Джон Голсуорси - Путь святого
- Очень страшно в окопах, капитан Форт?
- Да, мисс Пирсон, почти всегда очень страшно.
- И все время опасно?
- Да, почти всегда.
- А офицеры рискуют больше, чем солдаты?
- Нет. Если только не бывает атаки.
- А атаки часто бывают?
Ему показались странными и примитивными эти вопросы, и он улыбнулся. И хотя было очень темно, она увидела эту улыбку, потому что лицо ее сразу стало очень гордым и замкнутым. Он мысленно выругал себя и спросил мягко:
- У вас брат там?
Она покачала головой.
- Но кто-нибудь есть?
- Да.
Кто-нибудь! Этот ответ его поразил. Ребенок, принцесса из сказки, - а у нее уже есть там кто-то. Он понял, что она задавала все эти вопросы не зря, а все время думая о том человеке. Бедное дитя! И он поспешно сказал:
- В конце концов посмотрите на меня. Я там пробыл год, к вот я здесь, только нога покалечена; а ведь тогда времена были похуже. Я часто мечтаю вернуться туда. Все лучше, чем Лондон и военное министерство!
Он увидел приближающегося священника и протянул ей руку.
- Спокойной ночи, мисс Пирсон. Не беспокойтесь. Это ведь не помогает. Там и вполовину не так опасно, как вы думаете.
Она благодарно сжала его руку. Так мог бы сжать руку ребенок.
- Спокойной ночи, - прошептала она. - Большое вам спасибо.
Сидя в темной машине, он подумал: "Что за странный ребенок! А он счастливец, тот мальчик, что сейчас на фронте. Как все скверно! Бедная маленькая принцесса из сказки!"
* ЧАСТЬ ВТОРАЯ *
ГЛАВА I
Мытье посуды - не очень вдохновляющее занятие. А в августе оно превратилось для Ноэль в подлинное испытание ее сил и энтузиазма. К тому же, готовясь к роли сестры милосердия, она выполняла и другие работы. У нее было очень мало свободного времени, и по вечерам она дома часто засыпала, свернувшись калачиком в большом, обитом ситцем кресле.
Джордж и Грэтиана давно уже уехали в свои госпитали, и Ноэль с отцом были сейчас в доме одни. Она получала от Сирила много писем, носила их с собой и часто перечитывала по дороге в госпиталь и домой. Сама она писала ему через день. Он еще не был на передовой. В письмах он рассказывал ей, какие у него солдаты, каков военный паек, что за люди живут в тех местах, вспоминал о Кестреле. А Ноэль писала, что моет посуду в госпитале, и тоже вспоминала Кестрель. Но в каждом их письме всегда было словечко-другое о том, как они тоскуют друг о друге.
В конце августа он написал ей, что его часть передвинули на передовую. Отныне он постоянно будет в опасности! В этот вечер Ноэль не заснула после обеда в кресле, а села, сцепив руки, у открытого окна; пыталась читать "Гордость и предрассудок" {Роман известной английской писательницы Джейн Остин (1775-1817).}, но не понимала ни одного слова. Когда к ней заглянул отец, она была целиком поглощена своими мыслями.
- Капитан Форт пришел, Нолли. Угости его кофе. А мне надо отлучиться.
Отец ушел. Ноэль смотрела на гостя, отхлебывающего кофе. Капитан был на фронте и вернулся живым, вот только слегка прихрамывает. Форт сказал с улыбкой:
- О чем вы думали после того, как мы виделись с вами?
- Я все время думаю только о войне.
- Есть какие-нибудь новости от него?
Ноэль нахмурилась.
- Да. Он теперь на передовой. Не хотите ли сигарету?
- Спасибо. А вы закурите?
- Да, непременно. Мне кажется, что сидеть тихо и ждать - ужаснее всего на свете.
- Еще ужаснее - знать, что другие тебя ждут. Когда я был на фронте, меня страшно мучили мысли о матери. Она все время болела. Самое жестокое в войне - это беспокойство друг о друге - ни с чем нельзя сравнить!
Эта фраза словно подытожила то, о чем постоянно думала Ноэль. Он утешал ее, этот человек с длинными ногами и худым, загорелым, шишковатым лицом.
- Я хотела бы быть мужчиной, - сказала она. - Мне кажется, больше всего страдают во время войны женщины. Ваша мать старая? "Ну, конечно же, старая, ведь и сам он не молод", - подумала она.
- Она умерла в прошлое рождество.
- О, простите!
- А вы потеряли мать еще в детстве, не правда ли?
- Да. Вот ее портрет.
В углу комнаты на куске черного бархата висел исполненный пастелью, в очень бледных тонах, да и выцветший уже, портрет молодой женщины со страстным и нежным лицом и темными глазами; она сидела, слегка подавшись вперед, словно о чем-то спрашивая художника. Форт подошел к портрету.
- Вы нисколько не похожи на нее, но она, наверно, была прелестной женщиной.
- Она как будто живет в этой комнате. Мне хотелось бы быть похожей на нее.
- Нет, - сказал Форт, вернувшись к столу. - Нет. Лучше оставайтесь такой, какая вы есть. Это бы только нарушило цельность вашего облика.
- Она была хорошая.
- А вы?
- О нет! Иногда в меня вселяется бес.
- В вас? Да вы же прямо принцесса из сказки!
- Беса я унаследовала от отца; только он этого не знает, потому что он - настоящий святой. Но я-то знаю, что в нем когда-то сидел бес. Иначе отец не мог бы быть святым.
- Гм! - пробормотал Ферт. - Что-то очень сложно! Но одно, я думаю, верно: в каждом святом действительно когда-то сидел бес.
- Бес бедного папочки уже давно умер. Или он морил его голодом, и тот удрал.
- А вашему бесу есть еще чем поживиться?
Ноэль почувствовала, как вспыхнули ее щеки под его взглядом, и отвернулась к окну.
- Нет. Но это настоящий бес.
И вдруг перед нею живо предстало темное Аббатство и луна, повисшая над полуразрушенной стеной, и белая сова, плывущая над ними. И, словно в пространство, она прошептала:
- Бес заставляет человека делать то, что ему нравится.
Она подумала, что он засмеется - это прозвучало так глупо. Но он не засмеялся.
- И - наплевать на последствия? Понимаю. Наверно, занятно, когда в тебе живет бес?
Ноэль покачала головой.
- Вот папа возвращается, - сказала она.
Форт протянул ей руку.
- Мне пора идти. Спокойной ночи: и не слишком тревожьтесь, хорошо?
Он держал ее руку довольно долго, потом крепко пожал.
"Не тревожьтесь"! Что за совет! О Сирил!
В сентябре 1916 года, несмотря на войну, суббота наступила перед воскресеньем. Для Эдварда Пирсона эта суббота была очень напряженным днем, и даже сейчас, чуть не в полночь, он продолжал трудиться, заканчивая почти готовую проповедь.
Он был патриотом, и у него часто появлялось страстное желание отказаться от своего прихода и отправиться, как и его помощник, на фронт войсковым священником. Ему казалось, что люди считают его жизнь праздной, бесполезной и слишком уж беззаботной. Даже в мирное время его очень уязвляли отчужденность и равнодушие, с которыми приходится встречаться церкви в этот век материализма. Он знал, что девять человек из десяти видят в нем чуть ли не паразита, не занятого никаким полезным делом. И так как основной чертой его характера была необычайная добросовестность, он работал до полного изнеможения.
Сегодня он встал в половине седьмого и после ванны и гимнастики уселся за свою проповедь - даже теперь он раз в месяц составлял новую, хотя всегда мог легко выбрать что-нибудь из запаса, накопившегося за двадцать шесть лет. Впрочем, сочиняя проповедь наново, он широко использовал старые; с отъездом помощника на фронт у него уже не хватало времени для новых размышлений на старые темы. В восемь он позавтракал с Ноэль; потом она ушла в госпиталь, откуда возвращалась в восемь вечера. С девяти до десяти он принимал прихожан; они являлись к нему со своими бедами, за помощью или советом; сегодня он принял троих, все они просили помощи, и он оказал ее. С десяти до одиннадцати он снова работал над проповедью, а с одиннадцати до часу был в церкви, занимаясь всякими мелочами: писал объявления, намечал порядок песнопений, отслужил ежедневную получасовую службу, установленную для военного времени, хотя мало кто посещал это моление. Потом он поспешил домой ко второму завтраку и съел его второпях, чтобы осталось время посидеть у рояля, забыться хотя бы на час. В три он крестил очень крикливого ребенка, и его еще задержали родители расспросами о самых разнообразных вещах. В половине пятого он наскоро проглотил чашку чая и просмотрел газету. Между пятью и семью побывал в двух приходских клубах, поговорил с несколькими прихожанами, для которых он хлопотал о военных пенсиях - заполнял формы, подлежащие хранению в соответствующих учреждениях до тех пор, пока не будут выпущены новые формы. От семи до восьми он снова был дома - на случай, если понадобится своей пастве; сегодня явились побеседовать с ним четверо - он не был уверен, стали ли они мудрее от этой беседы или нет. С половины девятого до половины десятого он присутствовал на репетиции хора, так как органист был в отпуску. Потом медленно в вечерней прохладе добрался до дома и там уснул в кресле. В одиннадцать проснулся, как от толчка, и, скрепя сердце, снова засел за проповедь. И вот теперь почти полночь, а вся проповедь займет не больше, чем двадцать минут. Он закурил сигарету, что позволял себе очень редко, и предался размышлениям. Как красивы эти светло-алые розы в старой серебряной вазе, словно удивительная маленькая поэма! А как хороша та музыкальная пьеса Дебюсси или картина Мариса {Mapис, Маттейс (1839-1917) голландский художник.}, которая странным образом напоминала ему слово "Лила". Не ошибка ли это, что он позволяет Ноэль так много времени проводить в обществе Лилы? Но она стала намного лучше, эта славная Лила!.. А розы уже готовы осыпаться! И все-таки они прекрасны!.. Сегодня спокойный вечер.... Он почувствовал, что начинает дремать... А Нолли все еще думает об этом юноше или ее чувство уже прошло? Она с тех пор ни разу не поверяла ему своих тайн! Хорошо бы после войны увезти ее в Италию, показать все эти маленькие городки. Они могли бы поехать в Ассизи, где жил святой Франциск. "Цветочки Франциска Ассизского" {Сборник проповедей приписываемых Франциску Ассизскому (1182-1226), основателю монашеского ордена францисканцев.}. Цветочки! Рука его упала, сигарета погасла. Он спал. Лицо его было в тени.
