Бертольд Брехт - Разговоры беженцев
Калле. Суть проблемы сводится для них вот к чему: смогут ли они изготовить достаточное количество людей высшей расы. В концлагере комендант три часа гонял нас по плацу перед, бараками, потом приказал сделать двести приседаний подряд. Затем он построил нас в шеренгу по двое и произнес речь. "Мы, немцы, - кричал он писклявым фальцетом, - раса господ! Я вам, Дерьмо собачье, до тех пор хвосты буду крутить, пока не станете у меня, как один, представителями высшей расы, чтоб не краснеть за вас перед всем миром. Как же это вы думаете прийти к мировому господству, такие слюнтяи и пацифисты? Пусть обнегритянившиеся расы Запада разводят пацифизм и слюнтяйство. Рядом с этим негритосским сбродом последний немец в расовом отношении все равно что стройная ель рядом с трухлявым пнем. Но я вам мозги прочищу: так вам хрен приперчу, будете меня на коленях благодарить, что сделал из вас по приказу фюрера людей высшей расы!"
Циффель. Что же, осилили вы эту безнравственную великую задачу?
Калле. Мне она оказалась не по плечу. Но вместе с тем явно и открыто не стремиться к мировому господству - на это у меня не хватило духу. Меня избивали. А после комендант как-то удостоил меня даже беседы с глазу на глаз. Вид у него был утомленный, потому что он уже с утра, натощак, присутствовал на двух порках. Он лежал на диване, набитом конским волосом, и поглаживал своего сенбернара. "Видишь ли, - раздумчиво произнес он, - тебе все равно придется его завоевывать, мировое-то господство. У тебя нет иного выхода. Во внешней политике получается точь-в-точь как во внутренней. Возьми вот меня! Я работал страховым агентом. Один из директоров был у нас еврей. Он выбросил меня на улицу под тем предлогом, что будто бы я не сумел заключить ни одного договора и израсходовал на личные нужды какие-то там две страховые премии. У меня не оставалось другого выхода, как вступить в такую партию, которая стремилась к господству в нашем государстве. А если моего примера тебе недостаточно, возьми самого фюрера! Накануне прихода к власти он был полным банкротом. Куда податься? Только и оставалось что в диктаторы. Возьми, наконец, Германию! Она - банкрот. Гигантская промышленность - и ни тебе сырья, ни рынков! Выход один - мировое господство. Попробуй-ка взглянуть на дело с этой точки зрения!"
Циффель. Да, им удастся решить поставленную задачу, только если они будут действовать с непреклонной суровостью. Обращайтесь с трусом посуровее, и вы можете сделать из него чудовище. Если бы вам понадобилось разбомбить величайшую из столиц мира, мы в принципе могли бы осуществить это руками каких-нибудь мелких служащих, у которых душа уходит в пятки, когда им надо войти к начальнику своего подотдела. Как? Это уж вопрос чисто технический. Вы сажаете солдат в машины, затем пускаете эти машины на врага, причем с такой скоростью, чтобы никто не решился спрыгнуть на ходу. Вы запихиваете солдат в транспортные самолеты и приказываете сбросить в гущу вражеских войск, где они, защищая свою жизнь, поневоле будут драться до последнего. Удобно также сбрасывать их на врага в виде живых бомб. Как-то даже упрятали целую армию в трюмы грузовых судов и тайком отправили ее за море к дальним берегам, там ее высадили, и пришлось ей проявлять чудеса храбрости в борьбе с превосходящими силами туземцев, которые от неожиданности и с перепугу надавали доблестному воинству по шапке. Народы двух континентов бледнея взирали на действия неустрашимых десантников, но если даже там действовали десантники устрашенные, побледнеть все равно было от чего. К этому следует присоединить и научно разработанную систему муштры. При надлежащей муштре у вас запросто начнут совершать подвиги даже самые здравомыслящие люди. Человек будет героем чисто автоматически. Ему потребуются величайшие волевые усилия, чтобы удержаться от героических деяний. Лишь мобилизовав все свое воображение, он сможет придумать какой-нибудь негероический поступок. Пропаганда, угрозы, сила примера способны превратить в героя чуть ли не каждого, ибо они отнимают у человека собственную волю. В самом начале великой эпохи я узнал, что мой швейцар стал губернатором одной побежденной страны; спортивный репортер бульварной газетенки - виднейшим культуртрегером, а хозяин табачной лавки - одним из кормчих промышленности. Уголовники, которые в прежние времена скромно, без всякого тарарама, забирались в чужие квартиры, да и то главным образом по ночам, теперь стали заниматься своим промыслом в открытую, среди бела дня, и еще старались, чтобы газеты как можно больше писали об их подвигах. Добавьте в соус немного специй, и кушанье приобретает совершенно иной вкус. Точно так же и все вокруг нас неожиданно стало приобретать совершенно иной вид, надо сказать, угрожающий. Сначала только кто-то угрожал кому-то, потом кое-кто стал угрожать всем и под конец - все стали угрожать всем. (Люди засыпали с мыслью об угрозах, которые в этот день сыпались на них, и об угрозах, которыми завтра они сами ошарашат других.
Калле. За короткое время им удалось нагнать друг на друга такого страху, что дело доходило до анекдотов. Рассказывали, например: приезжает к ним туда один иностранец и является к своему партнеру по торговым делам. Сидят они в конторе, и вдруг этот иностранец спрашивает: "Ну как вам живется при новом режиме?" Партнер бледнеет, бормочет что-то невразумительное, хватается за шляпу и тащит иностранца на улицу. Иностранец думает, что на улице он услышит ответ на свой вопрос. Не тут-то было. Хозяин конторы боязливо озирается и увлекает гостя за собой в какойто ресторанчик. Здесь он садится с ним в уголок, подальше от других посетителей. Им подают коньяк, и, когда официант удаляется, иностранец вторично задает свой вопрос. Однако немец недоверчиво косится на лампу, которая стоит у них на столике - у лампы необычайно массивный бронзовый цоколь. Они расплачиваются, и немец приглашает гостя к себе домой, в свою холостяцкую квартиру. Он ведет его прямо в ванную, открывает кран и, когда вода с громким шумом начинает литься в ванну, придвигается к гостю чуть ли не вплотную и еле слышно произносит: "Мы довольны".
Циффель. Без мощного полицейского аппарата и неусыпной бдительности не превратишь в высшую расу ни один народ. Он непременно начнет снова вырождаться. К счастью, государство в данном случае имеет возможность оказать некоторое давление. Государству вовсе не обязательно думать, как набить своим гражданам брюхо, иногда вполне достаточно набить им морду. Завоевание мирового господства начинается с чувства самопожертвования. Мировое господство держится на самопожертвовании, нет самопожертвования нет мирового господства. Единственные существа, не ведающие чувства самопожертвования, - это танки, пикирующие бомбардировщики и вообще машины. Только они способны отказаться терпеть голод и жажду. В таких случаях они не внемлют доводам разума. Вышло горючее - и их не сдвинешь с места никакой пропагандой. И никакие клятвенные заверения насчет обетованных морей бензина в будущем не заставят их воевать, если не дать им бензина насущного. Сколько бы кругом ни кричали, что отечество погибнет, если они не продержатся еще немного, - для них это глас вопиющего в пустыне. Что проку напоминать им о славном прошлом? Они не питают веры в фюрера и не ощущают страха перед его полицией. Если они забастуют, с ними не справятся никакие эсэсовцы, а бастовать они начинают, как только иссякнет горючее. Когда нет бензина, с какой радости возьмется у них сила? Сила через радость у них невозможна. Они то и дело требуют смазки, и весь народ должен сидеть без масла только потому, что масло нужно им. Если же о них заботятся недостаточно, они не проявляют раздражения, но не проявляют и понимания серьезности момента - они простонапросто начинают ржаветь. Во всей стране не найдется человека, которому было бы так легко сохранить свое достоинство, как им.
Калле. История Германии сложилась неудачно, и в результате у немцев выработался беспримерный по стойкости рефлекс послушания. Немцы послушны, даже когда из них хотят сделать высшую расу. Рявкните на них по-фельдфебельски: "Приседания начали!" или "Направо равняйсь!" или "Покорять мир - шагом арш!" - услышав команду, они постараются ее выполнить. Разумеется, пришлось хорошенько вдолбить им в голову, что такое немец, а что - не немец. Тут прежде всего помог лозунг "кровь и почва". Только немец имеет право проливать кровь за фюрера и только немец, корнями вросший в родную почву, имеет право выдирать из нее других немцев. Заключенный концлагеря и его истезатель - люди родные по крови, а так как они к тому же вросли корнями в одну и ту же почву, то, в сущности, между ними и разницы нет. Я всегда относился к узам крови так же, как и к любым другим стесняющим меня узам. Я не люблю, когда меня стреноживают. Верно, отца по собственному желанию не выберешь, но как раз поэтому он и не стесняется дать тебе ремня. Надо думать, он не чавкал бы так за обедом, если б знал, что ты можешь выбрать себе отца получше.
