Марина Дяченко-Ширшова - Зеленая карта
Женьке казалось, что такой рельс проходит вдоль любого вагона метро. И по нему вереницей следуют традиционные фигуры: цыганская девочка с чернявым мальчишкой лет пяти… Инвалид в камуфляже, на коляске… Беременная женщина с самодельным плакатиком… Снова цыганчонок… Продавец «Фактов»… Снова инвалид… Продавец «Вечернего Вестника»… Снова беременная женщина с плакатиком…
— Жека, вставай, мы приехали…
Он едва продрал глаза. Устоявшаяся привычка — досыпать в транспорте.
* * *С утра в субботу Дима вышел поиграть на Владимирскую горку. Встал неподалеку от беседки, у балюстрады; положил у ног раскрытый футляр, натер канифолью смычок, посмотрел вниз, на реку и на город, решая, какая мелодия лучше других ляжет на погоду и на пейзаж.
Выбрал «Сонату ля-минор» Баха. Поднял скрипку; несколько секунд стоял неподвижно, позволяя еще не рожденной музыке овладеть его мыслями и настроением. Потом с облегчением вздохнул — и заиграл.
Сразу несколько десятков голов повернулись в Димину сторону; глаза заинтересованные, равнодушные, удивленные, даже восторженные глаза попадаются на этом поле, да, и таких хватает… Зеваки и гуляющие, нейтральные и к музыке и к мату, на короткое время превратились из праздношатающихся — в слушателей.
Поднимался от земли разогретый солнцем воздух.
В беседке сделалось тесно; люди приходили и садились, потом поднимались и уходили прочь. Вокруг Димы собралось широкое, то редеющее, то вновь густеющее кольцо.
Он играл, покуда не устал. А устав, опустил скрипку.
Послушались редкие хлопки; живое кольцо зашевелилось, люди разбредались по своим делам — гулять с детьми, любоваться видами, сопровождать знакомых иностранцев…
У самой балюстрады стояла, облокотившись, Оксана. Дима понятия не имел, когда и откуда она здесь появилась.
— Привет…
— Добрый день, — она улыбнулась.
Дима опустил глаза; в футляре, оказывается, лежала пригоршня мелочи и несколько бумажек. Ого, даже пару долларов бросила чья-то щедрая заморская рука…
— Гуляем, — сказал Дима, желая скрыть невесть откуда взявшееся смущение. — Разбогатели.
— Вы еще будете играть?
— Нет, я, правда, уже домой собирался… Подвезти?
У лотка с мигающей лампочкой охрипшая тетка расхваливала преимущества почти беспроигрышной лотереи.
— Хорошее название, — сказала Оксана. — Лотерея «Патриот».
— Не люблю лотерей, — сказал Дима.
— И я не люблю…
— Это полное надувательство, — сказал Дима уверенно. Потом порылся в кармане, насобирал гривну мелочью, подошел и купил лотерейный билет. Ногтем содрал защитный слой, прочитал микроскопическую надпись — «нет выигрыша».
— Да, — вздохнула Оксана.
— Продул я свой патриотизм, — сказал Дима весело. Но билет выбрасывать не стал — сунул в карман джинсов.
— Зачем он вам? — спросила Оксана, когда они спускались к машине.
Дима пожал плечами:
— Не знаю. На счастье.
— Вы сегодня… как-то очень легко играли, — сказала Оксана после паузы. — У меня даже на душе стало легче.
— А у вас тяжело на душе?
— Ну так… не очень, — Оксана вздохнула. — Малдер и Скалли ведут себя хорошо. Сестра, правда, хочет котенка…
— Главное, чтобы не питона, — сказал Дима, думая о другом.
Машина завелась, как ни странно, с первого раза.
* * *Они сидели у Вовки на кухне и пили чай с гематогеном, когда зазвонил телефон.
— Шубин, — сказала Ольга. — Сегодня вечером можешь пойти с Жекой на «Лебединое», в Оперный?
— Сегодня? — Дима быстро посмотрел на часы. — Могу, конечно… Конечно, могу! А он — как?
— Сейчас, — сказала Ольга.
Трубку она прикрыла ладонью, поэтому слов Дима не мог разобрать, но раздражение, с которым Женька отвечал матери, не оставляло ни малейшего сомнения в содержании разговора.
— Отменяется, — сказала Ольга. — Извини.
И повесила трубку.
Под аккомпанемент коротких гудков Дима некоторое время стоял с трубкой в руке; когда он вернулся на кухню, Оксана уже совсем собралась уходить:
— Я прошу прощения, я пойду… Ой. Что-то случилось?
— Нет, — сказал Дима, отхлебывая из чашки остывший чай. — Все в порядке.
— Извините, — Оксана потупилась. — Мне показалось…
— Нет. Ничего.
Спасибо Оксане — она не стала провоцировать его на откровенность.
* * *Вечером Женька с мамой все-таки оказались на «Лебедином озере». Все шло хорошо, пока в середине первого акта не назначили штрафной.
Что тут скажешь — прыгали они здорово, на «втором этаже» борьба шла на равных…
И вот в обыкновенной игровой ситуации, где не было никакого нарушения, судья показал желтую карточку и назначил пенальти!
Грянул оркестр…
И Женька проснулся. Уже в антракте.
Мама смотрела с осуждением.
* * *На воскресенье была назначена игра с ДЮСШ №11. Женька встал в шесть, как обычно. Вернувшись с пробежки, пошел снимать форму с балкона…
Сперва он тупо стоял, глядя на пустую веревку. Потом поспешил в комнату — возможно, он еще не проснулся, может быть, он сам уже снял форму или мама сняла…
Нигде ничего.
— Ма! Ты мою форму снимала с балкона?!
Мама просыпалась долго и трудно. Открыла один глаз, потом другой:
— Отстань… дай поспать… нет, не знаю, не трогала…
— Форму! Форму!!
Присмотревшись к его лицу, мама наконец-то проснулась. Села на кровати:
— Жека, что случилось?
— Форма! Форма… У нас же… нам же… мне же играть сегодня… на первенство…
Он все еще метался по квартире, ворошил белье в ванной, выворачивал шкафы, разглядывал дорожку и палисадник под балконом — а внутри уже сложилось холодное, как сосулька, понимание.
Форму просто сперли.
Это просто — залезть на яблоню перед балконом… Там было полторы прищепки, и те дохлые…
И он приблизительно знает, кто мог это сделать.
Сперли, сперли… Невозможно. Сегодня игра!
Столбом стоя на опустевшем балконе, Женька смотрел, как возвращается с уловом — со звякающим бутылками рюкзачком — дядя Боря. Увидел Женьку, заулыбался… посерьезнел:
— Ты чего?
Женька не ответил. У него хватило сил только на то, чтобы в отчаянии махнуть рукой.
* * *Весь матч он просидел на скамеечке. Просидел, не поднимая глаз.
В последний момент ему хватило мужества не сказаться больным, не симулировать травму — приехать на игру. И сказать Олегу Васильевичу, что… в общем, что он не готов играть. Что формы нет.
Пацаны смотрели на него, как на… нету такого слова. На марсиан смотрят с большим пониманием.
— Шуба, ты оборзел?!
Один Витька, кажется, был доволен. Понятно почему — его выпустили играть вместо Женьки.
Команда продула два-один.
Олег Васильевич не смотрел на Женьку.
Как будто его не было.
* * *В понедельник он сидел на уроке, тупой, как бревно, когда под локоть ему подсунули мятую записку.
Женька механически развернул…
На клочке бумаги были нарисованы футболка со значком «Динамо» и тщательно заштрихованные шариковой ручкой трусы.
Если бы на стуле под Женькой оказался слепень, если бы этот слепень сумел прокусить шерстяную ткань школьных брюк — эффект был бы куда меньшим.
Женька оглянулся. Буценко по прозвищу Буца, его сосед и одноклассник, улыбался от уха до уха. Со значением улыбался.
* * *— Хлопцы пошукают, — сказал Буца. — Только хлопцы на тебя обижаются. Потому что ты куркуль, Шуба. Ходишь такой надутый, мяч не даешь… с пацанами не играешь…
Дело было в школьном туалете; Буца курил, глубоко затягиваясь. Поглядывал испытующе — чего он ждал? Что Женька начнет плакать и клянчить?
Или надо сделать вид, что поверил в каких-то злых «пацанов», которые форму сперли, и добрых Буцыных приятелей, которые «пошукают»?
— Ты ко мне заваливай сегодня, — Буца выпустил к потолку толстую струю дыма. — Хлопцы придут… Поговорим.
Женьке стало неприятно. Как будто суют в рот уже обслюнявленную кем-то конфету.
Он наглядно знал Буцыных родителей. Они с утра до ночи торчали на базаре около метро «Петровка» — торговали утюгами, микроволновками и еще чем-то, во всяком случае, Буца в деньгах никогда не нуждался; он здоровался с Буцыным отцом, высоким измученным дядькой, и недолюбливал его мать, тетку крикливую и скорую на мат.
Ему меньше всего хотелось идти к Буце в гости — да еще на разговор с какими-то «хлопцами».
Но он надеялся вернуть форму.
— Когда? — спросил он подчеркнуто небрежно.
Буца прищурился:
— Часикам к трем…
— К шести. У меня тренировка.
Некоторое время Буца молчал, оценивая Женькину наглость; потом вдруг заулыбался:
— Ну да, ну да… У вас же там нельзя прогуливать… К шести. О'кей. Забили.
* * *И вот он сидел перед Ольгой — человек с неподвижным, одутловатым лицом, Женькин Бог, облаченный в просторный спортивный костюм. Сколько кордонов ей пришлось одолеть, пробираясь на прием к футбольному божеству, проще, наверное, пробиться к Президенту…
