Мишель Турнье - Философская сказка (сборник)
- Вот уж нет! Нет и нет! Соленое на завтрак - ни в коем разе! Понимаешь, в завтраке должно оставаться что-то... как бы тебе объяснить? Что-то доброе, нет, вернее, душевное, нет - материнское. Вот-вот, материнское! Завтрак - он должен немножко возвращать тебя в детство. День начинается - не очень-то это весело. Вот тебе и нужно что-нибудь такое ласковое, утешительное, чтобы проснуться как следует. Стало быть, теплое и сладкое - никак не иначе!
- И твой фланелевый пояс?..
- Во-во! Это тоже что-то материнское! Ты видишь связь или просто так сказал?
- Да нет, что-то не вижу.
- Детские пеленки! Мой фланелевый пояс возвращает к пеленкам.
- Шутишь? А соску когда начнешь сосать?
- Посмотри-ка на меня хорошенько, сынок, и заруби себе на носу вот что. У меня есть по крайней мере одно преимущество перед тобой. Мне было столько лет, сколько тебе сейчас, и никто, даже сам Господь Бог у меня этого не отнимет. А вот будет ли тебе когда-нибудь столько, сколько мне это еще бабушка надвое сказала.
- Знаешь, кому сколько лет - меня как-то не колышет. По-моему, если уж кто дурак или сволочь - так это на всю жизнь.
- И да, и нет. Потому что дурь - она тоже разная бывает, и мое мнение такое - для дури есть самый подходящий возраст. Потом-то, с годами, проходит.
- И какой же это, как ты говоришь, подходящий возраст?
- Как для кого.
- Для меня, к примеру, случайно не двадцать один год?
- Почему именно двадцать один?
- Да потому что мне двадцать один.
Гастон бросил на него насмешливый взгляд, цедя мелкими глотками кофе.
- С тех пор, как я с тобой езжу, все смотрю на тебя, ищу, какая же у тебя дурь.
- И не находишь, потому что я не курю и сухим белым не балуюсь.
- Так-то оно так, но дурь бывает большая, бывает маленькая. Табак, вино - это все мелкая дурь. Она может свести человека в могилу, но только со временем.
- А большая дурь сводит в могилу сразу?
- Точно. Вот я, когда мне было столько, сколько тебе - нет, меньше, кажется, восемнадцать, - ввязался в Сопротивление.
- Это была большая дурь?
- Еще какая! Я совершенно не соображал, как это опасно. Мне, как видишь, повезло. А вот дружок мой закадычный был со мной - он так и сгинул. Арестовали, выслали - и нет человека. Зачем? Кому это было надо? Тридцать лет понять не могу.
- Ну, это-то мне уже не грозит, - заметил Пьер.
- Верно, это тебе не грозит.
- Значит, как я понимаю, ты ищешь у меня большую дурь и пока не нашел?
- Не нашел. Пока не нашел, но я ее нутром чую...
* * *
Через два дня, в такой же ранний час, грузовик Пьера и Гастона снова стоял у шлагбаума в Флери-Мерожисе. На этот раз баранку крутил Гастон, а Пьер сидел справа от него, и ему как всегда, было немного обидно, что приходится начинать день на вторых ролях. Дурацкое чувство; ни за что на свете он не выказал бы его, да и самому себе едва решался в нем признаться, но все же настроение слегка испортилось.
- Привет, Бебер! Опять сегодня дежуришь?
Что за манера у Гастона держаться запанибрата с людьми иной породы, немного загадочной, а в общем-то презренной - с этими служащими! В глазах Пьера въезд на автостраду - своего рода церемония, и нарушать ее праздной болтовней не следует.
- Ну да, - объяснил служащий. - Я поменялся с Тьено, он нынче гуляет у сестры на свадьбе.
- А-а, ясно, - кивнул Гастон. - Значит, в пятницу не увидимся?
- Не-е, в пятницу будет Тьено.
- Ну, стало быть, до той недели.
- Пока, счастливой дороги!
Гастон передал путевую карточку Пьеру. Грузовик выехал на автостраду. Гастон переключал скорости, как терпеливый папаша, не нажимая без нужды на акселератор. Наступило то блаженное состояние, которое создает крейсерская скорость огромного грузовика и заря нового дня, обещающего быть чудесным. Пьер, усевшись поудобнее, вертел в руках карточку.
- Знаешь, эти ребята, что при шлагбауме, не пойму я их. То ли они здешние, то ли вроде как и нездешние.
Гастон вздохнул: опять Пьер пустился в свои разглагольствования, вникать в которые он не любил.
- Здешние, нездешние, какие-такие здешние?
- Ну, с автострады! Они вроде как за дверью остаются, непонятно, что ли? Хуже того - вечером сядут на свои мопеды и поедут домой, на фермы. А как же автострада?
- Да что автострада?
- Тьфу ты, я ж тебе толкую! Ты что, не чувствуешь, когда проезжаешь шлагбаум, и в руках у тебя путевая карточка, - ты не чувствуешь, что произошло что-то важное? Проехал - и шпаришь прямиком по бетонной полосе, она такая ровная, прямая, сама несется под колеса и никаких сюрпризов не преподносит. Ты попал в другой мир. В новый. Автострада - вот это что! И ты - здешний, с автострады!
Но Гастон упорно отказывался его понимать.
- Нет уж, для меня автострада - это работа, и больше ничего. По мне, так даже немного нудная. Особенно на такой громадине, как наша. Вот будь я помоложе, выжал бы здесь двести в час на "Мазерати", с большим удовольствием. А трюхаться, когда у тебя сзади сорок тонн, по-моему, на скоростных шоссе интереснее - тут тебе и эстокады, и бистро на каждом шагу.
- Ладно, - согласился Пьер, - "Мазерати" и двести в час. Так вот, погляди на меня: я пробовал.
- Пробовал? Ты? Двести в час по автостраде на "Мазерати"?
- Ну, не на "Мазерати", конечно. Это был старый "Крайслер" Бернара, помнишь, он еще перебрал мотор? Ну вот, сто восемьдесят на автостраде мы выжали.
- Это не совсем то.
- Да что ты придираешься, какие-то двадцать километров!
- Я не придираюсь, я просто сказал: это не совсем то.
- Ну, а я тебе скажу: наш грузовик мне все равно больше нравится.
- Ты хоть объясни толком.
- Потому что в "Мазерати"...
- В старом "Крайслере"...
- Без разницы, тебя к земле прижимает. Что ты видишь? А наш красавец он высокий, ты смотришь сверху.
- Тебе обязательно надо смотреть сверху?
- Так я ведь люблю автостраду. Мне хочется ее видеть. Ты только взгляни, как эта линия убегает к горизонту! Здорово, правда? А когда ползешь на брюхе по земле, ты этого не видишь.
Гастон снисходительно покачал головой.
- Знаешь, тебе бы самолеты водить. Вот уж будешь смотреть сверху так сверху!
Пьер возмутился.
- Ты ничего не понял или издеваешься? Самолет - скажешь тоже! Это слишком высоко. Автострада, понимаешь - надо быть на ней. Надо быть с ней. И сворачивать с нее нельзя.
* * *
В это утро стоянка со странным названием "Ландыши" под ранним солнцем радовала глаз такими яркими красками, что автострада в сравнении с нею казалась грохочущим бетонным адом. Гастон затеял уборку в кабине и разложил на сиденье целый арсенал тряпочек, веничков, метелок из перьев и чистящих средств под насмешливым взглядом Пьера, который вылез наружу, чтобы размять ноги.
- Я как-то посчитал по часам: эта кабина - место, где я провожу большую часть моей жизни. Так пусть тут хотя бы будет чисто, - объяснил Гастон, как будто разговаривая сам с собой.
Пьера тем временем поманило живое дыхание свежести, которым повеяло от рощицы. Чем дальше уходил он под деревья, зеленеющие первыми клейкими листочками, тем слабее был слышен гул автострады. Пьер чувствовал, как его охватывает странное, незнакомое волнение; какое-то умиление овладевало всем его существом - прежде он такого не испытывал, разве что много лет назад, когда впервые подошел к колыбели младшей сестренки. В нежной листве заливались птицы, с жужжанием носились какие-то насекомые. Он вдохнул полной грудью, словно выбрался наконец на свежий воздух из длинного душного туннеля.
Вдруг Пьер замирает на месте. В нескольких шагах впереди ему открывается прелестная картина. Молоденькая белокурая девушка в розовом платьице сидит на траве. Его она не замечает. Она видит только трех или четырех коров, которые спокойно разгуливают по лугу. Пьеру хочется рассмотреть ее получше, заговорить с ней. Он делает еще несколько шагов. И вдруг - стоп, дальше нельзя. Перед его носом высится ограда. Грозного вида решетка, почти тюремная или лагерная; закругленный верх ощетинился колючей проволокой. Пьер принадлежит автостраде. Стоянка - место для отдыха, а не для бегства. Далекий гул автострады вдруг кажется ему слышнее. Но он все стоит столбом, вцепившись пальцами в решетку, не сводя глаз со светлого пятна, там, у корней старого тутового дерева. Наконец до него доносится хорошо знакомый сигнал - гудок грузовика. Гастон заждался. Надо возвращаться. Пьер отрывается от созерцания и возвращается к действительности, к сорокатонной махине, к автостраде.
За рулем Гастон. Ведет, а сам все еще думает о своей уборке.
- Хоть почище стало, - с удовлетворением отмечает он.
Пьер не отвечает. Пьера здесь нет. Он остался стоять, вцепившись в решетку, которой огорожены "Ландыши". Он счастлив. И блаженно улыбается чему-то, ему одному видимому - не ангелы ли парят там, в безоблачном небе?
- Что это ты вдруг притих? Ничего мне не скажешь? - удивляется Гастон.
- Я? Нет. Что я, по-твоему, должен сказать?
