Болеслав Прус - Эмансипированные женщины

Было решено, что еще сегодня доктор Бжеский, майор и Дембицкий отправятся к Мадзе, чтобы сообщить ей о том, что Сольский делает ей предложение.

- Одна глупость эти предложения, - ворчал майор. - Покуда я молчал, мне везло в любви, но стоило только сказать комплимент или предложить руку и сердце, как мне сразу показывали на дверь. Да разве бабы умеют разговаривать? Разве они понимают человеческую речь!

Около двух часов дня Сольский попрощался со стариками, а через некоторое время доктор, Дембицкий и майор тоже вышли из гостиницы и медленно побрели в сторону Тамки, поминутно останавливаясь и озирая окрестности. Майор рассказывал, какой была Варшава в его время, какие дома снесены или перестроены, где были гауптвахты, а где - кофейни. Старики то и дело останавливались у витрин, которые ужасно сердили майора.

- Тот купец, - говорил он, - у которого в окно можно увидеть всю его лавку, похож на больного с вечно разинутым ртом. И чего бы это я перед каждым дураком карманы выворачивал и свое богатство показывал, разве я украл его?

Не прошло и часа, как они добрались до монастыря и попросили вызвать в приемную мать Аполлонию.

Майор шагнул навстречу седой монахине и заявил ей, что Мадзя не останется в монастыре, потому что ей сделал предложение пан Стефан Сольский, внук генерала пехотной бригады.

- Конечно, было бы лучше всего, если бы Мадзя вышла замуж, - ответила мать Аполлония, - но об этом вы уж сами с ней поговорите.

Послали за Мадзей. Она появилась через несколько минут, исхудавшая, в черном платье и белом чепце.

Увидев ее, Дембицкий решил молчать; но майор не растерялся.

- Ну и вид у тебя, милочка! - сказал он. - Прямо огородное пугало. Но не в этом дело. Пан Сольский, - слушай внимательно! - внук моего генерала, просит твоей руки. Мы все согласны.

Мадзя покраснела, потом побледнела. Минуту она помолчала, а затем, прижав руку к сердцу, тихо произнесла:

- Я не пойду замуж.

- Да ты подумай, - перебил ее майор, - ведь твоей руки сам Сольский просит. Внук моего гене...

- Я не могу выйти замуж.

- Проклятие!.. - вскричал майор, свирепо глядя на мать Аполлонию. Почему ты не можешь выйти замуж?

Мадзя молчала.

- Вижу, - побагровел старик, - девчонку здесь не только свободы лишили, но и язык велят ей держать на привязи. Не откажите в любезности, сударыня, обратился он к монахине, - сотворите чудо: пусть она объяснит нам, что заставило ее принять такое решение.

- Дитя мое, - сказала мать Аполлония, - объясни же, почему ты не хочешь выйти замуж.

Мадзя посмотрела на мать Аполлонию умоляющим взглядом, но старушка опустила глаза.

- Я непременно должна это сделать? - спросила Мадзя.

- Да.

- Я не могу выйти замуж... - начала Мадзя дрожащим и беззвучным голосом, - я не могу выйти замуж, потому что...

- Ну, почему же? - спросил майор.

- Потому что я принадлежала другому, - закончила Мадзя.

Дембицкий начал искать свою шляпу, доктор устремил на дочь печальный взор, мать Аполлония не поднимала глаз. Только майор не потерял присутствия духа.

- Что это значит: принадлежала другому? Скажи, теперь уж таиться нечего.

- Один знакомый... - заплакала Мадзя, - один знакомый целовал меня!..

Она закрыла лицо руками и отвернулась от своих судей.

- Сколько раз это было? - спросила мать Аполлония.

- Один раз, но... очень долго...

- Как долго?

- Минут пять... а может, десять...

- Не может этого быть, - пробормотал Дембицкий. - Столько времени не дышать...

- Эх, и глупенькая же ты, девочка! - вздохнул майор. - Чтобы у пана Сольского был еще один повод ревновать тебя, дай-ка я...

Он обнял Мадзю и поцеловал в обе щечки, мокрые от слез.

- Теперь беги на площадь, - сказал он, - и вели трубить, что я целовал тебя. Дитя мое, да если бы на небе стали записывать, сколько раз мы целуем красивых девушек, нам бы никогда не видеть солнца... Такие тучи собрались бы из этих записей.

- Можешь идти, Мадзя, - сказала мать Аполлония.

Мадзя исчезла за дверью.

- Что ж, сударыня, - снова заговорил майор, - девочку вы отправили, а мы так ничего и не знаем...

- Я уважаю вашу старость, - начала монахиня, - но...

- Во-первых, нечего уважать мою старость, еще неизвестно, кто из нас старше. Во-вторых...

- А во-вторых, - решительно перебила его мать Аполлония, - только один из нас может остаться в комнате: вы или я!

Майор остолбенел, однако тут же нашелся.

- Ну, не говорил ли я вам, - обратился он к Дембицкому, - что стоит мне только рот раскрыть при бабах, как они тотчас выпроваживают меня за дверь?

Он выбежал во двор и начал набивать огромную трубку, которую все это время прятал под пальто.

- Приношу глубокие извинения за моего друга, - смущенно заговорил доктор. - Старый что малый!

- Ничего, сударь! - сказала с улыбкой монахиня. - Нам приходится видеть больных и похуже...

- Итак, с чем же мы уходим? - спросил Дембицкий, глядя на доктора и на монахиню.

Мать Аполлония пожала плечами.

- Вы сами слышали, - ответила она. - Думаю, что прежде всего надо дать бедной девочке успокоиться.

- И я того же мнения.

- Кроме того, - прибавила она, - следует, я думаю, рассказать пану Сольскому о нашем сегодняшнем разговоре.

- Пожалуй, что и так, - согласился пан Дембицкий.

Они попрощались со старушкой и вышли к майору, который заглядывал в окно приемной.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

В пять часов вечера Сольский был уже в приемной и с нетерпением ожидал мать Аполлонию.

Когда монахиня вышла в приемную, он назвался и попросил разрешения повидаться с панной Бжеской.

- Простите, сударь, - сказала старушка, - но Мадзя так расстроена, что сейчас мне даже не хотелось бы говорить ей о вашем посещении.

- Когда же? - спросил Сольский, пытаясь овладеть собой.

- Я скажу ей об этом через несколько дней.

- Стало быть, мы сможем увидеться только через несколько дней?

Монахиня нахмурилась: ей не понравилась такая настойчивость.

- Увидеться? - повторила она. - Это, пожалуй, еще не скоро...

- Вам, если не ошибаюсь, известны мои намерения?

- Да, известны, и я от души желаю вам успеха. А потому послушайтесь моего совета...

- Я слушаю вас.

- Прежде всего дайте бедной девочке снова обрести душевное равновесие, которое она потеряла. Пусть она успокоится, окрепнет...

- Когда же, как вы думаете?.. - спросил он с мольбой в голосе.

- Через несколько месяцев она, может, и успокоится, если... не случится ничего нового...

- Сударыня, - воскликнул Сольский, протягивая монахине руку, - как вы думаете, могу я надеяться, что панна Магдалена когда-нибудь отдаст мне свое сердце?

Старушка строго на него посмотрела.

- Один только бог это знает, - ответила она.

ПРИМЕЧАНИЯ

ЭМАНСИПИРОВАННЫЕ ЖЕНЩИНЫ

Роман печатался в газете "Курьер цодзенны" ("Ежедневный курьер") с конца 1890 по 1893 год (до № 281).

"Первоначальное заглавие "Эмансипированная женщина" ("Эмансипантка") автор совершенно правильно заменил в книжном издании на множественное число, так как ни главная героиня, ни вообще какая-либо другая женщина в романе не могут дать сколько-нибудь правдивый пример движения за эмансипацию, и только все вместе, захваченные в той или другой степени этим движением, они дают красочную картину, представляющую в уменьшенном виде, иногда с задором карикатуриста, стремление современных женщин к независимости", - писал в 1894 году известный польский критик и историк литературы современник Пруса Петр Хмелевский.

Время действия романа - 70-е годы, хотя многие образы и эпизоды характерны скорее для 90-х годов. Именно в 70-е годы в польской прессе шли особенно оживленные дискуссии об эмансипации женщин.

Женский вопрос был выдвинут самой польской действительностью. После январского восстания 1863 года и аграрной реформы 1864 года началось разорение мелкой и части средней шляхты, значительное число семей осталось без мужчин в результате репрессий царского правительства после разгрома восстания, и многие женщины оказались вынужденными зарабатывать себе на жизнь и даже содержать семьи.

Часть буржуазной прессы, главным образом органы позитивистов "Пшеглёнд тыгоднёвы", "Нива" и др., начали борьбу за право женщин на труд, за равноправие женщин в области образования и за допуск их в университеты, за уравнение в гражданских правах. В этой борьбе приняли активное участие Элиза Ожешко, Александр Свентоховский, Юзефа Добишевская, Анастазия Дзедушицкая и другие писатели и публицисты. Голосам позитивистов противостояли выступления публицистов из лагеря консерваторов, которые утверждали, что единственный удел женщины - это дом, семья, дети, что женщина, стремящаяся к чему-то другому - это "явление аномальное".

Дискуссия, продолжавшаяся и в 80-е годы, вновь усиливается в 90-е годы в связи с ухудшением положения трудящейся женщины в результате экономического кризиса.

Принял участие в полемике по женскому вопросу и Болеслав Прус. В своих еженедельных фельетонах 70-90-х годов он неоднократно пишет о положении женщин в обществе, женском труде, о всевозможных учреждениях для женщин и т.д. С большим уважением пишет Прус о тех "женщинах, которые вместо того, чтобы надеяться на мужа или жить на чужих хлебах, своим трудом обеспечивают независимое положение себе, своим семьям, а иногда и мужьям".