Лео Перуц - Иуда Тайной вечери
- Вам, стало быть, вправду хотелось меня увидеть? - осведомилась Никкола.
- Что ты спрашиваешь! - воскликнул Бехайм. - Сама знаешь, тебе стоит только глянуть на мужчину, и он сей же миг теряет рассудок!
- Удивительное дело! - заметила Никкола. - Значит, чтобы возникло желание снова меня увидеть, надобно потерять рассудок?
- Ах, молчи и не путай все на свете, ты прекрасно все понимаешь, сказал Бехайм. - Сперва посмотрела на меня, заставила по уши влюбиться, а потом сбежала, ровно пантера какая. А я стоял, знать не зная, что с собою делать. Поверь, чтобы разыскать тебя, я бы не побоялся продать душу дьяволу.
- Нельзя так говорить! - Никкола перекрестилась.
- А за то, что я снова тебя повстречал, - продолжал Бехайм, благодарить надо только мою удачу, которая вовремя привела меня в трактир, где Манчино поджидал тебя. Ты для этого ничего не сделала.
- Неужели? - Никкола улыбнулась и покраснела. - А Манчино сердит на меня. С того дня так больше и не показывался, избегает меня.
- Да, ты для этого ничегошеньки не сделала, - объявил Бехайм. - Ты искала его, Манчино, а не меня.
- А вы видели, как я шла мимо, но даже и недодумали броситься вдогонку, - корила Никкола. - Видели и позволили мне уйти. Я помню, перед вами стоял кувшин вина, и вы никак не собирались с ним расстаться. Вот какое ваше усердие. А я? Я увидела вас рядом с Манчино и сразу сказала себе: ну, если это не удобный случай, то...
Бехайм именно это и хотел услышать, но не успокоился, желая слышать из ее уст еще и еще больше, и потому продолжал допытываться:
- Значит, ты увидела меня рядом с Манчино. И как же я тебе показался?
- Ну, я посмотрела на вас, - сообщила Никкола, - хорошенько посмотрела, и в общем не нашла ничего такого, что бы мне могло не понравиться.
- Понятно, не горбатый, не расслабленный, не косоглазый, - заметил Бехайм и провел ладонью по щеке и бородке.
- И я сказала себе: знаешь, Никкола, в любви женщина иной раз должна сделать первый шаг, - продолжала девушка. - Хотя надо ли мне было так поступать...
- Не сомневайся в этом! - воскликнул Бехайм. - Ты поступила совершенно правильно. Знаешь ведь, я чуть с ума не сошел от любви к тебе.
- Вы говорили, - кивнула Никкола. - Наверно, вы и правда любите меня, но так, как богатый и знатный господин любит бедную девушку, - умеренно. Она смотрела на озерцо и на прибрежные деревья, словно бы зябко дрожавшие под дождем, и толика разлитой в природе печали закралась ей в душу. - Да и безрассудно было бы надеяться на большее.
- Я не знатный господин, - поправил ее Бехайм. - Я коммерсант, торгую разными разностями, так и перебиваюсь. Продал здесь, в Милане, пару коней и живу теперь на выручку от этой сделки. Пока хватает. А еще надо мне, - при мысли о Боччетте он помрачнел лицом, - получить кой с кого должок.
- Слава Богу! - сказала девушка. - Я-то думала, вы вельможа, из знатной семьи. Этак мне милее. Ведь нехорошо, когда в любви один ест пироги, а другой - пшенную кашу, да и той у него в обрез.
- Ты о чем? - спросил Бехайм, который, задумавшись о Боччетте, слушал вполуха. - Коли я не из знатного дома, ты сразу называешь меня пшенной кашей?!
- Это я - пшенная каша, а вы - пирог, - объяснила Никкола.
- Ты? Каша? Что ты городишь? - заволновался Бехайм и бросил думать о Боччетте. - Каша! Тебе просто хочется лишний раз услышать, что в Милане ты самая красивая, а для меня самая любимая, другой такой, как ты, я нигде не сыщу.
Никкола зарделась от удовольствия.
- Значит, вы меня любите? Благоволите ко мне?
- Как ты это устроила? - спросил Бехайм. - Не бросила, часом, мне в вино или в суп травку "иди-за-мной"? Когда я не с тобою, я и думать ни о чем другом не могу. В жизни так не влюблялся.
- Это хорошо, - сказала Никкола, - и очень меня радует.
- А ты? - спросил Бехайм. - Как обстоит с тобой? Ты любишь меня?
- Да, - ответила Никкола. - Очень.
- Скажи еще раз.
- Я очень вас люблю. Вы мне по сердцу.
- И чем же, каким поступком ты намерена показать мне это и доказать?
- А разве нужен какой-то знак? Вам известно, что это правда.
- Когда мы встретились в первый раз, - сказал Бехайм, - ты обещала мне поцелуй и еще много чего.
- Неужели? - воскликнула Никкола.
- Я прочитал это в твоих глазах, - объяснил Бехайм. - В твоих глазах было обещание. И теперь, когда все у нас идет хорошо, я требую это обещание исполнить.
- Я с радостью дозволю вам меня поцеловать, - посулила Никкола, только не здесь, не при этом мальчишке, Непоте... Нет, прошу вас, не теперь, послушайте же меня! Отчего вы вчера, когда мы с вами...
Она хотела напомнить ему, что накануне ушла из пиниевой рощи нецелованная, хотя они были там одни и никто им не мешал, но не смогла договорить, так как он, полагая, что сейчас для этого самое время, привлек ее к себе и стиснул в объятиях. Предаваясь его ласкам, она, однако ж, умудрялась держать под наблюдением дверь и окно и прислушиваться к шагам Непоте, который ушел в погреб за пином.
Наконец Бехайм выпустил ее из объятий.
- Ну? - спросил он. - Что моя возлюбленная будет делать?
- Попрощается, - сказала Никкола с легким грациозным поклоном. - А пожалуй что правду говорят, от поцелуев губам убытку нет.
И словно кошка, полакомившаяся молоком, она облизнула губки.
- Ты хочешь сказать, что до сих пор тебя никто не обнимал и не целовал?
- Это вам знать необязательно, - отвечала Никкола. - Может, я из тех, что собирают поцелуи на каждом углу.
- Но тебе надобно знать, - продолжал Бехайм, - и, чтобы нам после не ссориться, скажу тебе заранее: я не из тех, что довольствуются одними поцелуями.
- Это я уже поняла, - Никкола постаралась, чтобы слова ее прозвучали суровым укором. - Когда я вам позволила меня поцеловать, вы тотчас и руки в ход пустили. Очень это нехорошо с вашей стороны. Я ведь вовсе не обещала, что так скоро...
Она умолкла, потому что явился Непоте с кувшином вина. Никкола покраснела от смущения, так как не знала, много ли он успел увидеть. Она подошла к окну и устремила взгляд на дорогу и на озеро. Дождь перестал. Канюк, встопорщив перья, точил клюв о цепь, которая держала его в плену.
Тихо-тихо, не шевеля губами, девушка сказала себе: может, он и правда любит меня, ведь он не из таких, что разливаются соловьем. Да, по-моему, он ко мне благоволит. Однако наверняка любил уже многих женщин. О Господи, помоги мне! Пусть то, что меж нами затеялось, кончится для меня счастием и радостью. Ибо разве я могу умолчать перед Тобою, да Ты и Сам знаешь, что, коли он меня захочет, я не сумею ему отказать.
В этот дождливый день мессир Леонардо по давней своей привычке отправился на птичий рынок, который дважды в неделю устраивали неподалеку от Порта-Нуова. Прогуливаясь между прилавками, балаганами, палатками и тележками и разглядывая птиц в их плетенных из лозы или бирючины узилищах и клетках, он выспрашивал птицеловов, каким манером и какими хитростями они обманывали птиц, заставляли их лететь на зов манка в силки и сети, а попутно выслушивал их сетования: мол, ремесло у них особенное, требует большой осторожности, терпения и труда, а доходу от него кот наплакал.
Потом мессир Леонардо за полскудо, что нынче утром нежданно завелся в кармане, сторговал несколько чижей, двух дроздов, двух зябликов и пестрого дятла, которых по своему обыкновению намеревался отнести за город и где-нибудь на лужайке или в роще отпустить на волю. Всякий раз он с удовольствием наблюдал, сколь по-разному вели себя птицы, вновь обретая свободу после долгого плена, - одни нерешительно порхали вокруг, точно не знали, что с этой свободой делать, другие стрелой взмывали ввысь и мгновенно исчезали из вида.
В компании друзей Леонардо шагал по монцской дороге, и один из них, Маттео Банделло, в свои юные годы уже снискавший некоторую славу как рассказчик и новеллист, был весь обвешан птичьими клетками. Накануне он приехал из Брешии в Милан, только чтобы увидеть, насколько мессир Леонардо продвинулся с "Тайною вечерей".
- Как бы мне хотелось, - сказал он герцогскому придворному поэту Беллинчоли, который шел с ним рядом, - как бы мне хотелось в той новелле, над которой я сейчас бьюсь и которую думаю назвать "Знаменательный портрет", выразить хотя бы малую толику многообразия форм и их взаимосвязей, каковое мессир Леонардо зримо представил во всех своих картинах. И это многообразие и обилие тем более удивительны, если вспомнить, что нынешнее искусство живописи еще очень молодо, ибо до Джотто оно было погребено под людским невежеством и суеверием.
- Напрасно ты, Маттео, расхваливаешь ту ничтожную малость, какую мне до сих пор удалось осуществить в живописи, - заметил мессир Леонардо. Пожалуй, я выучился кой-чему во Флоренции у моего учителя, мессира Верроккьо, да и он перенял у меня то и это. Но только здесь, в Милане, на этой "Тайной вечере", я стал художником.
- И по этой причине, - с легкой насмешкой вставил Беллинчоли, - будь ваша воля, вы бы с радостью продолжали работать над нею до конца ваших дней, экспериментируя с красками и олифой.
