж. За кого нас втроем могут принять? И еще эта обезьяна Люка со своим бантом. А когда ты на балу, ты танцуешь больше меня, ты отбиваешь моих ухаживателей.
— Вера, как ты несправедлива. Господи. А я жила только для вас…
Екатерина Львовна плачет, лицо ее становится жалким и старым.
— Господи, — всхлипывает она.
Вера сидит на кровати, устало и зло теребя подвязку.
— Надоело. Перестань, пожалуйста. Не хочешь мне помогать и не надо.
Екатерина Львовна вытирает глаза:
— Что же я могу… И если бы все так нервничали. Ведь я тоже была молодой.
— Да. Но у тебя было приданое.
— Чем же я виновата, что большевики…
— Никто и не винит тебя, только не мешай.
— Хорошо, Верочка. Не сердись, — говорит Екатерина Львовна примирительно. — Я постараюсь, вот увидишь. В Париже.
Но Вера трясет головой:
— Нет, не в Париже. Здесь.
— Здесь. Зачем же? Какие здесь женихи. Дюшель?.. Но французы не женятся без денег. Больше никого нет.
Вера
