Джуд Морган - Тень скорби
Он легко переносит расставания. Ухаживая за будущей женой, он не стал скрывать своего прошлого: деревенская хижина в Ирландии, где он родился; отец и мать, самоотверженно трудившиеся на небольшом земельном участке, чтобы вырастить десятерых детей. Как они гордились его любовью к книгам! Как радовались, когда он превзошел всех в сельской школе, а затем основал собственную! Священник, который взял его в свою семью домашним учителем, аплодировал его энергии и честолюбию и указал ему ошеломительный путь в Кембридж. Да, таким было его прошлое; но оно завершилось и осталось позади.
Однако ее умирающий рассудок не желает расставаться с морем юности, и это еще один тревожный намек, что она должным образом не подготовилась оставить этот мир. И, кроме того, дети… Непостижимо, но теперь, когда приближается ее последний час, она не хочет их видеть.
Вчера утром, когда она казалась немного спокойнее, когда ее сестра — преданная мисс Брэнуэлл, приехавшая из самого Пензанса, чтобы ухаживать за ней, — расчесывала ей косы и незаметно откладывала в сторону густые мягкие пучки выпавших волос, он попробовал снова:
— Может быть, ты повидаешься с ними сегодня, милая?
— Нет, я… Может быть… — Она откинулась на подушки. — Может быть, по одному. Думаю, увидеть их всех вместе будет для меня… слишком.
Как раз в этот момент дети зашумели: послышались их высокие голоса, напоминавшие звуки флейты, и шаги, с неудержимым напором покатившиеся вниз по лестнице.
Слезы не полились, нет. Они просто ровно покрыли ее глаза, как стеклышки на часах.
— Нет… нет. Возможно, завтра…
И вот теперь завтра почти наступило, его свет молоком пролился сквозь ставни, а ее снова одолела дремота. Она бормочет что-то о море, но потом открывает глаза и внятно произносит:
— Из этого должно что-то получиться. Должен быть смысл, цель. Должно быть какое-то… какое-то искупление.
Его сердце радостно забилось.
— О, моя хорошая! Да, да, держись этой мысли. Наше искупление во Христе — вот где ты найдешь силы, вот что поможет тебе триумфально и радостно перейти в мир иной…
— Не для меня. Для моих детей.
— Дорогая, молю, перестань думать об этом. Я же говорил…
— У них не будет матери!
Он замолкает, силясь подавить разочарование.
— У них будет отец.
Ее ответный смех ужасен — хриплый, долгий, почти чувственный. Но дальше происходит нечто еще более страшное. Она приподнимает голову, обводит взглядом комнату.
— Ты говорил, что здесь пребывает дьявол, не так ли? Прекрасно. Я хочу заключить с ним сделку.
— Прекрати, боль лишает тебя рассудка…
— Да, я знаю. Помолчи секунду. — Ее глаза снова мечутся по комнате — последние проблески жизни на исхудалом до костей, впалом лице. На губах появляется что-то вроде улыбки. Наконец она вздыхает и произносит, будто удовлетворенно отвечает кому-то:
— Прекрасно.
Врач проводит утренний осмотр и удаляется. Он так и думал. Следующую ночь его жена не переживет.
С ней сейчас сестра, дети с няней, и можно на какое-то время воспользоваться неприкосновенностью кабинета. Он пробует молиться, но страх, перемежающийся воспоминаниями, вытесняет молитву.
Ее слова о ложе — брачном ложе… Да, он человек сильных желаний, он не может этого отрицать. Поэтому дети рождались один за другим. Женская доля. Однако она находила детей такими прекрасными, она обожала их — разве этим не возмещается все, что происходило в темноте? Из сильного сладкое[1].
Страшно, страшно, что теперь она вот так противится ему. Она всегда доверяла ему, всегда и во всем следовала за ним. Однажды, вдруг вспомнилось ему, когда они еще только встречались, он повел ее на прогулку вдоль реки Эр, и тут внезапно опустился туман. Она запаниковала. Еде дорога? Где они находятся? Они могут забрести на край берега и упасть в реку…
— Сюда, нам сюда. — Несмотря на близорукость, он всегда прекрасно чувствовал направление. — Видишь? Вот дорога.
— Ах! Да, вижу. — Она рассмеялась и крепче сжала его руку. — На какое-то мгновение я совсем растерялась.
Ухаживания продлились недолго, ведь они так хорошо подходили друг другу. Ей было двадцать девять, ему — тридцать пять; у нее был небольшой доход, он недавно получил должность пожизненного викария района. Они никогда не будут богаты, однако ни его, ни ее это не смущало. Он обнаружил, что она благословенно серьезна. Именно это привело ее в Йоркшир: родители умерли, и она сочла, что жить с незамужними сестрами на пятьдесят фунтов в год довольно бессмысленно. У дяди и тети была школа в Западном Ридинге[2], и она приехала туда, чтобы помогать им и быть полезной; а он знал дядю и пришел в школу, чтобы проверить, насколько хорошо ученики владеют классическими языками. Так они встретились.
Эта встреча стала пересечением таких долгих путей, что казалась Божьим промыслом. Он был уверен в этом и думал, что она тоже уверена. Раньше думал.
— Только представь, — радостно щебетала она, когда они планировали свадьбу. — У меня будет твое имя. Я всегда была немного разочарована, что не ношу одну из тех настоящих корнуоллских фамилий — Пол, Пен или Тре. Я буду рада такой необычной фамилии. Она особенная.
— Вообще-то, в Ирландии ее писали иначе — если вообще писали. Когда я приехал в Англию, она сбивала людей с толку, поэтому я счел за лучшее несколько изменить ее для удобства восприятия. Чтобы избежать неловкости.
Расставание. Пэт Пранти приехал в Кембридж, чтобы грызть гранит науки, и выживал там на жалкие гроши, но уже не Пэт Пранти вышел из этих стен с ученой степенью и духовным саном.
Он пытается со всей серьезностью подумать над тем, не стала ли она с ним несчастной позже. Конечно, брак — это процесс разоблачения, и он знает, что не лишен определенных особенностей. Например, боязнь пожара, из-за которой он настойчиво отвергает какие-либо занавески или ковры в доме, — но в Ирландии ему не раз доводилось видеть, на что способно пламя: деревянная хижина исчезает за считанные минуты. А люди внутри — лишь темные силуэты, покрытые копотью. Так жутко, почти завораживающе. Кроме того, он знает, что она всегда недолюбливала его револьвер. Привычка носить его с собой выработалась в те дни, когда округе угрожали луддиты; потом он посчитал разумным держать его наготове ночью, мало ли что. А чтобы днем револьвер не валялся по дому заряженным, он каждое утро начинал с того, что стрелял из окна. Ему нравится это делать. Как будто прорываешься в новый день.
Сверху снова доносятся стенания:
— О, мои дети. О, мои бедные детки…
Он едва ли не сходит от них с ума. Вскочив со стула, он хватается за спинку и несколько секунд неожиданно ясно видит, как поднимает его над головой и разбивает о стену. Помедлив, он снова опускается на стул. На самом деле он очень гордится сыном и по-своему очень любит всех детей — быть может, это не так заметно со стороны, однако цитадель своего «я» должна оставаться нетронутой. И дети, несмотря на юный возраст, похоже, понимают это. Они понимают, что должно быть разделение.
Внезапно его застает врасплох собственное всхлипывание, и он закрывает лицо руками. Он скорбит, что она отвергает его. Остальное он способен перенести.
Неслышно, на цыпочках, дети проходят мимо кабинета, словно бестелесные духи.
Врач, мистер Эндрю, преодолевает крутой спуск сельской улицы в печальной задумчивости. Провинциальный трудяга-хирург лет тридцати, он не велик, не пресыщен до той степени, чтобы спокойно взирать на бессилие медицинской науки; а когда замешана дружба, неудача бьет еще больнее. В кабинете пастората он не стал ходить вокруг да около и с ходу заявил:
— Сэр, боюсь, вам следует готовиться.
Муж умирающей женщины мерил шагами пространство между окнами-близнецами. Острый костистый профиль, словно украшенный завитком или лепниной, вызывал ассоциацию с резными фигурами, какие бывают на носу кораблей.
— Я готов, мистер Эндрю, — ответил он после паузы и поднял тяжелый взгляд. — О ее готовности могу лишь молиться.
Религиозный образ мышления. Что ж, дружба признает свободу выбора в подобных вещах. А вот медицинский образ мышления мистера Эндрю уже давно привел его к выводу: слишком много детей, слишком быстро. Рак — последний обитатель этого истощенного лона.
Тяжело груженная повозка силится взобраться вверх по улице. Мистер Эндрю перешагивает через речушку чайного цвета, состоящую из экскрементов людей и животных, помоев, мыльной воды и гнилья и с веселым журчанием бегущую к сельским колодцам, становится на узкую полоску приподнятого тротуара и обнаруживает рядом с собой юного Хартли, сына мясника. Ленивый толстый парень, тупо выкативший глаза, — с ним не разминуться.
