Юхан Борген - Теперь ему не уйти (Трилогия о маленьком лорде - 3)
Вилфред выпрямился на своем сиденье.
- А сам ты что думаешь?
- Действительность, разумеется, относительна. Моя действительность не имеет ничего общего с действительностью батраков, о которых я вам рассказывал. Действительность, очевидно, некая постоянная величина для каждого, не правда ли? В общем, некая сумма фактов.
Вилфред не мог сдержать улыбку.
- А мне показалось, что ты не всегда склонен признавать факты. В частности, такой факт, как положение в этой стране...
Мориц поднял брови. Он не оглянулся на собеседника, хотя настороженно ловил его слова.
- Все дело в методах, милый друг. - Из пузатой бутылки он налил гостям коньяку. - В форме, в различии между тонким вкусом и безвкусицей. Нет, нет, не улыбайся! Кажется, мы живем в среде, лишенной формы, но это лишь кажется так. Чужеземное всегда во всех своих проявлениях раздражает и оскорбляет местных жителей, а вот этого-то и следовало бы нам избегать. Ты ведь сам хорошо знаешь, что такое форма, знаешь, что сплошь и рядом именно она определяет и видоизменяет содержание, короче - формирует его. Конфликты всегда вызываются формой. Что же касается действительности - она попросту неизбежна.
Ветер наскоками врывался в беседку, обжигал ледяным дыханием... В его вой вплетались громкие крики чаек, доносившиеся с моря. Что-то зловещее вдруг проступило в этой картине. Марти вновь захотелось встать и уйти. Но Мориц склонился над бутылкой и сам поднял бокал. И крепкий, густой, веселящий ликер снова пролился в ее гортань. Все силы тотчас покинули ее на смену пришло тихое веселье.
- Послушать тебя, мы будто не люди, а какие-то животные, - вяло пробормотала она.
- Нет, нет, совсем не животные. Люди... - Мориц вновь откинулся в кресле, следя за полетом чаек. - Мы всегда так нелепо рассуждаем о людях, продолжал он. - Что можно сказать о человеке? Он склонен к обману, ищет наслаждений, жаден, скуп или же труслив, в нем обитают господь и дьявол одновременно. Немногие люди - гении, но не о них речь. Когда люди произносят слово "человек", они обращают свой взор к небу, как бы надеясь заполучить оттуда коллективную индульгенцию... Дорогая Марти, я очень люблю людей, или, если вам угодно, человека, но ведь все хорошо в меру, не так ли? Я не обращаю при этом взор к небу и не забываю о земле, по которой все мы ползаем.
Вилфред спросил:
- Ты думаешь, вы выиграете войну? - Вопрос прозвучал грубо, хотя Вилфред спросил как бы вскользь.
- Ты прекрасно знаешь, что я этого не думаю. Я никогда в это не верил. Зато я думаю, что мы выиграем мир. Американцы... Впрочем, дело не в этом. Неужели ты воображаешь, будто работники мои, о которых я тебе рассказывал, верили все это время - или хоть когда-нибудь - в счастливый исход войны? Да их никто и не спрашивал. Вопрос этот занимает народ, ведущий настоящую войну, куда меньше, чем принято думать. Это вас он занимает - тех, кто, как говорится, может "сделать ставку". Это вам необходимо знать, каков будет исход.
- Но почему же тогда?.. - Вилфред осекся: не стоило рассуждать о таких вещах в присутствии Марти. Оба одновременно взглянули на нее. На лице ее была блаженная вялость, но она не спала.
- У меня на родине заявила о себе оппозиция, - сухо произнес Мориц, тебе известно мое отношение к ней, она меня не интересует, отчасти потому, что я сдержанно отношусь к политике вообще. Но эта оппозиция не стремилась во что бы то ни стало обеспечить победу, она пыталась лишь умерить масштабы беды, как сказал бы ты.
Ветер дул еще резче, еще холодней стало его дыхание. Марти мужественно терпела холод. Теперь, когда они повели ее к дому, она будто легко плыла по земле. Мориц проводил ее наверх: ей хотелось отдохнуть. Вилфред прошел в библиотеку - смотрел, как за окном сгущались сумерки.
Комната была частично приспособлена под кабинет. Стоя лицом к зеркалу, Вилфред наблюдал, как умирает день. Он видел свой силуэт на фоне окрестного пейзажа, силуэт дрожал и колебался. Мориц бесшумно спустился вниз и встал за его спиной, почти рядом.
- Ты совершенно прав, - сказал он.
Вилфред поймал его взгляд в зеркале, глазами спросил, о чем он.
Тот сказал:
- У тебя ведь тоже нет ни братьев, ни сестер?
- Есть сводный брат. Я с ним не знаком. Он оскорбил мое одиночество самим фактом своего существования.
- Я был в этом уверен. Я распознаю единственное дитя на любом расстоянии.
- Но ты ведь не это хотел сказать?
- Я хотел сказать, что твое положение... что вообще такие, как мы... нет, я вовсе не утверждаю, что твоя гибель предрешена изначально. Но в сложившейся ситуации...
- Ты хочешь сказать, что некоторые люди неизбежно делают ошибочный выбор?
- Да, что-то в этом роде... Нет, посмотри, у тебя волосы светлые, у меня темные, а так, честное слово, почти никакой разницы!
Он рассмеялся.
Его присутствие вдруг стало физически неприятно Вилфреду. Ему не нравилось, когда его мысли высказывались другими людьми. Все же он не сдвинулся с места. Его взгляд был словно прикован к двойному отражению в зеркале на фоне темнеющего неба.
Мориц заметил его реакцию и сказал с легкой усмешкой:
- It is a humiliating confession, but we are all of us made out of the same stuff *.
* Признаваться в этом унизительно, но все мы сделаны из одного и того же теста (англ.).
Вилфред поморщил нос.
- Оскара Уайльда можно цитировать по любому поводу. Он еще говорит, что раньше или позже неизбежно приходишь к той омерзительной общности, которая зовется человеческой природой. Если это правда и ты этому веришь, почему же ты не пустишь себе пулю в лоб вместо того, чтобы жонглировать подходящими к случаю цитатами?
- Кто знает? Наш общий друг говорит, что только поверхностным людям дано познать самих себя...
Он вновь рассмеялся. Зазвонил телефон. Вилфред быстро прошел в гостиную и оттуда, из-за закрытой двери слышал, как Мориц отвечал по телефону. Очевидно, служебный звонок. Вилфред старался отойти как можно дальше от двери, чтобы не слышать разговора. Эти людишки с убийственной серьезностью толкуют о вещах, уже не имеющих ровно никакого значения. Покой, которым он еще недавно наслаждался, сменился немым отчаянием... Однажды он уже стоял в железнодорожном туннеле и в смертельном испуге прижимался к стене, и мимо него с грохотом мчался поезд, а ведь тогда он твердо решил лечь на рельсы и дать себя переехать. Теперь он снова оказался в туннеле - в тупике, в ловушке, как всегда видится в детских снах, со всех сторон опутан сетями...
Однако сейчас он думал не только о себе, он хотел слиться со всеми может, даже со всем, - словно бы сделавшись воплощением искусства, которое в свое время творил, разумеется искусства беспредметного... В былые времена он был одержим жаждой власти - ею одной, властитель не терпит родства, он враг братьям своим... Вилфред стоял в полутемной комнате и сжимал кулаки так, что побелели косточки пальцев. Властители убивали своих братьев, если требовалось... А Мориц... неужели брат? Что ж, брат как брат, - лучше, во всяком случае, чем этот Биргер, которого он презирал и по которому тосковал... Да, было не слишком приятно видеть свое собственное "я" отраженным в облике этого Морица, увидеть нетронутую копию, когда сам ты с такой одержимостью уродовал свое лицо, что, казалось, его уже невозможно узнать... Он поднял искусственную руку: это была часть его существа, более подлинная, чем другая рука и ноги, которые остались ему от далеких времен невинности и страсти. И Мориц верно сказал о нем: он уничтожил свою форму, а значит, и свою сущность...
Мориц стоял в дверях.
- До поры до времени отечество спасено! Ты, конечно, предпочитаешь виски... как прирожденный британец!.. Но, увы, тебе придется довольствоваться немецким коньяком, три звездочки как-никак, хотя и звездам приходится доверять все меньше и меньше...
Все свое обаяние этот человек вкладывал в подобного рода безопасные остроты на военные темы... До чего ж все-таки он наивен...
- Ты хотел знать, с кем я? Не слишком ли это прямой вопрос? Хоть ты, возможно, и мой двойник...
Мориц подался вперед. Они сидели у камина в библиотеке.
- Тебе никогда не бывает страшно?
- Нет, почему же, когда меня преследуют...
- Но... вообще... ты же способен представить себе... Твое положение...
- У меня нет никакого положения. Я человек без статуса.
- Вот именно. Будто лесная дичь. Ох, тебе стоило бы хоть разок побывать на охоте с трещотками, да, да, на настоящей охоте с загонщиками, которые трещотками вспугивают дичь и гонят ее то туда, то сюда. И когда начинается стрельба, право, это даже менее страшно, чем все прочее. Война, что бы там ни говорили, в общем, разумное явление, только не позиционная война. Война действенная и вправду способствует разумному прогрессу. Психологи всегда отрицают это. Но они ошибаются. Писатели понимают это... иногда. Вилфред коротко засмеялся:
- Я сам был немного писателем...
Но тот, другой, снова оборвал его с прежним сдержанным пылом, неожиданным, даже приятным в нем.
