Мери Вейо - Рассказы
- Все дело в том, что все молчат, видя, как совершают злые поступки. Об этом не пишут.
Вспоминают каких-нибудь два-три случая из военного прошлого, в основном эпизод, известный под названием "Случай в Хюти", о чем даже написаны и сыграны две пьесы. Существует знаменитая сцена расстрела в "Неизвестном солдате". Помните, Линна описывает, как по приговору трибунала расстреляли двух солдат?
В восемнадцатом году у нас в Финляндии белый трибунал приговорил к расстрелу пятьсот человек, а восемь тысяч уничтожили без всякого суда. Прошу заметить: это были беззащитные, невооруженные люди. Только от голода умерли двенадцать тысяч человек. Даже в концлагерях не умерщвляли людей с подобной быстротой.
- Ну, сел на своего любимого конька, - перебила Пиркко.
- У медали есть и оборотная сторона, не забывайте об этом, - продолжал Мартти.
- Что же ты ничего не рассказываешь о главном? - спросила Пиркко.
- Однобокий ты какой-то, - усмехнулась Синикка.
- Докажи!
- Ты социалист? - заинтересовалась Синикка.
- Такой же, как ты - коалиционерка.
- Я действительно состою в коалиционной партии {Партия буржуазии.} и даже являюсь председателем местной женской организации.
- То, о чем я рассказал, еще не говорит о моей принадлежности к партии социалистов.
- И все-таки твой отец был прав, - заявила Пиркко.
- Мой отец был фашистом. Я и сам до пятнадцатилетнего возраста думал так же, как он. А ты веришь фашистским бредням?
- Сильно сказано! И это о собственном отце! - заметил Юсси.
- Правду не скроешь.
- Интересно, посмел бы ты бросить ему в лицо подобное обвинение? спросила Пиркко.
- Последние тридцать лет я только тем и занимаюсь.
- Но ты не можешь обвинить в фашизме коалиционную партию, - возразил Юсси.
- Я лишь пытаюсь докричаться до тех, кто не вынес приговор убийцам, ответил Мартти.
- Их все осуждают, - заверил Юсси.
- Осуждать, разумеется, осуждают. А что это значит на деле, хотел бы я знать? - гневно спросил Мартти. - Тысячи убийц спокойно разгуливают на свободе, они ведь ни дня не отсидели в тюрьме. И даже напротив. Им раздали ордена и провозгласили защитниками отечества. Некоторые из них рассказывают о своем прошлом и кричат, что они не виновны. А другие просто молчат. Совесть не позволяет отрицать свою вину, потому что на самом-то деле они запятнаны кровью невинных и им не искупить свой грех. Документации о самых чудовищных преступлениях в архивах нет, ее выкрали. На фронт ушло четыреста тысяч солдат, половина из них была убита, восемьдесят тысяч пропали без вести. Они уже ничего не расскажут, а наверняка могли бы рассказать гораздо больше, чем те, которые вернулись. Если бы мертвые могли говорить, они бы нам представили подлинную картину войны.
- Господи! Он не устает долбить одно и то же с утра до вечера. Я уже наизусть все это знаю, - взмолилась Пиркко.
- Значит, мои слова на тебя уже не действуют. Финита!
- Не все ли равно, слушать одно и то же или самому талдычить?
- Это попахивает зубрежкой! И ты, Мартти, просто вызубрил все это, пошутил Юсси.
- Абсолютно точно, могу заверить, - подтвердила Пиркко.
- Ты как-то здорово уклонился от начальной темы нашего разговора. Я бы даже сказал, что это своего рода уход от современности в прошлое, продолжал Юсси.
- Не столь уж и далеко прошлое, которое так стараются забыть. Между тем и нашим временем прямая связь. "Сколько можно перемывать косточки войне, оставили бы эту тему в покое. Мы сыты ею по горло!" - кричат все. Хотя из всей правды о войне рассказана лишь малая толика. Не говоря о том, что современное общество - на подходе к новым войнам. А пьесы об этом напишут через двести лет.
- Вот и написал бы пьесу, - подсказала Синикка.
- Возьми и напиши сама.
- Кто из нас писатель? Ты или я?
- Действительно, занялся бы сочинительством вместо того, чтобы нам тут проповедовать, - посоветовала Пиркко. - Мы никого не убивали. Пиши для тех, кто убивал. Вдруг они прочитают.
- Они? Да они-то больше всех читают о войне. Самые активные читатели, так и ждут произведения об ужасах войны. Они мечтают, чтобы содеянное ими зло запечатлелось в веках, и выискивают его в каждой книге.
- Нам-то что за выгода ворошить прошлое? - возмутилась Синикка.
- Какой выгоды тебе захотелось? Денег? Славы? Почета? Не волнуйся, когда-нибудь раскроются все их темные дела и правда восторжествует. Каждому воздается по заслугам. Меня пугает лишь ваше равнодушие: неужели не интересно, как было на самом деле? Оттого мы и глупы, что не знаем правды, и жизнь наша пуста.
- Гениальная "мысль! - съязвила Пиркко.
- Все, о чем тут говорили, - это правда. Но ты забываешь, что это еще не вся правда, - высказался Юсси.
- Правда в нас самих, - подхватил Мартти. - Правда - это ты, я, Синикка, Пиркко, наши дети, играющие на балконе, больная мать...
- Кстати, ты сообщил Олави? - вспомнила Пиркко.
- Он сам звонил в больницу, врач сказал ему обо всем.
Дети уронили подушку с балкона, и Синикка побежала за нею. Она легко подняла ее с земли и теперь стояла, освещенная заходящим солнцем. Синикка была красивая, пожалуй, ее можно было даже назвать красавицей.
- Хорошо смотришься! Прямо как с картины "Девушка с подушкой", улыбнулся Мартти. - Странно, но я вспомнил сейчас другое лицо, из далекого прошлого. Церковный двор, изысканно одетый пожилой господин, и в руках у него подушка в белоснежной наволочке, отороченной дорогим кружевом. Была осень, осень тысяча девятьсот сорокового. Мы жили в Куопио на улице Минны Кант {Выдающаяся финская поэтесса.}, недалеко от церкви. Я учился в лицее и каждое утро пробегал через церковный двор, чтобы сократить путь. Старик часто стоял на крыльце. Однажды женщина, подметавшая листья во дворе, спросила, для чего ему подушка. Он, помню, ответил, что сможет подложить ее под голову, если упадет. "Этот бедняжка всегда спит на голых камнях", печально добавил он, показывая на какого-то пьянчужку.
Однажды воскресным утром прихожане обнаружили того пьяного, он спал на ступенях крыльца, прижавшись щекой к камню. Верующие не решались его потревожить, пока он сам не проснулся. Увидев такое скопление народа, парень сконфузился, кое-как встал и ушел восвояси.
Синикка положила подушку на стол, быстро подошла к рассказчику и больно дернула его за волосы.
- Ты не сердишься, что я так обошлась с твоим мужем? - спросила она у Пиркко.
- Дерни его еще разок, за меня, - усмехнулась та.
- Несколько раз потом я встречал этого старика, - как ни в чем не бывало продолжал Мартти. - Он походил на ребенка, дети обычно не расстаются с любимой игрушкой.
Мне доводилось видеть, как во дворе дома для престарелых старики важно разгуливали со стульями в руках. Это было в Северной Карелии, на родине моей матушки. Почему-то это ни у кого не вызывало удивления. Мой дед был торпарем {Батраком-арендатором.}, он отрабатывал в этом доме положенные часы. Он был красный по убеждениям. У них имелся свинарник, а достопримечательностью свинарника был мощный кабан. Со всей округи крестьяне волокли свиней к этому кабану и потом терпеливо ждали пока он обратит на свиней внимание. Иногда ждать приходилось долго - кабану ведь не прикажешь! Смотреть и то страшно на него было! Избенка деда стояла как раз у свинарника. Когда хозяева решили расширить предприятие ввиду явной выгоды, дед сбежал оттуда и построил себе новый дом, отшибе.
Дамы демонстративно покинули сад, выражая свое пренебрежение к рассказчику. Мартти и Юсси остались вдвоем.
- Мой дед обычно ходил по деревне с кофейной чаш в руках и вечно спорил с мужиками, что побогаче, о политике. Сначала все было чин чинарем, он восхвалял земледельческий союз {Одна из партий в начале века, якобы защищавшая интересы крестьян Современное ее название - партия центра.}, те довольно поддакивали. А чашка была у него наготове. Хозяева щедро ему наливали вино, и постепенно голоса становились все громче, а лица - краснее. Но, опьянев, незаметно переходил на сторону социалистов. Собеседники говорили все разом и долго ничего не замечали. Когда, наконец до них доходило, куда он клонит, бутылка мгновенно исчезала, а дед прятал чашку в карман и возвращался домой. Бабка все боялась, как бы он спьяну не привел к ним в гости своих друзей из дома престарелых, и отправляла меня следить за дорогой. Однажды к нам собралась старуха Манта - страшная как ведьма. Причем не одна, а со стулом. Она медленно толкала стул перед собой, с каждым разом передвигаясь на пять сантиметров. Наверное, полдня эта сумасшедшая Манта все тащилась с горы со своим стулом. У свинарника протекал ручей. Собственно говоря, ручья и не видно было, одна сплошная черная жижа шириной метров двадцать, а местами, антрацит, сверкали лужицы. Но за свинарником, как ни странно, ручей снова набирал силу и бежал полным ходом. В одном месте через него пришлось перекинуть мостик. Старуха Манта каким-то образом доплелась до этого мостка и встала в нерешительности. Спускаясь с горы, она опирала стул на задние ножки. Теперь, чтобы взойти на мостик, нужно было перенести тяжесть стула на передние. Если бы стул перевернулся, старуха неминуемо упала бы в ручей. Манта не знала, что ей делать. Она очень боялась и в то же время ей было обидно - до нашего дома рукой подать. Она крутила и вертела стул по-всякому, но в конце концов сдалась и села посреди дороги. Никто не помог ей. Наконец бабушка пришла за дедом и потащила его домой. Всю дорогу она выговаривала ему. Но тот в ответ повторял одно и то же: "А что? Я ведь никогда не пил рабочей кровушки, как твой муженек-предатель, а?" Сумасшедшая Манта целый день сидела на стуле и ждала, когда ее подберут. Санитары по вечерам объезжали село и выискивали стариков, ушедших погулять и затерявшихся по дороге. Вот тебе один день из моего детства, - заключил Мартти.
