Эрнест Хемингуэй - Мотылёк и танк
- Потеха,- сказал я решительной девице.
- Не нахожу. Это просто ужасно.
Мы уже поднялись с полу, и она с негодованием поглядывала туда, где лежал человек с пульверизатором. Руки у него были широко раскинуты, одна нога подвернута.
- Я пойду помогу этому бедняге. Он ранен. Почему никто не поможет, не перевяжет его?
- Я бы оставил его в покое,- сказал я.- Не впутывайтесь в это дело.
- Но это же просто бесчеловечно. Я готовилась на сестру и окажу ему первую помощь.
- Не стоит,- сказал я.- И не подходите к нему.
- А почему? - Она была взволнована, почти в истерике.
- А потому, что он мертв,- сказал я.
Когда появилась полиция, нас задержали на три часа. Начали с того, что перенюхали все револьверы. Думали таким путем установить, кто стрелял. Но на сороковом им это, видимо, надоело: да и все равно, в комнате пахло только мокрыми кожаными куртками. Потом они уселись за столиком возле покойного героя и стали проверять документы, а он лежал на полу - серое восковое подобие самого себя, с серыми восковыми руками и серым восковым лицом.
Под разорванной рубашкой у него не было нижней сорочки, а подошвы были проношены. Теперь, лежа на полу, он казался маленькими жалким. Подходя к столу, за которым двое полицейских в штатском проверяли документы, приходилось перешагивать через него. Муж девицы несколько раз терял и снова находил свои документы. Где-то у него был пропуск, но он его куда-то заложил и весь в поту нервно обшаривал карманы, пока наконец не нашел его. Потом он засунул пропуск в другой карман и снова принялся искать. На лице его выступил пот, волосы закурчавились, и он густо покраснел. Теперь казалось, что ему недостает не только школьного галстука, но и картузика, какие носят в младших классах. Говорят, что переживания старят людей. Но его этот выстрел еще на десять лет помолодил.
Пока мы ждали, я сказал решительной девице, что из всего этого может получиться довольно хороший рассказ и что я его, вероятно, когда-нибудь напишу. Например, как эти шестеро построились цепочкой и прорвались в дверь - разве это не производит впечатления? Ее это возмутило, и она сказала, что нельзя писать об этом, потому что это повредит делу Испанской республики. Я возразил, что давно уже знаю Испанию, и что в старые времена, еще при монархии, в Валенсии перестреляли бог знает сколько народу, и что за сотни лет до установления Республики в Андалузии резали друг друга большими ножами - их называют навахами,- и что, если мне случилось быть свидетелем нелепого происшествия в баре Чикоте в военное время, я вправе писать об этом, как если бы это произошло в Нью-Йорке, Чикаго, Ки-Уэст или Марселе. Это не имеет ровно никакого отношения к политике. Но она стояла на своем. Вероятно, многие, как и она, сочтут, что писать об этом не следовало. Но немец, например, кажется, считал, что это ничего себе история, и я отдал ему последнюю из своих сигарет. Как бы то ни было, спустя три с лишним часа полиция нас отпустила.
В отеле "Флорида" обо мне беспокоились, потому что в те времена бомбардировок, если вы собирались вернуться домой пешком и не возвращались после закрытия баров в семь тридцать, о вас начинали беспокоиться. Я рад был вернуться домой и рас сказал о том, что произошло, пока мы готовили ужин на электрической плитке, и рассказ мой имел успех.
За ночь дождь перестал, и наутро погода была сухая, ясная, холодная, как это бывает здесь в начале зимы. Без четверти час я прошел во вращающуюся дверь бара Чикоте выпить джину перед завтраком. В этот час там бывает мало народу, и к моему столику подошли бармен и двое официантов. Все они улыбались.
- Ну как, поймали убийцу? - спросил я.
- Не начинайте день шутками,- сказал бармен.- Вы видели, как он стрелял?
- Да,-сказал я.
- И я тоже,- сказал он. - Я в это время вон там стоял Он показал на столик в углу.- Он приставил дуло пистолета к самой его груди и выстрелил.
- И долго еще задерживали публику?
- До двух ночи.
- А за fiambre,- бармен назвал труп жаргонным словечком, которым обозначают в меню холодное мясо,- явились только сегодня в одиннадцать. Да вы, должно быть, всего-то и не знаете
- Нет, откуда же ему знать,- сказал один из официантов
- Да, удивительное дело,- добавил второй.- Редкий случай
- И печальный к тому же,- сказал бармен. Он покачал головой.
- Да. Печальный и удивительный,- подхватил официант.- 'Очень печальный.
- А в чем дело? Расскажите.
- Редчайший случай,- сказал бармен.
- Так расскажите. Говорите же!
Бармен пригнулся к моему уху с доверительным видом
- В этом пульверизаторе, вы понимаете,- сказал он,- в нем был одеколон. Вот ведь бедняга!
- И вовсе не такая это была глупая шутка,- сказал официант.
- Конечно, он это просто для смеху. И нечего было на него обижаться,сказал бармен.- Бедный малый!
- Понимаю,- сказал я.- Значит, он просто собирался всех позабавить.
- Видимо,- сказал бармен. - И надо же, такое печальное недоразумение
- А что с его пушкой?
- Полиция взяла. Отослали его родным.
- Воображаю, как они довольны,- сказал я.
- Да,- сказал бармен.- Конечно. Пульверизатор всегда пригодится.
- А кто он был?
- Мебельщик.
- Женат?
- Да, жена приходила утром с полицией.
- А что она сказала?
- Она бросилась к нему на грудь и все твердила: "Педро, что они с тобой сделали, Педро? Кто это с тобой сделал? О Педро!"
- А потом полиции пришлось увести ее, потому что она была не в себе,сказал официант.
- Говорят, что он был слабогрудый,- сказал бармен.- Он сражался в первые дни восстания. Говорили, что он сражался в горах Сьерры, но потом не смог. Чахотка.
- А вчера он пришел в бар, просто чтобы поднять настроение,предположил я.
- Да нет,- сказал бармен.- Это в самом деле редкий случай. Muy raro. Я разузнал об этом у полицейских, а они народ дотошный, если уж возьмутся за дело. Они допросили его товарищей по мастерской. А ее установили по карточке профсоюза у него в кармане. Вчера он купил этот пульверизатор и одеколон, чтобы подшутить на чьей-то свадьбе. Он так об этом и говорил. Он купил одеколон в лавчонке напротив. Адрес был на ярлыке флакона, а самый флакон нашли в уборной. Он там заряжал свой пульверизатор одеколоном. А сюда, наверно, зашел, когда начался дождь.
- Я видел, как он вошел,- сказал один из официантов
- А тут пели, ну он и развеселился.
- Да, весел он был, это правда,- сказал я.- Его словно на крыльях несло.
Бармен изрек с безжалостной испанской логикой:
- Вот оно, веселье, когда пьют слабогрудые.
- Не нравится мне вся эта история,- сказал я.
- Послушайте,- сказал бармен.- Ну не странно ли? Его веселость столкнулась с серьезностью войны, как мотылек...
- Вот это правильно,- сказал я.- Сущий мотылек.
- Да я не шучу,- сказал бармен.- Понимаете? Как мотылек
и танк.
Сравнение ему очень понравилось. Он впадал в любезную испанцам метафизику.
- Угощаю,- заявил он.- Вы должны написать об этом
рассказ.
Я вспомнил того парня с пульверизатором, его серое восковое лицо, его широко раскинутые серые восковые руки, его подогнутую ногу - он в самом деле походил на мотылька. Не то чтобы очень, но и на человека он был мало похож. Мне он напомнил подбитого воробья.
- Дайте мне джину с хинной.
- Вы должны непременно написать об этом рассказ,- твердил бармен.Ваше здоровье!
- И ваше,- сказал я.- А вот вчера одна англичанка сказала мне, чтобы я не смел об этом писать. Что это повредит делу.
- Что за чушь,- сказал бармен.- Это очень интересно и важно: непонятая веселость сталкивается со страшной серьезностью, а у нас всегда так страшно серьезны. Это для меня, пожалуй, одно из интереснейших, редчайших происшествий за последнее время. Вы должны непременно написать об этом.
- Ладно,- сказал я.- Напишу. А дети у него были?
- Нет,- сказал он.- Я спрашивал полицейских. Но вы непременно напишите и назовите "Мотылек и танк".
- Ладно,- сказал я.- Напишу. Но заглавие мне не очень нравится.
- Шикарное заглавие,- сказал бармен.- Очень литературное.
- Ладно,- сказал я.- Согласен. Так и назовем рассказ: "Мотылек и танк".
И вот я сидел там в то ясное, веселое утро; пахло чистотой, только что подметенным, вымытым и проветренным помещением, и рядом был мой старый друг бармен, который был очень доволен, что мы с ним создаем литературу, и я отпил глоток джина с хинной, и глядел в заложенное мешками окно, и думал о том, как стояла здесь на коленях возле убитого его жена и твердила: "Педро, Педро, кто это сделал с тобой, Педро?" И я подумал, что полиция не сумела бы ей ответить, даже если бы знала имя человека, спустившего курок.
