Кобо Абэ - Стена
Он попал в небольшой бар. На стене висел женский портрет — соединенные вместе левая и правая половины Ёко-машинистки и Ёко-манекена. Одна половина была грустной, другая — веселой, улыбающейся. Перед портретом стоял проигрыватель, из которого лилась музыка. Пластинка пела:
И в минуты радости, и в минуты грустиЯ смеюсь,Ненавижу сантименты.Потанцуем...
Он остановился у стойки, и тут с полки сорвалось что-то сверкающее и подлетело чуть ли не к самому его лицу. Он в страхе отпрянул назад, но сверкающий предмет задержался у его лица и опустился вниз, на стойку. Это был стакан. Следом, словно мчась за ним вдогонку, прилетела бутылка сакэ. Она поднялась над стаканом, наклонилась и наполнила его до краев. На бутылке было написано: «Слезы хамелеона».
Он поднес стакан ко рту и немного отпил — к выпивке он не был особенно привычен. Осмотревшись по сторонам, увидел, что к стене — напротив той, где висел портрет Ёко, — была прилеплена листовка:
ЭКСТРЕННОЕ СООБЩЕНИЕ СУДА (№ 6)
Сейчас, в... часов дня, согласно донесению агента частной полиции, обвиняемый решился, наконец, бежать на край света и с этой целью поглотил стену комнаты. В результате на поглощенной им до этого безлюдной равнине возникла стена, которая начала поразительно быстро расти. Среди общественности раздаются голоса о необходимости, отвлекаясь от установления виновности или невиновности обвиняемого, создать научно-исследовательскую группу для изучения растущей стены. В связи с этим юрист, представляющий судебную сторону, заявил следующее: «Поскольку обвиняемый лишился имени, на него не распространяется закон о защите прав человека, и суд не имеет оснований выступить против создания исследовательской группы».
После того как он трижды прочел листовку, за стойкой зазвенел звонок. Это был телефон. Никто не подходил, пришлось взять трубку ему. Не успел он поднести ее к уху, как кто-то сразу же заговорил. Этот кто-то, несомненно, знал заранее, что подойдет к телефону именно он.
— Алло, надеюсь, вы прочли экстренное сообщение суда номер шесть. Я профессор Урбан, последователь Корбюзье, убежденный урбанист, избранный заместителем руководителя группы изучения растущей стены, созданной Черным Доктором. Растущая стена — живая стена! О-о, это же поэзия нашей современности. И она высится на безлюдной равнине на краю света. Мы, урбанисты, можем о таком только мечтать! Я в ужасной ажиотации. Слышите, как дрожит мой голос? Алло, да, совершенно верно, я взволнован. Честно говоря, я по характеру человек довольно сухой. Похвастаться мне особенно нечем. Однако я профессор университета точных наук. Да, совершенно верно, о-о, я чувствую, как вы дрожите. Думаю, именно это следует назвать волнением от преодоления нравственных устоев. Теперь, алло, о нашей исследовательской группе — согласие соответствующих инстанций наконец получено, наша группа отправляется в путь немедленно. К тому же и у вас тоже как будто всё в порядке, так что перспективы исследовательской группы поистине радужные. Нет, нет, все хорошо, хочется, чтобы и вы порадовались вместе с нами. Долго ждать себя мы не заставим. До встречи.
Профессор Урбан резко оборвал разговор, ему же ответить было нечего, и он уныло держал в руке трубку, забыв опустить ее на рычаг.
— Быть в задумчивости все равно что отдыхать. Положите же, наконец, трубку. Потанцуем и забудем обо всем. — За его спиной стояла Ёко, соединенная из двух половин — машинистки и манекена.
— О-о, это вы обе... А я перепугался. Думал, портрет со мной разговаривает.
— Хватит врать. Ведь вы только что так внимательно на меня смотрели. И к тому же, что значит «вы обе», странно. Я одна.
В самом деле, не успела она закончить, как та часть, которая была машинисткой, исчезла и возникла целиком Ёко-манекен.
— Ну так как? Потанцуем?
— Нет, но мне бы хотелось спросить тебя кое о чем. Не сесть ли нам вон на те стулья?
— Странно, почему вы хотите сесть именно на те? Мест, как видите, сколько угодно.
— Но разве те не свободны?
— Неужели они кажутся вам свободными? Ох и юморист же вы! Ну конечно, вспомнила наконец. Вы человек-утка из зоопарка, верно?
Он неожиданно разозлился и на этот вопрос ей не ответил.
— Разумеется, свободные, сколько ни смотри — свободные.
— Ну и самомнение же у вас, постыдитесь. Посмотрите внимательней, они все заняты — ни одного не осталось.
Он насильно потащил ее к стульям, размышляя о том, что вкладывать мысли человека в голову манекена — пустое занятие, но то, что увидел, поразило его.
— И верно, заняты. Ошибся, значит.
— Действительно, ошиблись. Но я рада, что теперь у нас с вами полное согласие. Я терпеть не могу сентиментальных.
— Почему ты считаешь меня сентиментальным?
— Разве не сентиментальный человек тот, который уверен, что есть места, когда их нет?
— Не согласен, — начал он, но поспешно поправился: — Правильно. Да, я все-таки хотел кое-что спросить...
— Что же? — повернулась она к нему. — Я и сама толком ничего не знаю. Загадки не по мне.
— Но ведь я тебя еще ни о чем не спрашивал. К тому же, никакая это не загадка, и ты должна знать.
— Думаю, что не знаю. Загадывать загадки — ваша слабость.
Отвечать ей нет смысла, подумал он, лучше спрошу то, о чем хотел спросить.
— Где Ёко? Ты, наверное, знаешь?
Она решительно парировала:
— Ах вот оно что. Я — Ёко.
— Нет, не ты. Я имею в виду другую Ёко, которая совсем недавно была твоей половиной.
Неожиданно выражение лица Ёко-манекена, пристально смотревшей на него, застыло.
— Вы мне задали странный вопрос. Почему это?
— Почему? Ёко моя возлюбленная. Единственная, кого я смог полюбить. Хочу хоть в последний разок взглянуть на нее.
— Это правда? Если в самом деле правда, то лучше я ничего не буду отвечать.
— Почему?
— Ах, опять это ваше «почему». Сами должны бы понять.
Ёко-манекен потупилась, всем своим видом показывая, как ужасно она огорчена. Тоска ее была безысходной, она так и стояла, не поднимая головы. Он непроизвольно взял ее за подбородок, и Ёко-манекен вдруг превратилась в настоящую Ёко.
— О-о, Ёко... А ведь я даже не представлял себе, что ты и есть Ёко-тян[7]. Все у меня идет вкривь и вкось.
Он радостно обнял Ёко и прижал к груди, но она отстранилась и, печально глядя на него широко открытыми огромными глазами, глубоко вздохнула и покачала головой. Ее поведение он воспринял как более решительный отказ, чем любые слова. Каждое движение ее головы означает, что я исчезаю, думал он. Но в действительности он не исчез и, не в силах вынести этой муки, бросился к двери.
— Стой! — раздался пронзительный голос, но это кричала не Ёко, а Черный Доктор, вбежавший, запыхавшись, в другую дверь, не в ту, из которой собирался выскочить он. — К чему такая нервозность. — Черный Доктор взялся правой рукой за висевший на левом боку, точно шпага, огромный ланцет и, немного отдышавшись, продолжал: — Группа изучения растущей стены прибыла. И приступает к работе немедленно. Я — руководитель группы. — Он учтиво поклонился: мол, прошу любить и жаловать, и приказал: — Входите.
Тут же вошел мужчина, осторожно неся в руках огромный точильный камень...
— Папа! — непроизвольно закричал он.
Это и в самом деле был папа. Но папа свирепо глянул на него:
— Никакой я не папа. Не следует смешивать общественное и личное. Я заместитель руководителя группы, профессор Урбан, убежденный урбанист.
Не выказывая ни малейшего удивления, доктор спросил:
— Все ли готово?
Папа, назвавший себя профессором Урбаном, ответил:
— Готово. Но для верности, может быть, устроим перекличку?
Доктор сказал:
— Вы правы, уверенность необходима.
— Итак, — профессор Урбан (не лучше ли называть его папой?) вынул из кармана записную книжку и стал читать громким голосом: — Черный Доктор, руководитель группы... Присутствует. Профессор Урбан, заместитель руководителя... Это я, присутствует совершенно точно. Двое. Всё в порядке.
— Немыслимо даже представить себе, что может быть не всё в порядке. Математическая точность — какая это прекрасная штука!
Неотрывно глядя друг другу в глаза, они с серьезным видом покивали головами.
— Итак, — сказал доктор, — немедленно приступаем к работе.
Профессор Урбан опустил на пол точильный камень и поплевал на него. Доктор потер его рукой и вдруг с отвращением воскликнул:
— Фу, какая грязь, это уж слишком!
Профессор Урбан покраснел и поспешно перевернул точильный камень, беспрерывно повторяя тихим голосом:
— Совершенно верно, совершенно верно.
Видя все это, он также покраснел и подумал: «Хорошо, все-таки, что это не папа, а профессор Урбан».
— Стоп! — воскликнул доктор и загарцевал на точильном камне (так велик был этот камень). Потом уже сам оплевал весь камень. — Моя слюна обладает дезинфицирующим свойством.
