Богумил Грабал - Ноябрьский ураган (фрагменты)
Дорогая Апреленка, я как раз вспомнил, что маленького Франца Кафку с Целетной улицы, а позже -- из дома "Минута" водила через Староместскую площадь и далее по Тынскому переулку на Масную, где была немецкая школа, горбатая служанка, она даже вела его за руку... теперь я понимаю, почему маленький Кафка боялся... тогда, в тысяча восемьсот девяносто втором году, в Праге и особенно в Старом Месте ссорились и дрались чехи с немцами, так что австрийское правительство даже объявило чрезвычайное положение... а в девяносто седьмом эти стычки между чехами и немцами коснулись и евреев... Антисемитизм разгорелся с новой силой, и для евреев это вылилось в "декабрьский ураган"... Представители средних слоев еврейства, Апреленка, как пишет Теодор Герцль, передвигались по Старому Месту так, чтобы избежать проявлений национализма... как члены некоей подпольной организации... как встречающиеся в море корабли... поэтому не только они, но и Франц Кафка был от всего этого wetterkrank... все это предопределило и суть скорбного вдохновения писателя Франца Кафки, приведя его к "Процессу" и к разного рода заметкам в тетрадках в одну восьмую листа, в каких школьники, в том числе еще и я, делали словарики... В такой вот тетрадке в осьмушку листа Кафка записал: "Как-то раз нас посетил незнакомый человек, они с отцом закрылись в комнате, я с матерью сидел на кухне... затем вошел отец, бледный и взволнованный, он хотел пить, а когда напился, вернулся в комнату к тому чужому господину... придя же потом опять в кухню, он, весь дрожа, сказал, что должен уйти с этим человеком неизвестно куда... я говорю, папа, я пойду с вами... а отец торопливо оделся и сказал, что пойдет один, чужой господин его проводит, но идти он должен один... и вот они вышли, спустились по лестнице, и я видел, как сгорбившийся отец удаляется от меня по улице и сворачивает на площадь..." Я пересказал Вам эту запись из "Тетрадей в одну восьмую листа" своими словами, потому что саму тетрадку я тем временем потерял... точнее сказать, все вместе взятое называется "Восемь тетрадей в одну восьмую листа"... И это было как раз то самое, и напрасно пан доктор Кафка абонировал кабину в публичной купальне и упражнялся в плавании, напрасно арендовал лодку, чтобы укрепить нервную систему, напрасно ходил в Помологический институт в Трое окапывать деревья и напрасно ездил, сколько мог, по европейским курортам, будучи глубоко несчастлив от всего того, что его окружало; напрасно также он был четырежды помолвлен, дважды с Фелицией Бауэр, один раз с Миленой Есенской и наконец с Дорой Димант, которая способствовала его смерти, когда в Шенборнском дворце у него началось кровохарканье, и хотя туберкулез в открытой форме помогал ему писать, он медленно, но верно переместился из своего Замка в санаторий Кирлинг, где и умер...
...
Итак, в тот день семнадцатого ноября я стоял и смотрел в Керске на синее ночное небо, вышла луна, меня венчали звезды, над лесом, над соседским садом светилось мое любимое созвездие, созвездие Ориона, а над головой сиял Возничий... и я набрался смелости, пошел в дом и включил телевизор, наше телевидение, последние новости, и наконец дождался... Там показывали шествие студентов, предводительствуемых самим Василом Могоритой, они неторопливо шагали со свечами по разрешенному маршруту от Института патологии, откуда пятьдесят лет назад несли гроб с телом Яна Оплетала, но нынешнее шествие направлялось на Славин, и там, возле памятной доски поэта Карела Гинека Махи, сам Васил Могорита с еще несколькими студентами поставил свечу... и наше телевидение все это снимало, а потом было показано возвращение разрешенного студенческого шествия, и навстречу этим хорошим студентам шла еще большая демонстрация тоже студентов, но только "подстрекателей", как сказал комментатор, и вот два этих шествия объединились, и плохие переубедили хороших, и потом они все вместе направились по Плавецкой улице в центр города... Все это я, Апреленка, слышал и видел, и мне было приятно, ведь в конце-то концов, говорил я себе, я в первый раз видел репортаж не только о хороших, но и о плохих, и комментатор говорил без надрыва, не повышал голос, не поучал... И я отправился спать с чувством, что наконец-то в Праге происходит нечто значительное, причем с согласия городского национального комитета...
Однако утром ко мне приехал из Праги приятель, у него были выпучены глаза, он провел там целых четыре часа и насчитал пятьдесят тысяч человек в том шествии, что двигалось по Плавецкой улице к Национальному театру, он сам подсчитал, что их было пятьдесят тысяч, прикинув, что на один квадратный метр улицы приходилось по четыре человека... и, когда стемнело, он, стоявший возле "Смиховского погребка", видел, что Национальный проспект был заполнен молодыми людьми, широко распахнув глаза, они выкрикивали лозунги, а позже, примерно в восемь, со стороны Спаленой улицы на них двинулись отряды МВД в белых шлемах, но студенты уселись на землю прямо напротив стражей порядка, и вот сидящие демонстранты принялись протягивать вперед цветы и горящие свечи и петь... а потом наступило долгое молчание... и наконец произошло столкновение, поднялась суматоха, раздались крики, вопли и стоны... У моего друга, который приехал рассказать мне об этом, были багровое до синевы лицо и немигающие глаза, и он говорил, что такого он еще не видел, что позже вооруженные люди отрезали его от остальных и оттеснили вниз, к ресторану "У медвежат", при этом они сбили с ног нескольких журналистов... а потом, когда он через час вернулся туда, где началось столкновение сидящих и протягивающих цветы и свечки демонстрантов с вооруженной силой, он увидел, сказал мой друг, утирая ладонью мокрое лицо, что у "Редуты" на асфальте мостовой и на тротуарах валяются шарфы и шапки, он даже заметил там бюстгальтер... а из галереи вышел плачущий пожилой человек, держа в одной руке черный, а в другой -- желтый ботинок, со стороны же Национального театра доносились пение, крики и негодующие возгласы...
И мой друг никогда не забудет всего этого, хотя подобных событий он пережил немало... а потом он увидел, как в галерее, у адвокатской конторы, а затем на Микуландской и Воршилской улицах начали собираться группки молодых храбрецов и ставить на тротуарах свечки -- там, где недавно пролилась кровь избитых людей...
...
И вот я опять возвращаюсь в Прагу, наступил понедельник, и там все в полном разгаре, я уже шмыгаю носом, я так и вижу прекрасную Прагу и прекрасных девушек и юношей, студентов, которые шествуют, исполненные гордости и важности от того, что жизнь не течет мимо них, но движется с ними и ими, что только они могут провести бороздку по гладкому алмазу нашего общества; так, сами подобные алмазам, они пересекают по диагонали Староместскую площадь и устремляются дальше по Королевскому тракту, я же шагаю навстречу им потупясь, чтобы они не заметили, что я чуть не плачу, что едва сдерживаю слезы, потому что, куда бы я ни глянул, я всюду вижу их немигающие глаза, которым придает зоркости ясное представление о том, куда и зачем они идут; при этом ведет их вовсе не знание, их путь -- это прорыв, самим своим пребыванием сейчас в Праге они одним махом преодолевают все премудрости мира, все университеты, все политехнические институты -- они одолевают даже Пражский Град, который стоит мрачный, как при Рудольфе Габсбурге. Я задерживаюсь перед зданием деканата на Целетной улице и читаю объявление о забастовке педагогического факультета Карлова университета, а рядом вывешены газетные вырезки и пламенные воззвания ко всем тем, кто идет с молодежью, а не стоит на обочине... и я рад, Апреленка, что дожил до этого дня, точно так же мы с паном Мухой плакали на выставке молодого нон-конформистского искусства на старой скотобойне в Голешовицах, что дождались того, чего уже не чаяли, что внутри алмаза еще есть изъян, который излучает такое сияние, что его видно невооруженным глазом... Навстречу мне, Апреленка, движутся хорошо одетые молодые люди, девушки с макияжем... кажется, будто они идут на праздник, на свадьбу своей подруги, да эти юные женщины и есть олицетворение свадьбы, они вышли замуж за привлекательную человечную бесконечность, благодаря им была зачата и возникла сама суть вещей, благодаря им только сейчас утвердился диктат бытия, и я вижу, что те, которые прежде просто шатались по Праге, ныне преисполнились достоинства, как в те времена, когда Саша Дубчек прыгал в купальне с мостков в воду, а пожилые дамы снимали с себя драгоценности и серьги и клали их на алтарь этого молодого тогда человека, который сегодня днем тоже шел вместе со всей Прагой на манифестацию... и те юноши, что хулиганят на футбольных матчах "Спарты", "Славии" и "Богемки", нынче тоже ступают важно, будто на собственной свадьбе, женясь на любимой девушке... и все они колоннами -- по диагонали, по горизонтали и зигзагами -- идут по Староместской к Вацлавской площади, где под копытами святого Вацлава с полудня сидит молодежь, и полиция на этот раз ведет себя так, словно эти юноши и девушки получили официальное разрешение от национального комитета района Прага-1, словно сам товарищ Штепан приказал органам безопасности охранять покой светлого пасхального понедельника, обойдясь без стегания прутьями...
