Франсуаза Саган - Немного солнца в холодной воде
- Ну как?-сказал Жан.-Как тебе нравится, а?
- Ты это об убийстве? Да, можно сказать, ловко состряпали!
И Жиль замолчал, опустив глаза. Прошла минута, Жан, желая оттянуть объяснение, приводил в порядок папки на столе и при этом насвистывал, как будто целая минута молчания была естественной при их встречах. Наконец он решился - природная доброта возобладала надо всем остальным, он вспомнил, как был внимателен и ласков с ним Жиль в те дни, когда от него, Жана, ушла жена, и вдруг почувствовал себя последним эгоистом. Вот уже два месяца с Жилем творится что-то неладное-Жан это чувствовал, но все два месяца избегал разговоров по душам. Нечего сказать, хорош друг! Но теперь, когда Жиль предоставлял ему право, вернее, откровенно вынуждал его начать атаку, он не мог удержаться от маленькой инсценировки. Все мы таковы после тридцати: любое событие, затрагивает ли оно весь мир или только мир наших чувств, требует некоторой театрализации, для того чтобы оно пошло нам на пользу или дошло до нас. И вот Жан раздавил в пепельнице недокуренную сигарету, сел и скрестил на груди руки. Пристально посмотрев Жилю в лицо, он откашлялся и сказал:
- Ну как?
- Что как? - отозвался Жиль. Ему хотелось уйти, но он уже знал, что не уйдет, что он сам вынудил Жана начать расспросы и, хуже того: у него даже стало легче на душе.
- Ну как? Не клеятся дела?
- Не клеятся.
- Уже месяца два? Верно?
- Три месяца.
Жан определил срок наугад, просто хотел показать, что душев-ное состояние Жиля не осталось незамеченным и если он до сих. пор об этом не заговаривал, то лишь из деликатности. Но Жиль тотчас подумал: "Строит из себя проницательного человека, хит-рюга, а сам на целый месяц ошибся..." Но вслух сказал:
- Да, уже три месяца мне скверно.
- Конкретные причины? - спросил Жан и резким движением поднес зажигалку к сигарете.
В эту минуту Жиль возненавидел его: "Хоть бы оставил этот тон полицейского чиновника, этакого многоопытного субъ-екта, которого не разжалобишь. Хоть бы не ломал комедию". Но вместе с тем ему хотелось выговориться-непреодолимая, теплая волна подхватила его и повлекла к откровенности.
- Причин-никаких.
- Вот это уже серьезнее,- бросил Жан.
- Ну, все зависит...-возразил Жиль.
Неприязненный его тон сразу вывел Жана из роли бесстраст-ного психиатра; он встал, обогнул стол и, положив руку на плечо Жиля, ласково забормотал: "Ну ничего, ничего, старик", и от этого у Жиля, к великому его ужасу, на глазах выступили слезы. Решительно он никуда не годится. Он протянул руку, взял со стола шариковую ручку и, нажимая на головку, принялся сосредото-ченно выдвигать и убирать стержень.
- Что же у тебя не ладится, старик?-спросил Жан.-Мо-жет, ты болен?
- Нет, не болен. Просто мне ничего на свете не хочется,. вот и все. Кажется, модная болезнь, да?
Он даже попытался ухмыльнуться. Но, в сущности, ему отнюдь не было легче оттого, что его душевное состояние оказалось. явлением распространенным и официально признанным во вра-чебном мире. Скорее, было даже обидно. Раз уж на то пошло, он предпочел бы считаться "редким случаем".
- Так вот,-с усилием заговорил он.-Мне больше вообще ничего не хочется. Не хочется работать, не хочется любить, не хочется двигаться - только бы лежать в постели целыми днями одному, укрывшись с головой одеялом. Я...
- А ты пробовал?
- Конечно. Хватало ненадолго. К девяти часам вечера меня уже тянуло покончить с собой. Простыни и подушки казались мне грязными, мой собственный запах-омерзительным, обычные мои сигареты - просто гадостью. Это, по-твоему, в порядке вещей?
Жан буркнул что-то невнятное: эти подробности, указывавшие на психический надлом, коробили его больше, чем любые непристойные подробности, и он в последний раз попытался найти логическое объяснение.
- А как с Элоизой?
- Что с Элоизой? Терпит меня. Как тебе известно, нам с ней, в общем-то, не о чем разговаривать. Но она меня действительно любит. А я, знаешь ли, выдохся. И не только с ней, а вообще. Ну, почти что. Если даже что-то и получается, мне скучно. Так что...
- Ну, это не страшно. Наладится.
И Жан попробовал было засмеяться, свести все дело к уязвлен-ному самолюбию ослабевшего петушка.
- Тебе надо посоветоваться с хорошим врачом, попринимать витамины, подышать чистым воздухом - и через две недели опять начнешь за курочками гоняться.
Жиль вскинул на него глаза. Он даже зашелся от злости.
- Да не своди ты все к этому. Мне на это наплевать, пони-маешь? Наплевать! Мне ничего не хочется, понимаешь? Не только женщин. Мне жить не хочется. Существуют для таких случаев витамины?
Наступило молчание.
- Выпьешь виски? - спросил Жан.
Открыв ящик стола, он извлек бутылку шотландского виски и протянул ее Жилю; тот машинально отпил глоток и, вздрогнув, замотал головой.
- Мне теперь и спиртное не помогает. Разве что надраться до полусмерти и заснуть. Алкоголь меня больше не возбуждает. И уж, во всяком случае, не в нем же искать выход, верно?
Жан взял у него бутылку и отпил большой глоток.
- Пойдем,- сказал он. - Пошатаемся немного. Они вышли. Париж был восхитителен до слез в горле своей ранней весенней голубизной. И улицы были все те же, прежние, и те же были на них бистро, тот же ресторан "Шлюп", куда они обычно ходили всей братией отмечать какое-нибудь событие, и тот же бар, куда Жиль бегал тайком звонить по телефону Марии в те времена, когда любил ее. Боже мой, вспомнить только, как его тогда трясло в душной телефонной будке и как он читал и перечитывал, не понимая, надписи на стенке, а теле-фон все звонил и звонил, и никто не брал трубку! Как он мучился, как старался напускать на себя развязность, когда, положив трубку, заказывал хозяйке стаканчик у стойки, выпивал его зал-пом, как щемило у него сердце, щемило от тоски, от бешенства, но он жил тогда! И хотя он был порабощен в ту страшную пору, хотя его топтали ногами, это была почти завидная участь по сравнению с теперешним его прозябанием'. Пусть его ранили, но, по крайней мере, хоть ясно было, в чем причина этой боли.
- А что, если поехать куда-нибудь? - сказал Жан. - Взять недели на две командировку для репортажа.
- Неохота,-ответил Жиль.-Как подумаю о самолетах, о расписаниях, о незнакомых гостиницах, о людях, у которых надо брать интервью... Нет, я не в силах... Да еще с чемоданом возиться... Ох, нет!
Жан искоса поглядел на него и на мгновение подумал, уж не ломает ли его друг комедию. Жиль, случалось, любил поиграть, тем более что все обычно попадались на эту удочку. Но сейчас на его лице был написан такой искренний страх, такое непод-дельное отвращение, что Жан поверил.
- А то давай проведем вечер с девочками, как в доброе ста-рое время. Как будто мы с тобой деревенские парни, решившие погулять в столице... Нет, это чепуха... А как твоя книга? Твой репортаж об Америке?
- Уже штук пятьдесят таких книг написано, и куда лучше моей. Неужели ты думаешь, что я способен написать хотя бы две интересные строчки, когда меня ничто не интересует?
Мысль о книге окончательно доконала его. Действительно, он намеревался написать книгу очерков о США, так как хорошо знал эту страну, действительно мечтал написать-даже составил план. Но теперь-и это была истинная правда-он не мог бы написать ни единой строчки или развить какую-либо мысль. Да что же, в конце концов, с ним такое? За что он наказан? И кем? Он всегда относился по-братски к своим друзьям, а с женщинами был даже нежен. Он никогда и никому сознательно не причинял зла. Почему же в тридцать пять лет жизнь, как отравленный бумеранг, ударила его?
- Я сейчас скажу, что с тобой,- загудел возле него голос Жана, успокаивающий, невыносимый голос.- Ты переутомился, у тебя...
- Не смей говорить, что со мной,- заорал вдруг Жиль на всю улицу,- не смей говорить, потому что ты не знаешь! Потому что я сам, слышишь, я сам этого не знаю! А главное,- окончательно теряя терпение, добавил:-Отвяжись ты от меня!
Прохожие смотрели на них; Жиль вдруг покраснел, схватил Жана за лацканы пиджака, хотел было что-то добавить, но круто повернулся и, не попрощавшись, быстро зашагал к набережной.
Глава третья
Элоиза ждала его. Элоиза всегда его ждала. Она работала манекенщицей в крупном доме моделей, не очень преуспевала в жизни и с восторгом поселилась у Жиля два года назад, в тот вечер, когда его особенно мучили воспоминания о Марии и он уже больше не мог выносить одиночества. Элоиза была то брюнеткой, то блондинкой, то рыжеволосой, меняя цвет волос каждые три месяца по соображениям фотогеничности, чего Жиль никак не мог взять в толк. Глаза у нее были очень красивые, ярко-синие, прекрасная фигура и неизменно хорошее настроение. Долгое время они в известном плане превосходно ладили друг с другом, но теперь Жиль с тоской думал, как провести с ней вечер, что ей сказать. Конечно, он мог бы уйти из дому один- под предлогом, что его пригласили на ужин, она бы не обиделась, но его совсем не соблазняла еще одна встреча с Парижем, с улицей, с ночным мраком, ему хотелось забиться в угол и побыть одному.
