Чарльз Диккенс - Письма 1833-1854

Всегда твой любящий.

88

ДЖОНУ СКОТТУ

Бродстэрс,

понедельник, 13 сентября 1841 г.

Сэр,

Меня сильно поразили некоторые места трагедии в последних ее действиях; они очень хороши и замечательно драматичны.

Но она очень неровна, и я боюсь, что первые два действия совершенно несценичны. К тому же стихи хромают самым плачевным образом, в них подчас встречаются такие диковинные инверсии, что не сразу даже докопаешься до смысла; пьеса вызывает много серьезных возражении. Автора нет в живых, между тем как возражения эти бьют по самому существу пьесы. Если бы он был жив, он бы внес, я уверен, необходимые поправки и мог бы рассчитывать на заслуженным успех.

Мне кажется, что характеры двух братьев могли бы быть более контрастны, они недостаточно противопоставлены друг другу. Фадилла, которая появляется один-единственный раз в любовной сиене, производит впечатление странное и неприятное. Перенеситесь воображением в кресла, где сидят зрители, и Вы тотчас поймете, что Макрин и Макриан, все участие которых и развитии сюжета сводится к бесконечному диалогу, нестерпимо надоели бы после первого же своего появления. И я не уверен в том, что следовало упоминать Африканца он представлен вначале, поэтому ожидаешь, что он будет иметь какое-то влияние на дальнейший ход пьесы. Затем, мне кажется, что Макрин ничего не сделал и не сказал такого, что давало ему право убить главного героя; и я не думаю, чтобы герой мог подняться в глазах народа после сцепы с Фадиллой. С другой стороны, мать - образ поистине трагический и во второй половине пьесы производит большое впечатление.

При данных обстоятельствах я не чувствую себя вправе причинять мистеру Макриди боль и досаду, которую, я знаю, он бы ощутил, если бы был вынужден отклонить пьесу, рекомендованную ему мною. И все же я хотел бы, чтобы он ознакомился с этой трагедией, ибо, хотя я знаю, что в настоящее время стол его завален более удачными пьесами, я знаю также, что среди них есть множество и таких, которые значительно слабее этой.

Если позволите мне дать Вам совет, то вот как следует, по-моему, поступить: послать пьесу к нему домой (Кларенс-террас Э 5, Риджент-парк) с коротенькой запиской, в которой бы говорилось, что автора уже нет в живых, что Вы хотите помочь его вдове и детям и просите его прочитать пьесу. В довершение я бы еще, пожалуй, намекнул, что последние три действия значительно удачнее первых двух - на случай, если он решит не читать дальше второго действия.

Так как я сам в ближайшее время не собираюсь в город и поблизости нет никого, кто бы отправлялся в Лондон, посылаю Вам рукопись с почтовой каретой и надеюсь что Вы любезно сообщите мне о ее благополучном прибытии.

Ваш преданный.

89

ДЖ. ШЕР3

Виндзор,

17 ноября 1841 г.

Сэр,

Имею честь подтвердить получение Вашего письма. Я остановился здесь на несколько дней, и мне его сюда переслали.

Как Вы, верно, уже убедились сами, материал, имеющий отношение к гордоновским беспорядкам, присылать мне поздно, и Вы, конечно, понимаете, что при использовании его в целях литературных приходится - а по мере продвижения повествования это становится уже неизбежно - отбрасывать много обстоятельств, связанных с данной темой, как бы занятны и типичны они ни были сами по себе.

Анекдоты, сообщенные Вами, именно такого характера, но я тем не менее весьма благодарен Вам за то, что Вы захотели поделиться ими со мной, а рассказ о трубочисте меня очень позабавил - он очень курьезен и своеобразен. Примите, пожалуйста, мою благодарность как за рассказы, так и за Ваше любезное письмо.

Преданный Вам.

90

ДЖОНУ БРЭДФОРДУ

Девоншир-террас, 1,

23 ноября 1841 г.

...Я прочитал Вашу книжечку... Она мне очень понравилась... Я очень не люблю, когда мое мнение о той или иной книге публикуется в печати - мне это кажется самонадеянностью, а также насилием над общественным вкусом. И я всегда прошу помнить, что мои высказывания не рассчитаны на огласку. Но Ваша просьба и тон Вашей последней записки так меня растрогали, что у меня не хватает духа распространить на Вас свой обычный запрет. И если Вы не можете обойтись без моего мнения... будьте так добры, скажите просто, не цитируя меня, что я был доволен Вашей работой...

91

ДЖОНУ ФОРСТЕРУ

У берегов Ньюфаундленда,

понедельник, 17 января 1842 г.

...Нас восемьдесят шесть пассажиров; со времен Ноева ковчега на море не бывало такого диковинного собрания божьих тварей. В кают-компанию, после первого дня, я ни разу не заходил, ибо там шум, запах и духота невыносимые. На палубе я побывал всего лишь один раз - и был удивлен и разочарован незначительностью открывавшейся панорамы. Море, пребывающее в вечном движении, поразительно и, вероятно, с воздуха или с какой-нибудь высокой точки показалось бы величественным. Но когда взираешь на него с этих мокрых колеблющихся палуб в такую погоду, как сейчас, и в таких обстоятельствах, как наши, то, кроме головокружения и неприятных переживаний, ничего не испытываешь. Я был рад повернуться к нему спиной и спуститься вниз.

Я обосновался с самого начала в дамской половине - помните, я Вам писал? Опишу Вам остальных обитательниц ее, и как мы проводим время.

Итак, обитатели: я, Кэт и Энн * - в те редкие мгновения, когда она не лежит в постели. Забавная шотландочка, некая миссис П., супруга ювелира из Нью-Йорка. Он женился на ней в Глазго три года назад и бросил ее на другой день после свадьбы, ибо (это обстоятельство он от нее утаил) он был кругом должен. С той поры она жила все время с матерью; а сейчас, в сопровождении двоюродного брата, решила поехать к нему на год, на испытательный срок. Если к концу года ей там не понравится, она намерена возвратиться в Шотландию. Миссис Б., лет двадцати; ее муж едет этим же пароходом. Он - молодой англичанин, осевший в Нью-Йорке, а по ремеслу, насколько я мог выяснить, торговец шерстью. Они женаты две недели. Мистер и миссис К., удивительно нежная парочка, завершают каталог. Миссис К. - так я решил - дочь владельца пивной, а мистер К. удирает с ней, с кассой, с часами, которые стояли на камине, матушкиными золотыми часиками, всегда висевшими у нее в изголовье в особом мешочке, и прочим скарбом. Все женщины - хорошенькие, необыкновенно хорошенькие. Нигде и никогда не доводилось мне видеть столько красивых лиц, собранных вместе.

Теперь насчет качки: я забыл сказать, что, когда мы играем в вист, мы вынуждены класть взятки в карман, чтобы не потерять их; кроме того, раз пять или шесть на протяжении роббера нас сбрасывает со стульев, мы выкатываемся из всех дверей и продолжаем катиться, покуда нас не подберут официанты. Это настолько в порядке вещей, что во все время этой операции мы ни на минуту не теряем важности и, когда нас снова водворяют по диванам, продолжаем разговор либо игру с того места, на котором они оборвались.

Что касается новостей, их у нас больше, чем можно было ожидать. Вчера в кают-компании некто проиграл четырнадцать фунтов в двадцать одно, другой напился пьяным еще до окончания обеда, третий чуть не ослеп, ибо официант брызнул ему в глаза соусом из-под омара, а четвертый поскользнулся на палубе, упал и потерял сознание. Кок вчера с утра напился (получивши доступ к виски, которое было слегка разбавлено соленой водой), и капитан приказал боцману поливать его из пожарной кишки, покуда он не запросит пощады, которой, кстати сказать, он, по-видимому, так и не допросился, так как его приговорили четыре ночи кряду стоять на вахте без плаща и лишили грога. За обедом было разбито четыре дюжины тарелок. Один официант нес жаркое на блюде и свалился с лестницы, сильно повредив себе ногу. За ним следом свалился второй официант и подбил себе глаз. Пекарь заболел, кондитер тоже. Тогда подняли с постели какого-то нового человека, он тоже очень болен, сунули его в малюсенькую конурку на палубе, между двумя бочонками, и приказали - причем капитан все время стоял над душой, - чтобы он раскатал тесто для пирога; он же со слезами на глазах уверяет, что ему в его нынешнем состоянии совершенно невозможно даже смотреть на тесто. Двенадцать дюжин бутылок портера сорвались откуда-то и сейчас отчаянно перекатываются над нашими головами по палубе. Лорд Малгрейв (красивый малый, между прочим, да и вообще молодчина) побился об заклад с двадцатью пятью пассажирами, чьи каюты, как и его собственная, находятся в носовой части корабля, так что добраться до них можно, только пройдя через всю палубу, что достигнет своей каюты первым. Все поставили свои часы по капитанским и, завернувшись в плащи и нахлобучив на себя штормовые шляпы, двинулись в путь. Море с такой силой ринулось на судно, что им пришлось стоять, держась за поручни возле кожуха правого гребного колеса ровно двадцать пить минут; их обдавало волнами, и они не решались ни идти вперед, ни возвращаться, опасаясь, как бы их не смыло за борт... В течение двух или трех часов мы совсем было потеряли надежду на спасение; и, устремившись мыслями к Вам, к детям и ко всем, кто нам дорог, стали ожидать конца. Я уж и не надеялся, что переживу этот день и, уповая на бога, старался смириться со своей судьбой. Мысль о верных и преданных друзьях, которых мы оставляли, служила нам большим утешением, мы знали, что нашим малюткам не угрожает нужда... Новости! Полдюжины убийств на суше не так бы нас занимали, как эти...