Джейн Остен - Разум и чувство

– А основной капитал вы бы употребили на пожизненные ренты для авторов и их наследников.

– Нет, Эдвард, я бы нашла ему другое применение.

– Возможно, вы бы учредили награду тому, кто сумел бы блистательно воспеть ваше излюбленное утверждение о том, что любить можно только один раз в жизни. Полагаю, что вы не переменили свое мнение на этот счет?

– Разумеется. В моем возрасте убеждения так легко не меняются. И не думаю, что мне доведется когда-либо поверить в обратное.

– Как видите, – отметила Элинор, – Марианна тверда, как прежде. В этом она не изменилась.

– Только стала немного более серьезной.

– Ну, Эдвард, – сказала Марианна, – не вам это говорить. Вы сами-то не слишком веселы.

– Почему вы так думаете? – вздохнул он. – Веселость никогда не была неотъемлемой частью моего характера.

– То же самое можно сказать и о Марианне, – заметила Элинор. – Я бы никак не назвала ее оживленной и смешливой. Что бы она ни делала, она всегда очень серьезна и чрезвычайно сосредоточенна. Правда, иногда она слишком много и увлеченно говорит. Но, пожалуй, никогда не бывает по-настоящему веселой.

– Пожалуй, вы правы. Хотя раньше я придерживался другого мнения и всегда считал ее живой и веселой девушкой.

– Я частенько ловила себя на таких же ошибках, – проговорила Элинор, – я имею в виду совершенно неверное понимание той или иной черты человеческого характера. Я нередко воображала, что люди значительно более веселы или серьезны, умны или глупы, чем они оказывались на самом деле. Я даже не могу объяснить, откуда возникало подобное заблуждение. Иногда мы полагаемся на то, что люди говорят о себе сами, еще чаще – на то, что говорят о них другие люди, и не даем себе времени подумать.

– Но я считала правильным, Элинор, – сказала Марианна, – руководствоваться мнением других людей. Я думала, что наши суждения существуют лишь для того, чтобы угодить соседям. Разве не этому ты меня всегда учила?

– Нет, Марианна, никогда. У меня и в мыслях не было руководствоваться чужим мнением. Я всегда пыталась влиять только на поведение. И пожалуйста, не приписывай мне чужих грехов. Признаюсь, я виновата в том, что часто желала, чтобы ты оказывала больше внимания нашим знакомым. Но когда же советовала тебе разделять их чувства или руководствоваться их суждениями в серьезных делах?

– Насколько я понимаю, вам так и не удалось убедить сестру в необходимости вежливого обращения со всеми окружающими? – спросил Эдвард у Элинор. – Неужели вы в этом нисколько не продвинулись?

– Напротив, – ответила Элинор, бросив на сестру весьма выразительный взгляд.

– Я полностью на вашей стороне, – сказал он, – но, боюсь, мое поведение все же ближе к вашей сестре. Я очень хочу быть со всеми любезным. Но моя глупая застенчивость настолько велика, что я часто кажусь высокомерным невеждой, хотя всему виной моя природная робость. Мне нередко приходит в голову, что я от природы предназначен для низкого общества, поскольку со светскими знакомыми я всегда чувствую себя несвободным.

– Марианне застенчивость несвойственна, – возразила Элинор, – поэтому никак не может извинить ее невежливость.

– Она слишком хорошо знает себе цену, чтобы испытывать смущение, – ответил Эдвард, – а застенчивость всегда является следствием чувства собственной неполноценности. Если бы я сумел убедить себя, что мои манеры приятны и непринужденны, то наверняка перестал бы смущаться.

– Но вы все равно остались бы замкнутым, – заявила Марианна, – а это даже хуже.

– Замкнутым? – искренне удивился Эдвард. – Разве я замкнутый человек, Марианна?

– И даже очень.

– Не понимаю, – ответил он, краснея. – Замкнутый! Как? В чем? Что я от вас скрываю? Что вы имеете в виду?

Элинор несколько удивилась его необычной горячности, но попыталась свести все к шутке и сказала:

– Неужели вы так мало знаете мою сестру, что не понимаете ее намеков? Разве вам неизвестно, что она называет замкнутым каждого, кто не говорит так же быстро, как она, и не восхищается тем, что восхищает ее столь же пылко.

Эдвард не ответил. К нему снова вернулась невеселая задумчивость, и некоторое время он хранил угрюмое молчание.

Глава 18

Элинор с тревогой наблюдала за своим другом, пребывающим в тоске и унынии. Радость от его приезда для нее омрачалась тем, что он сам, казалось, был не слишком рад своему пребыванию здесь. Было ясно, что он несчастен. Ей же хотелось, чтобы столь же явным было чувство, которое он раньше, казалось, к ней испытывал. Теперь же она утратила былую уверенность в его привязанности. В его взоре временами все-таки появлялась нежность, но быстро исчезала из-за его сдержанности.

Эдвард присоединился к Элинор и Марианне в столовой на следующее утро до того, как остальные спустились вниз, и Марианна, которая всегда была готова помочь им обрести счастье, вскоре оставила их одних. Но не успела она подняться на пару ступенек, как услышала скрип открывающейся двери и, обернувшись, к своему великому удивлению, увидела, что Эдвард покинул комнату следом за ней.

– Схожу в деревню. Хочу взглянуть на своих лошадей, – сказал он. – Завтракать вы еще не сели, а я скоро вернусь.

Эдвард вернулся полный восхищения окружающим пейзажем. По дороге в деревню он видел много чудесных уголков природы, а из самой деревни, которая находилась выше коттеджа, ему открылся вид на особенно понравившуюся ему местность. Это была любимая тема для разговора у Марианны, поэтому она была само внимание, а затем она начала описывать свое собственное восхищение этими видами и расспрашивать Эдварда в подробностях о том, что особенно его поразило, но он перебил ее:

– Марианна, вам не стоит расспрашивать меня с таким пристрастием. Помните, я плохо разбираюсь в красотах природы и могу обидеть вас своим невежеством и дурным вкусом, если мы перейдем к чему-то определенному. Я назову холм крутым, а не гордо вздымающимся над равнинами; поверхность склона – неровной и бугристой, а не причудливой и загадочной. Я скажу, что удаленные предметы теряются из вида, в то время как, по-вашему, им надлежит тонуть в неясной сероватой дымке. Вам придется удовлетвориться тем выражением восхищения, на которые я способен. Здесь отличные места: крутые холмы, отличные леса, да и долина выглядит очень приятно – сочные луга, добротные фермерские постройки. Именно такой пейзаж я называю отличным, поскольку в нем сливаются воедино красота и полезность. Полагаю, что он помимо этого и удивительно живописен, поскольку вы им искренне восхищаетесь. Охотно верю, что здесь полно скал и утесов, седого мха и мрачных чащоб, но это все не для меня. Я ничего не понимаю в красоте.

– Вот тут, боюсь, вы правы, – сказала Марианна, – но зачем этим хвастать?

– Полагаю, – сообщила Элинор, – что Эдвард, пытаясь избежать одной крайности, тут же впадает в другую. Потому что, по его мнению, многие люди восхищаются красотами природы, на самом деле не ощущая ничего такого, и подобное притворство ему противно, поэтому он становится таким равнодушным, но эти красоты трогают его гораздо больше, чем он показывает.

– Верно, – подхватила Марианна, – восхищение пейзажем стало простым набором слов. Все делают вид, что понимают прелесть природы, и при ее описании пытаются подражать тем, кто первым открыл эту красоту. Мне противен любой подобный пустой набор слов, и иногда я не высказываю то, что чувствую, потому что не нахожу достойных слов для их описания, а простые, уже приевшиеся фразы и сравнения давно потеряли смысл.

– Я убежден, – ответил Эдвард, – что красивый пейзаж действительно вызывает в вас то восхищение, которое вы описываете. Однако ваша сестра не должна приписывать мне те чувства, которых я не испытываю. Красивый вид мне очень нравится, но не потому, что он слывет живописным. Мне не нравятся разбитые, корявые, искривленные грозой деревья, я предпочитаю стройные и высокие. Мне не нравятся ветхие, полуразрушенные хижины. Я не слишком люблю цветущую крапиву, чертополох и вереск. Я предпочитаю добротные фермерские дома сторожевым башням, и компания довольных жизнью и веселых крестьян мне нравится гораздо больше, чем великолепные итальянские разбойники.

Марианна посмотрела с удивлением на Эдварда, с состраданием – на свою сестру. Элинор только рассмеялась.

На этом разговор прервался. Марианна впала в молчаливую задумчивость, пока другой предмет не привлек ее внимания. Она сидела рядом с Эдвардом и, когда он брал чашку с чаем у миссис Дэшвуд, заметила кольцо у него на пальце – кольцо с вделанной в центр прядью волос.

– Я никогда раньше не замечала, чтобы вы носили кольцо, Эдвард! – воскликнула она. – Это волосы Фанни? Я припоминаю, как она обещала вам локон. Но мне казалось, что ее волосы темнее.

Марианна сказала первое, что ей пришло в голову, но, заметив, как расстроился Эдвард, рассердилась на себя. Эдвард покраснел и, быстро взглянув на Элинор, сказал: