Владислав Вишневский - Кирза и лира
Спать!.. Скорее спать!
Строй со всем согласен, безразлично качает головами, раскачивается, спит с открытыми и полуоткрытыми глазами.
Старшина видит, — ничего не соображают, в любую минуту могут повалиться прямо на пол. «Этого мне не хватало. Неужели уж такие слабые? — отмечает про себя старшина глядя на кислые лица молодого пополнения. — Ну, ничего, ничего, притрутся — оботрутся. Молодые, вытянут». По привычке укоризненно качает головой и, махнув рукой (всего-то половина пятого утра) — дает команду:
— Ладно. Р-рота, смирно-вольно-отбой! — в одной тональности приказал он и добавил. — Можно сходить в туалет!
Новобранцы, вяло выдохнув, шумно шаркая сапогами, на подкашивающихся ногах бредут к кроватным колыбелям. Старшине дико, непривычно было видеть нахальную вялость строя при выполнении всеми любимой команды. Его остро кольнуло желание немедленно встряхнуть, погонять пацанов туда-сюда, вздрючить их, как обычно перед сном, по сверхполной программе. Чтоб летели, голуби, в эту желанную для всех кровать, как на крыльях… Сегодня, пожалуй, он первый раз махнул на это рукой: еще успеется… сам тоже устал.
Про «отбой» старшина мог вообще не говорить, мы и так уже давно спали. Какой туалет?.. Завтра, — гаснет в сознании. — Только спать! Скорее…
Как я дошел до кровати, как разделся, как — не размышляя — залез на такую высоту, на второй ярус — не знаю. В сознании билась одна угасающая мысль: «спать… — Одна всё заполняющая мечта, — спа-ать… Только спа-а…
Засыпаю мгновенно.
Тонкая, еле заметная ленточка рассвета уже подвела итог ночи, обозначила приближение нового дня. Для нас, молодых солдат — новых армейских дел, новых армейских встреч, новых армейских…
Я еще сплю. Меня ещё здесь нет. Я ещё не чувствую свою бренную физическую оболочку, свою внешнюю физическую сущность. Мое подсознание летает ещё где-то далеко-далеко, в других мирах. Там, где мне очень легко и свободно. Там, куда доставить меня может только мой сон… Я свободно летаю, парю там… Мгновенно зависаю на любом расстоянии от любого предмета или образа, на этой интересной, но незнакомой мне планете. Странные предметы-образы, как быстро сменяющие друг друга непонятные мне цветные картинки немного беспокоят моё сознание своей быстро меняющейся формой, своим состоянием. И тем, что не могу точно уловить их назначение, их суть. Что это?..
Мне еще неведомо, а сторож-сознание уже уловило и зафиксировало внешние беспокойные раздражители. Пытается загнать моё летающее подсознание, в мою физическую сущность. Тревожит: «Твоя оболочка, твоё тело в опасности, не оставляй его так долго без внимания. Не забывай, что оно в другой, в физической, опасной материальной среде…». Диссонирующих с моим состоянием раздражителей становится всё больше и больше, они все тяжелее и весомее. Они отягчают меня, снижают мой полет, выдавливают из меня мой сон. Я торопливо — хотя так не хочется прерывать счастливый полёт! — возвращаюсь туда, где только на одно мгновение, кажется, оставил свою физическую оболочку отдыхать. Уже камнем, стрелой — не чувствуя ни тяжести перегрузок, ни трения, ни должной высокой температуры — легко преодолеваю невероятные пространства, стремясь к той единственной точке Земли, к той единственной кровати, к тому единственному, сейчас усталому, молодому, слабому, незащищенному телу — моему телу, к себе самому. У-ух, ты, вл-летаю!..
Я на месте.
Я успел!..
Разместившись в себе, в полусне мысленно, в мгновение зондирую закоулки своего тела, осматриваю их, — нет, всё хорошо, всё на месте, почти всё в норме.
Что же такое тревожное выдернуло меня из сна?
В кровати тепло, даже уютно. Проснувшись, лежу не открывая глаз. Ага, — вспоминаю, — я в армии, а это, наверное, — казарма. Голова моя под подушкой. Лежу, уткнувшись носом в матрац. Матрац пахнет пылью и чем-то неприятно специфическим, непривычно казенным: хлорка, карболка, моча… Не знаю, что это! По-моему, все запахи вместе. Вокруг много приглушенных подушкой тяжелых звуков. Все звуки резкие, шумовые. Шум передвигаемых кроватей или может быть шкафов, какие-то прыжки или падения — непонятно! Шумовой фон дополняет топот множества слоновьих ног, какие-то отдельные выкрики, невнятные голоса, бряцанье цепочек или цепей, резкие глухие металлические щелчки. Интересно, что это там?.. Сбрасываю подушку.
По ушам бьёт плотный шум! По глазам — яркий свет! И вязкий, неприятно-специфический тяжелый запах врываются в меня, в мой нос, в глаза и уши, резким боксерским нокаутирующим хуком. Бац, так, одной мощной пачкой в пятак — нокаут!
В казарме очень светло от множества больших ламп без плафонов, — включен полный свет. Воздух густой, терпкий, вонючий, настоянный на кислых запахах мужских тел, сочных запахах сохнущих портянок, кирзовой кожи, сапожного крема, плохо просушенной одежды, туалета, хлорки, пыли… Вчера, то есть ночью такого запаха не было, точно — не было. Или я так укатался, что не заметил?.. — копаюсь в своих воспоминаниях. — Не помню. Глаза пощипывает, а дышать лучше ртом.
С уровня второго яруса хорошо просматривается всё спальное помещение и его окрестности. Часть коридора в одной её стороне и в другой, там, где часовой у тумбочки. А почему он стоит у тумбочки? А где знамя? Кстати, сейчас стоит уже другой дневальный — длинный и худой. Значит, того сменили, догадливо отмечаю я, продолжая исследовать новый для меня объект. На ремне у него широкий армейский нож в ножнах — классный ножичек! На тумбочке замечаю черный телефон без наборного диска. Понятно, чтоб домой не звонили. Высоко вверху над дневальным, на стене, висят круглые, под стеклом, часы. Стрелки показывают пять тридцать девять утра. Пять часов тридцать девять минут.
Пять тридцать утра?!
Уж… ас! Я глазам не поверил. Это же такая рань! Пять трицать утра. Пять тридцать!! Я и в худшие-то дни своей жизни так рано никогда не просыпался. Никогда! А тут… Чего это они так разгалделись-расшумелись, чего им в такую рань не спится? За окнами ещё, считай, ночь. Наши ещё все спят. Нет, вижу, не все спят — многие, как и я, были разбужены этим невероятным варварским столпотворением. Сидят на кроватях, как китайские божки в своих белых рубахах, тянут тонкие шеи, крутят лысыми головами, с удивлением и интересом наблюдают за происходящим. Что там?
— Пашка, ты туда глянь!.. — заметив, что и я проснулся, кивают мне головами в другую сторону.
О-го-го! Мы в этом помещении не одни, на другой стороне казармы оказывается живут и другие солдаты. Когда мы приехали, свет в помещении не включали, и мы их не видели, они, оказывается, просто спали. Вот они-то сейчас (в так-кую-то ра-ань!) с таким вот грохотом и шумом куда-то собираются. Их много. Очень много. Они, заняв весь проход, «Гля, мужики, у них автоматы!» — с восхищением замечаем мы, — выстраиваются, ровняют носки сапог по желтой, нарисованной на полу линейке. Куда это они в такую рань собрались, не на войну ведь, правда? Нет, вижу, у них на лицах нет паники, значит, не на войну, только в их фигурах заметна печать какой-то покорной обреченности и сильная, привычная уже усталость. Ты смотри, действительно все до одного с автоматами!
А сколько всего навешано-то на этих солдатах!.. Как на большой праздничной ёлке. Кошмар! Через одно плечо зелёная большая сумка — противогаз похоже, на другом плече автомат. На поясе, сзади, саперная лопатка с короткой ручкой, зеленая железная каска, спереди и с боков навешаны: штык-нож, котелок, фляжка, какая-то серая сумка-подсумок, маленький подсумочек. Сверху, через плечо, висит, как хомут, скрученная скатка. Невероятно — как это можно шинель так «хомутно» скрутить, поразительно просто! Главное, куда это они собрались? На часах пять сорок пять. Пять сорок пять! Рано же еще, ну! Солдаты стоят, поправляя друг на друге всю эту оснастку, подгоняют. Тут же, с ними, три молодых офицера. Они в полевой, без блесток, форме, с пистолетами в кобурах — видна часть темной рукоятки. Пистолет тяжело отвисает на ремне и поэтому, на всякий случай, привязан кожаным шнурком, чтоб не потерялся, значит, понимаю. Продумано! Сбоку легко и изящно свисает красивая плоская планшетка.
Перед строем, тоже полностью увешанные снаряжением, ходят, проверяя готовность солдат их старшина и младшие командиры. Но вот старшина, подобравшись, как перед прыжком, вдруг громко командует:
— Учебная р-рота-а, р-равняйсь… Смир-рна! — наступила оглушительная тишина. Солдаты почти одновременно дернули туда-сюда головами. — Р-равнение, на ср-редину! — старшина очень чётко повернулся, и, печатая шаг — как на параде на прямых ногах бац, бац, бац, бац! — об пол, классно так, двинулся в сторону офицеров. Мы на койках закрутились, восхищенно переглядываясь: красиво, да?.. во дает!.. здорово, да? А старшина уже громко, чётко и не торопясь, докладывает:
