Уильям Фолкнер - Все они мертвы, эти старые пилоты
Уезжая с аэродрома, Спумер где-нибудь запирал свою собаку, но ему приходилось выискивать все новые места, потому что Сарторис находил ее и выпускал. Это была необычайно смышленая собака, потому что если Спумер уезжал в штаб, она оставалась на аэродроме и рылась в помойке за солдатской столовой, явно предпочитая ее офицерской. Но если Спумер отправлялся в Амьен, то собака, как только ее освобождали, трусила к амьенскому шоссе - и возвращалась потом в капитанской машине.
- А зачем мистер Сарторис ее выпускает? - спросил я, - Спумеру что - не нравится ее любовь к кухонным отходам?
Но сержант не слушал. Он заглядывал, вытянув шею, за ворота ангара, и, посмотрев туда, я увидел Сарториса. Он подходил к последнему в ряду ангару все с тем же чуть вороватым и настороженным видом - и вскоре скрылся в ангаре.
- Что за ребячество? - спросил я.
Сержант посмотрел на меня. Потом отвернулся.
- Он хочет узнать, куда уехал Спумер.
Немного помолчав, я спросил:
- Так это все из-за той девушки, да?
Сержант даже не посмотрел на меня.
- Можно, конечно, ее и так называть. Наверно, сколько-то их здесь еще осталось.
Я помолчал. Сарторис вышел из ангара и скрылся в соседнем.
- А может, их теперь и нигде нет? - спросил я.
- Может, вы и правы, сэр. В войну им трудно приходится.
- Ну, а эта? - спросил я. - Она-то кто?
И сержант рассказал мне. Они содержали кабачок - он называл его пабом какая-то старая карга и эта, сарторисовская. Кабачок был где-то на задворках Амьена, и офицеры туда не ходили. Возможно, поэтому Спумер с Сарторисом и произвели там такой фурор. Я узнал от сержанта, что и английские и французские солдаты живо интересовались борьбой, развернувшейся в кабачке, горячо обсуждали подробности и даже делали ставки - кто на командира, а кто на самого зеленого новичка из его эскадрильи. "Ну, сами понимаете, - сказал сержант, - ведь оба офицеры, и все такое".
- Они что - шуганули от нее солдат? - спросил я.
Сержант не смотрел на меня. - Много у нее было солдат?
- А то вы их не знаете, таких? - спросил сержант. - Война ведь, сами понимаете.
Вот она какая была. Из таких. Сержант сказал, что они даже в родстве не состояли - старуха и эта, сарторисовская. Он говорил, что Сарторис покупал ей тряпки и драгоценности; известно, впрочем, какие драгоценности можно купить в Амьене. А Сарторис-то, может, их и вообще в армейской лавке покупал - ему ведь тогда было чуть-чуть только за двадцать. Я видел письма, которые он посылал тетке: подросток из Харроу {6} мог так писать; подросток, впрочем, пожалуй, все же лучше писал бы. А вот Спумер, тот, видимо, обходился без подарков. "Спумер-то капитан, - сказал сержант. - Так, может, поэтому. А может, потому что Кавалер".
- Может быть, - сказал я.
Вот, значит, какай она была. И она, нацепив грошовые драгоценности, подаренные Сарторисом, разносила пиво и вино французским и английским солдатам где-то на задворках Амьена, а Спумер, используя свое служебное положение, обманывал ради нее и с ней Сарториса: назначал его в караул, чтобы он не мог уехать с аэродрома, и запирал собаку, которая могла обнаружить обман. А Сарторис, верша доступное ему мщение, выпускал собаку, чтобы она полакомилась плебейскими помоями.
Он вошел в наш ангар - высокий парень с бесцветными глазами и с лицом, которое могло быть и радостным и угрюмым, и вот только несерьезным оно наверняка никогда не бывало.
- Привет, - сказал он.
- Привет, - сказал я. Сержант начал было вставать.
- Сидите, - сказал Сарторис. - Мне ничего не нужно - Он двинулся в глубь ангара. Там валялся всякий хлам бочки из-под горючего, пустые ящики, картонные коробки. Сарторис вовсе не казался смущенным, ему, видно, и в голову не приходило стыдиться своего мальчишеского занятия.
Собака сидела в одном из ящиков. Она вылезла - огромная рыжевато-коричневая зверюга с короткой лоснящейся шерстью; Фолленсби говорил, что если бы не знаки отличия да регалии, Спумер был бы точь-в-точь на нее похож. Она не торопясь двинулась к выходу из ангара и, чуть скосив на меня в воротах глаза, отправилась прямиком к солдатской столовой. Вскоре она скрылась. Сарторис повернулся, подошел к дверям офицерской столовой и тоже скрылся.
А потом вернулся вечерний патруль. Пока машины заходили на посадку и, приземлившись, подруливали к ангарам, на территорию аэродрома въехал легковой автомобиль, остановился у офицерской столовой, и из него вылез Спумер.
- Глядите, - сказал сержант. - Он сейчас вроде как бы и сам не заметит, что делает. Как бы это и не он даже вовсе.
Он шел вдоль линии ангаров: высокий, грузный, на ногах - зеленые гетры. Он не видел меня, пока не свернул к нашему ангару. На секунду, на почти незаметное мгновение он замешкался, потом вошел, чуть скосив на меня в воротах глаза.
- Здрасьте, - сказал он брюзгливым фальцетом.
Сержант уже стоял. Я не заметил, чтобы Спумер хотя бы покосился, хотя бы мимолетно глянул в глубь ангара, но он не пошел дальше.
- Сержант, - сказал он.
- Да, сэр, - сказал сержант.
- Сержант, - сказал Спумер, - вы получили новые хронизаторы?
- Да, сэр. Их прислали две недели назад. Они уже все установлены на машины.
- Конечно. Конечно. - Спумер повернулся; он опять чуть скосил на меня глаза, потом медленно пошел вдоль линии ангаров и скрылся.
- Глядите, - сказал сержант. - Он ни за что не пойдет туда, если заметит, что мы на него смотрим.
Мы продолжали следить за Спумером. Он снова появился - вышел из-за последнего ангара и двинулся к солдатской столовой; теперь он шел быстро. Потом опять скрылся, завернув за угол. Через секунду мы снова его увидели он волочил за загривок слегка упирающуюся, равнодушную псину. "Тебе не место здесь, - сказал он. - Это солдатская столовая".
IV
В то время я еще не знал, что произошло потом. Сарторис рассказал мне об этом позже, когда все уже кончилось. Сначала он не был уверен - только чутье подсказывало ему, что его предают; чутье да косвенные улики. Спумер, например, назначал его дежурным по аэродрому (хотя пилоты не несут этой службы), и Сарторис не мог отлучиться вечером в Амьен, а собака, которую он находил и выпускал, в такие дни спотыкающимся галопом бежала к амьенскому шоссе.
А потом что-то произошло. Тогда я узнал только, что Сарторис выпустил собаку и, увидев, как уверенно она бежит по амьенскому шоссе, плюнул на дежурство, попросил у кого-то мотоцикл и уехал в Амьен. Часа через два собака вернулась и отправилась прямиком к солдатской столовой, а вскоре приехал и Сарторис - в грузовике, который вел французский солдат в холщовом комбинезоне. В кузове грузовика был навален чей-то домашний скарб (тогда уже началась эвакуация Амьена) и груда железа, оставшаяся от мотоцикла. Француз и рассказал, как Сарторис погнался за собакой и на всем ходу влетел в кювет.
Но в то время еще никто не знал, что же все-таки произошло. Я, правда, довольно ясно представлял себе - даже до сарторисовского рассказа, - что случилось, в Амьене. Я представлял себе, как он вошел в эту комнатенку, полную французских солдат, и старухи (которая, видимо, разбиралась в чинах; в орденах-то, по крайней мере, наверняка) попыталась не пустить его на жилую половину. И вот я представил себе: он стоит там, разъяренный, сбитый с толку, немой (он не знал ни одного французского слова), стоит, возвышаясь над ухмыляющимися, ростом ему по грудь, французскими солдатами, не понимая их и подозревая, что они над ним смеются. "Так и было, - рассказывал он мне. - Хоть не в открытую, а смеялись. Я, значит, стою там и знаю, что он у нее, наверху, и оба мы знаем, что если я ворвусь к ним и выволоку его из постели и расшибу ему башку, то меня не только разжалуют, а из армии ко всем чертям погонят - за то, что я вторгся - в нарушение союзнических соглашений - на чужую территорию без соответствующих полномочий".
Ну, и он поехал обратно и увидел собаку и попытался ее задавить. Собака вернулась домой, и вскоре на аэродроме появился Спумер и нашел ее за солдатской столовой, и, пока вечерний патруль заходил на посадку, он оттаскивал ее, чуть упирающуюся, от солдатской помойки. В патруле было шесть машин, а вернулось на аэродром только пять, и у командирской машины еще крутился винт, когда пилот выпрыгнул из нее. Правая рука у него была обмотана окровавленной тряпкой, и он подбежал к Спумеру и, стоя над равнодушной, лениво упирающейся собакой, сказал:
- Господин капитан, они заняли Камбрэ.
Спумер даже не поднял на него глаза.
- Кто они?
- Как кто? Немцы!
- Ну-ну, - сказал Спумер. - Не подымайте панику. Я же говорил вам, чтобы вы были осторожней.
Короче, Спумер был совершенно неуязвим. Когда мы первый раз толковали с Сарторисом, я было начал ему это объяснять. Но тут же понял, что зато Сарторис - непобедим. И вот мы с ним толковали, и он сказал:
- Я все хотел научить его летать на "кэмеле". Я бы его за бесплатно научил, за так. Я бы сам и кабину переделал, и двойное управление смонтировал, задаром.
