Элиот Уайнбергер - Бумажные тигры

В древнем Китае тигра соотносили с женским началом инь, с подземным миром и Западом (где солнце опускается под землю). В системе геомантики фэн-шуй его противоположностью был зеленый дракон, носитель мужского начала ян. Только позднее, в буддизме, тигр и зеленый дракон поменялись местами: иероглифом ян стали обозначать мужественное благородство тигра, тем более что его лоб украшен знаком, в котором узнается иероглиф ван, что означает «царь». Любопытно и то, что Вордсворт, описывая Париж, попавший в руки якобинцев («как дикий лес, где тигры бродят с ревом»), вполне мог быть обязан свой метафорой Вергилию, наззвавшему Рим «пустыней, тиграми кишащей», и оба они бессознательно вторили древнему китайскому образу испорченного, больного общества: тигр (инь) в бамбуковой роще (ян), т. е. тьма, внедрившаямя в область света.

Особую роль в Китае играло тигроподобное чудовище дао-дай («пожиратель»), упоминания о котором относятся еще к эпохе династии Хань. Изображения дао-дай встречаются, как правило, на предметах похоронного культа, и порой сама погребальная урна выполнялась в форме тигра. Этот образ — земля, пожирающая мертвецов и тем самым дающая пищу живым. Вспомним, что греческое слово «саркофаг» также означает «пожирать плоть». В доколумбовой Америке, где не водились тигры, точно такую же роль играл ягуар. Например, в Центральной Америке этот символ земли противопоставлялся крылатому змею — символу неба. В южной части материка его изображением часто украшались погребальные урны. Планировна города Куско первоначально имела форму ягуара, т. е. город был как бы своеобразным некрополем для живых (полис как утверждение жизни и смерти).

Хотя в искусстве Хараппы в долине Инда изображения тигров встречаются довольно часто, в остальной Индии таковых почти не обнаружено вплоть до эпохи Великих Моголов, когда, собственно, этот образ и обрел мужские черты; и это странный факт, поскольку метафизика индуизма охотно использовала для своих целей любой местный материал. В индуистской иконографии встречался разве что тигр, на котором восседала наводящая ужас богиня-разрушительница Дурга. Нет упоминаний о тиграх и в «Сокровищнице Видьякары (знаменитой антологии санскритской поэзии), где жизнь индийца описана достаточно подробно. Зато у племен, населявших джунгли, тигрица олицетворяла собой пожирающую и плодоносящую мать. «В Аколе, — писал в 1894 году Уильям Крук, — владельцы садов не любят сообщать охотникам о тиграх, обитающих по-соседству, поскольку существует поверье, будто с убийством тигра сад перестает давать плоды». А церемония бракосочетания у индийцев племени гондов включала появление «двух демонов, одержимых богом Бахешваром, имеющим облик тигра», которые «жадно набрасывались на жалобно блеющего козленка и терзали его, пока тот не испускал дух».

У

Рашель Дюплесси, рассуждающая о своих стихах, в частности, пишет:

В стихотворнении «Щипцы» драматизм текста находит разрешение в финале, где два созвучных слова, hungry и angry одинаковым окончанием как бы сливаются в несколько необычном аккорде. Одно из них, а именно hungry, способствует созданию психокультурного образа прекрасной, обольстительной и обольщаемой женщины, а другое — angry — его разрушению.

G

Голодная женщина, разъяренная женщина, разрушительница, пожирательница, кормилица — все это есть в образе тигрицы. И любопытно на этом фоне звучат два загадочных стихотворения о тиграх Эмили Диккинсон:

Тигр умирал — воды просил —Искала я меж скал —Нашла — в ладонях принесла —И он смиренно ждал —Но перед смертью — гаснет взор —И в нем открылся мне —В сетчатке Глаза — странный Вид —Вода — и я над ней —И чья вина — моя ль, его —Спешила — умер он —Пока искала воду — нетОн мертв — таков закон —

Е

В Библии про тигров не говорится ни слова, и отсутствие устойчивой иконографии вынудило Запад придумать своего, аллегорического тигра. Шекспир, например, сравнивает с тигрицей жестокую королеву Маргариту (Король Генрих Шестой, часть 3) и заставляет Ромео выражать свой гнев, прибегая к образности инь:

Я сам неукротим сейчас и страшен, Как эта ночь. Нас лучше не дразнить,Как бурю и голодную тигрицу.

Но он же дает тигру и более привычную нам мужскую роль, делая его символом воинской доблести (изображения тигра, кстати, украшает почти все армии мира). Генрих Пятый в монологе «Еще раз на прорыв, друзья» говорит:

Когда ж нагрянет ураган войны,Должны вы подражать повадке тигра.Кровь разожгите, напрягите мышцы,Свой нрав прикройте бешенства личиной!Глазам придайте разъяренный блеск —Пускай, как пушки, смотрят из глазниц…………………………………….Сцепите зубы и раздуйте ноздри,дыханье придержите; словно лук,Дух напрягите. — Рыцари, вперед!

Р

Представление о тиграх на Западе существенно изменилось в восемнадцатом веке, когда в державе Великих Моголов правил султан, которого звали Типу, по прозвищу «Мисорский тигр» (1750–1799). В его личности, пожалуй, совершеннейшим кошмаром воплотились представления ученого-ориенталиста об ужасном восточном деспоте.

Суровый моралист, Типу отменил в своей стране многомужие и утвердил собственное понимание Корана. Он провел реформу календаря, системы мер и весов и переименовал города. Он покровительствовал искусствам и торговле. Его преобразования касались всех сторон жизни страны, вплоть до мелочей быта, торговли и способов сева. Он спал на полу, на грубой циновке, в особую тетрадь записывал свои сны, а на завтрак ел мозги воробьиных самцов.

Его армия составляла 140 000 воинов, поклявшихся уничтожить англичан. Пленных он подвергал изощреннейшим пыткам: в ходу было, к примеру, кипящее масло, а также специальные машинки для вырывания носа и верхней губы. Особенно изысканной считалась процедура, в результате которой пленный враг превращался в Иного: британских солдат заставляли самим себе делать обрезание, а потом съедать свою крайнюю плоть.

И самого себя он, видимо, ощущал Тигром. Трон его стоял на позолоченном изваянии, изображавшем тигра в натуральную величину, глаза и зубы которого были сделаны из горного хрусталя; венчали его тигриные головы, усеянные рубинами и алмазами, а балдахин был покрыт полосами кованого золота, что делало его похожм на тигриную шкуру. Его воины были одеты в полосатую форму; пленных сначала сажали в тигриные клетки, а потом бросали тиграм на съедение. Затворы пушек, да и сами мортиры отливались в виде тигров, ружейные ложа и курки напоминали тигриные головы, на саблях либо гравировались изображения тигров, либо клинок ковался таким образом, что слои металла шли полосами. Живые тигры сидели на цепи у ворот дворца. Полосатыми были носовые платки Типу; знамя его украшал девиз: «Бог наш — Тигр».

Все это, мягко говоря, произвело на Запад впечатление. Газеты пестрели сообщениями о событиях, связанных с Типу: если, скажем, при взятии какого-нибудь города погибала престарелая служанка, то на страницах прессы она немедленно превращалась в 400 английских девственниц, бросившихся на мечи, только бы не достаться солдатам Типу. В Лондоне пьесы про Типу пользовались невероятным успехом в течение 30 лет. (1 июня 1791 года состоялась премьера первой из них, под названием «Типпу-Сахиб, или Доблестные британцы в Индии». Через год появилась еще одна, «Типпу-Султан, или Осада Бангалора»). В 1798 году Типу, наконец, был убит. День, когда пала под ударами англичан его столица Серингапатам, стал в Великобритании национальным праздником. В театре «Лицей» выставили картину Роберта Портера «Штурм Серингапатама», огромное полотно длиной 120 футов, и каждый платил шиллинг, чтобы иметь возможность увидеть запечатленное на ней великое событие. Роман Уилки Коллинза «Лунный камень» приобрел особенное очарование оттого, что, как там было написано, камень этот был якобы захвачен во время грабежа Серингапатама. А уже в 1898 году сэр Генри Ньюболт записал некий текст, представляющий собой подделку под народный эпос о поражении Типу.

Итак, образ тигра приобрел устрашающие признаки андрогина: свирепую мужественность воина и окутанную восточным мраком женственность Иного. По словам автора книги «Восточная охота» капитана Уильямсона, тигр — это «всего лишь пестрый объект, не вызывающий ничего, кроме отвращения»: т. е. этот образ противоречит всякому понятию о прогрессе и не имеет ничего общего с представлениями о «белом», «западном», «мужественном» и «добром». Англичан охватило навязчивое желание уничтожить тигра как символически, так и буквально. В течение целого столетия рассказы для детей кишели тиграми-людоедами. Небольшое усилие — и вот уже слово «людоед» (man-eater) перешло на женщину.