Саддам Хусейн - Забиба и царь
- Да, но лучше господином народа и слугой его, Забиба.
Поднялась Забиба, обняла царя обеими руками и, не спрашивая его на то разрешения, поцеловала его в лоб. Так уж заведено у царей, что простолюдин, прежде чем поцеловать царя, должен спросить его согласия, а тот вправе позволить или отказать. Зато если царь пожелает поцеловать любую женщину из народа, ему нет нужды спрашивать у кого-либо разрешения.
* * *
Царь сказал:
- Я снова хочу вернуться в прошлое и сказать, что в те времена, когда я навещал вас в деревенском доме, расположенном рядом с домом презренного Хискиля, и когда ты приходила ко мне во дворец, в речах твоих был виден опыт простого человека и глубокое знание вопросов власти. Скажи мне, где и как ты могла узнать все это.
- Мой ответ так важен для тебя, мой царь, что мне ничего не остается, как отвечать?
Удивило царя, что Забиба колеблется с ответом, и еще больше захотелось узнать то тайное, из-за чего Забиба не спешит отвечать на его вопрос. Он сказал:
- Разве не ясность и равенство - то, на что опираются любые отношения?
Отвечала Забиба:
- Ты прав, мой царь.
- Разве не необходимо, чтобы между влюбленными было равенство, Забиба?
Сказав это, царь заимствовал то, что говорила когда-то сама Забиба, словно хотел напомнить ей сказанное и тем самым облегчить ответ на его вопрос.
Забиба сказала:
- Да, мой царь, об этом я тебе раньше уже говорила.
- Так желаешь ли ты себе того, чего не пожелала бы другим?
- Боже упаси меня поступить так, мой царь, это было бы эгоистично, и никто не доверял бы мне после такого.
- Тогда отвечай на мой вопрос.
- Твоя воля, мой господин.
Было видно, что она предпочла бы не отвечать, но он не освободил ее от ответа.
- Я говорила и рассказывала тебе о том, что имеет отношение к народу, о предпосылках и чувствах, об образе мышления, о приятии того, что можно принять, и об отвержении того, что он отвергает.
И, сказав об отвержении того, что народ отвергает, она добавила:
- Но я не могу в этом выражать точку зрения всего народа. Я говорю только от имени основной его массы.
- А почему ты не можешь выражать позицию всего народа? Разве не гарантировал я тебе равенство в нашем разговоре?
- Гарантировал, мой царь, но я не давала тебе этот тяжелый ответ, пока ты не подготовился к тому, чтобы вынести его тяжесть. Чтобы не тяжело тебе было слушать о том, что не приемлет народ.
- Значит, ты поступала так по своему усмотрению, а не потому, что я не позволял?
- Да, мой царь, по своему усмотрению. Это потому, что я хорошо тебя чувствую.
- Как это, Забиба?
- Приучила меня жизнь, как приучила она и других людей из народа, принимать то, что я не желаю, если другой вправе навязать мне это. Так приучена я, и так приучены другие люди с самого начала жизни. Но ты не привык к этому, потому что решения в своей жизни принимаешь ты, а исполняют их другие. Все устроено так, что народ или те, кто тебя окружает, не могут противиться твоему решению, а ты не откажешься от своего решения, даже если оно не пользуется поддержкой народа и народ его не принял бы, будь у него возможность его оспорить. Поэтому тебе необходимы отношения совсем другого уровня. Тебе следует понять, что такое ответственность. Поэтому я старалась до поры не говорить тебе об этом, а я, с твоего позволения, представляю здесь совесть народа. Мне известно все, что не приемлет и отвергает народ. Но в соответствии с моим планом, я рано или поздно все тебе расскажу.
- Но разве не должен я, Забиба, чтобы принять окончательное решение, иметь полную ясность во всем или хотя бы в основных понятиях? Разве не должен я знать все о народе, как народ знает все обо мне, чтобы принять его таким, какой он есть, а он принял меня таким, какой я есть?
- Да, мой царь, но всему свое время, и глубина начинается от берега. Люди не всегда готовы, и не все могут сразу окунуться в глубину и сопротивляться стремительному течению. Поэтому сначала они плавают возле берега. И никто не может нырнуть в самом глубоком месте, если он не доплыл до него, если он еще не созрел внутренне и в практическом плане.
- Это верно, Забиба. Значит, ты расскажешь все потом и разъяснишь все, что касается жизни народа?
- Да, мой царь, и приятное, и печальное.
- А разве в жизни народа есть что-то печальное, как это бывает в коридорах царских дворцов и в царских покоях?
- Да, мой великий царь, и есть, и нет.
- Как же это, Забиба?
- В его жизни есть печальное. Но печальное это вовсе не такое, как в коридорах царских дворцов. Печально то, что у народа есть и неблаговидные желания, и поведение, которое трудно назвать пристойным, и жадность.
- Народ так же жаден, как и цари?
- Народ не жаден, мой царь, но в народе есть жадные люди. Каждый из них жаден по-своему.
- А дальше что?
- Смешались в народе правда и неправда, и не сможет он их различить, если не пожелает этого.
- Послушать тебя, Забиба, так получается, что у меня такое же положение, как у того, кто просит у огня защиты от зноя.
- Не совсем так, мой царь. Заговоры, разногласия, интриги и тому подобное, что случается во дворцах царей или в их отношении к народу и его проблемам, порождены не отсутствием ясности или недостатка сознания, культуры или необходимой подготовки. Иные вещи поселились в душах, и потому болезнь прогрессирует. Но тот, кто сможет рассмотреть в народе те недобрые качества, которые мы сейчас упоминали, сможет устранить их и излечить народ, используя для этого сознание, ясность, подготовку, глубину веры, принятие справедливых законов и их решительное проведение.
- Разве народ нуждается и в решительности, Забиба?
- Да, мой великий царь, людям нужна сейчас решительность, чтобы добрые люди нашли в ней защиту и чтобы опасались ее те, кто слаб душой.
- Я тебя понял. Но вернемся к тому, о чем я тебя спросил. Как ты могла так глубоко познать вопросы власти и царствования, ты, какая ты есть и какой я знаю тебя с того момента, как мы встретились?
- Не соглашусь с тобой, мой царь, ибо ты плохо меня знаешь.
- Разве такое возможно, Забиба?
- Таковы уж женщины, что они не выставляют на обозрение все свои качества. Так устроен характер женщины, и так ведет она себя в жизни и с мужчиной. И поскольку раньше ты не задавал мне этот вопрос, я не желала раскрывать тебе то, что расскажу сейчас, отвечая на твой вопрос, но за это тоже кое о чем тебя попрошу.
- Говори, Забиба, чего ты желаешь.
- Давай отдохнем, чтобы я могла вдохнуть твой аромат и поцеловать тебя.
Улыбнулся царь и сказал:
- Клянусь Аллахом, я хотел того же просить у тебя, любимая моя Забиба. Но народ опережает царей, потому что он ближе к жизни. Не это ли ты хотела сказать мне, Забиба?
- Сказала бы, мой царь, если бы ты сам не сказал.
Они насладились отдыхом и снова вернулись к разговору.
Царь сказал:
- Я готов слушать тебя, Забиба.
- А я готова и внутренне настроена на то, чтобы служить моему царю.
Царь сказал:
- Я слушаю тебя, Забиба.
Продолжила Забиба говорить так, будто вернулась из мира грез или очнулась ото сна:
- Да, да, мой царь, я готова.
И сказала, немного смущаясь:
- Дом наш стоял, как ты знаешь, очень близко, почти вплотную, к дому Хискиля, и он поначалу хотел снести его, потому что вид его был несовместим с видом его роскошного дворца. Дом был из глины, покрыт деревом и тростником, а сверху снова обмазан глиной. Построен дом был по-простому и из таких материалов, которые недорого стоили, но отец хотел сделать его уютным внутри. Он использовал гипс, который остался от постройки дворца, и покрыл им стены дома внутри, приспособил старые окна, которые выбросили на свалку работники Хискиля после того, как разрушили стоявший поблизости старый дом, чтобы в наш дом падал солнечный свет. Жили мы в этом доме, я и мой отец, пока я не вышла замуж и не стали мы жить все вместе.
Забиба замолчала и подумала про себя:
- Стоит ли рассказывать царю все о моих отношениях с мужем и о моих чувствах в связи с ними?
Потом сказала сама себе:
- Верно говорят мудрые люди, что женщина, которая жалуется на свои отношения с мужем чужому человеку, призывает его к себе или дает знак об этом. Нет, не стану ему все рассказывать.
После чего снова заглянула в свою душу и спросила ее:
- Но разве царь не властен над всеми делами нашими и не можем мы рассказать ему все, что пожелаем, когда жалуемся на то, что не дает нам покоя? Как он поможет мне, если не будет убежден в моей правоте? А как он будет убежден в моей правоте, если не будет знать всей правды?
И продолжила уже вслух:
- Муж мой обращался со мной так, словно приобрел меня для своих половых потребностей: как будто он баран среди стада овец, а я одна из овец. Он заталкивал меня в постель, не заботясь о том, чтобы меня подготовить. Он никогда не спрашивал моего желания и ставил в трудное положение моего отца, которому из-за чувства неловкости нередко приходилось спать во дворе. Отец входил в дом только по необходимости или когда видел, что мой муж ушел. Представь себе, мой великий царь, как он спрашивал меня, чтобы записать на свой счет очередную победу: "Сколько раз мы проделали это сегодня, Забиба? Сколько еще осталось до нашей обычной нормы?" Вот так он спрашивал меня и так обращался со мной, не пытаясь даже узнать, желаю я этого или нет. Он и не пробовал выразить своих человеческих чувств по отношению к тому, кого любит, и смотрел на то, что он делает, как будто все это было только для него. А когда я спрашивала его иногда, он говорил, что желает показать мне, как он меня любит, через те разы, которые считает в постели, и что только так он способен выразить свою привязанность ко мне. Возможно, в его голове вертелась мысль о том, чтобы сказать, что так я выплачиваю долг своего отца за тот калым, который он взял за меня.
