Кёко Хаяси - Шествие в пасмурный день
Я подошла поближе. Два человека стояли рядом с сидящими товарищами. Один из них—мужчина лет тридцати пяти — держал в руках цветной флаг, у другого был транспарант с белым полотнищем. Цветной флаг был, должно быть, знаменем их движения. Мужчина — по-видимому, руководитель шествия — круглолицый и низкорослый, в очках, со слегка загоревшим лицом. Среди своих утомленных единомышленников он выделялся энергичной внешностью и блеском сверкающих из-под очков глаз. Он поглядывал вокруг, интересуясь, похоже, реакцией прохожих на их появление.
Это были участники марша мира Токио—Хиросима, которые шестого августа в Хиросиме должны были принять участие в Дне памяти жертв атомной бомбардировки. На белом транспаранте тушью было начертано: «Протестуем против испытаний атомного и водородного оружия». На самом верху стоял иероглиф «гнев».
Транспарант со словом «гнев» держал юноша лет двадцати трех. Половина лица его была обезображена келоидным рубцом. Этот страшный рубец тянулся от губ до левого уха и походил на горный хребет на рельефной карте. Вдобавок на щеке, словно помеченной тавром, виднелся белый глянцевый след ожога.
Где он их получил? В Хиросиме? В Нагасаки? В тот день он, наверно, сидел на коленях или руках матери, когда свет ослепительной вспышки упал на его щеку. Среди здоровых молодых парней, поющих гимн лету на берегу моря, этот юноша, их ровесник, выглядел каким-то увядшим — словно яблоко, проеденное червяком.
Судя по всему, в шествии участвовали разные люди, не только жертвы атомной бомбардировки, по пути следования до Хиросимы они проводили митинги в городах и деревнях, пополняя число своих единомышленников.
Мужчина в очках поставил вертикально свой флаг и начал речь. Подобного рода речи, скажем, в защиту детей-сирот, обычно произносятся громко и четко. Этот же оратор неожиданно заговорил тихим, глухим голосом. Слушатели в купальниках, удивившись, на мгновение притихли.
Мужчина в очках умело воспользовался этим моментом. Он медленно обвел взглядом стоявших перед ним людей, устремил взор вдаль, затем, направив его в толпу прохожих у вокзала, включил и ее в число своих слушателей и продолжил речь. Даже молодежь, собравшаяся здесь наполовину из любопытства, внимательно слушала оратора. Его речь звучала все громче и громче.
Юноша с келоидным рубцом стоял рядом, опершись на древко транспаранта. Он, видимо, здорово устал, и отсутствующий взгляд его был устремлен вдаль, к небу. Время от времени, когда лучи солнца пробивались сквозь разрывы облаков, он начинал моргать здоровым правым глазом, не пострадавшим от ядерной вспышки.
Какая-то девушка в купальнике, с пакетиком воздушной кукурузы в руке, стоявшая рядом со мной, повернулась к своему спутнику:
— Пойдем-ка лучше на пляж, поедим там одэн.[20]
— Вот всегда ты в самый интересный момент обязательно портишь мне настроение, — проговорил парень, похожий на студента, но все же, взявшись за руки, они отправились к морю.
Я подумала, не купить ли и мне к рису одэн. Размышляя о том, что все-таки принести к ужину, что любят сын и муж, я одновременно слушала выступление. Содержание его было довольно обычным: если, мол, некая страна прикроет нас ядерным зонтом, защитит ли нас это и обеспечит ли нам мирное процветание? Я не испытывала особого интереса к словам оратора и задержалась лишь потому, что хотелось подольше побыть в людской сутолоке.
На следующий день мне предстояло ехать в больницу, находящуюся в Йокосука. Не так давно из районного отдела здравоохранения пришел вызов на специальное обследование, назначенное мне после медосмотра.
Этот медосмотр регулярно проводится среди тех, кто. имеет «Книжку пострадавшего от атомной бомбардировки». В вызове отдела здравоохранения сообщалось, что очередной анализ крови показал отклонение от нормы, поэтому-то и возникла необходимость в дополнительном обследовании. Я прошла его неделю назад, и результат уже был мне известен — надо срочно лечь в больницу или начать лечение дома.
В 1945 году я школьницей была мобилизована на оружейный завод компании «Мицубиси» и девятого августа попала под атомную бомбардировку. Уцелела я чудом, меня даже не ранило. Но избежать телесных увечий при атомном взрыве — еще не значит спастись. Очень важно, какую дозу радиации получил человек. От этого зависит вся его последующая жизнь, ведь именно из-за облучения появятся потом у него болезни, которые через механизм наследственности скажутся на последующих поколениях.
«Медицинская книжка пострадавшего от атомной бомбардировки» — это документ, который выдается нам, хибакуся — атомным жертвам, государством. 31 марта 1957 года был принят закон о бесплатном лечении лиц, пострадавших в Хиросиме и Нагасаки. В соответствии с законом «Книжка» бывает обычной и с пометкой «особая». Обладатель «Книжки» может лечиться за государственный счет, она выдается пожизненно, и это особенно ценно для хибакуся, которые обычно часто болеют. Для тех же, кто потерял родителей и не имеет родственников, она является поистине неоценимым благом.
Однако это вовсе не значит, что любое недомогание лечат бесплатно. Нужно подтверждение врача, что оно действительно является следствием облучения. Вполне естественно, что при родах или зубной боли трудно обнаружить последствия атомной бомбардировки. Поэтому и соответствующие медицинские услуги в число бесплатных не входят, если только не будут найдены хоть какие-то признаки влияния облучения.
Впрочем, отношение хибакуся к «Книжке» не однозначно. Не все они пользуются ею. Очень многие отказываются от нее либо из желания скрыть свое прошлое, либо из суеверного страха заболеть лучевой болезнью.
А вот моя знакомая Тэйко, учившаяся со мной в одной гимназии, наоборот, использовала эту «Книжку» максимально. В нашей гимназии было два отделения — основное и специальное, которые располагались в разных корпусах. Тэйко училась на специальном отделении на два курса старше меня и тоже попала под бомбардировку, когда работала на заводе.
Летом 1965 года Тэйко умерла от лучевой болезни. Вся ее жизнь была связана с больницами. В Нагасаки ее имя начертано на мемориальной доске в Парке Мира.
Помню, в октябре 1945 года, когда возобновились занятия, в нашу гимназию приехали студенты Нагасакского мединститута и медицинского факультета университета Кюсю для обследования учениц, переживших атомную бомбардировку. Молоденьким девушкам от пятнадцати до двадцати лет стали задавать очень нескромные вопросы, касающиеся женской физиологии. В то время не было принято между девушками откровенно обсуждать интимные дела, поэтому эти вопросы вгоняли нас в краску. В тот момент, когда мы мялись от стыда, затрудняясь в ответах, вошла Тэйко. На воротнике ее формы красовался значок специального отделения.
«Мне кажется, кто не хочет — может не отвечать. Нет надобности еще раз превращать нас в подопытных кроликов», — сказала она негромко, но внятно.
До тех пор я особенно не задумывалась, что это за новое оружие — атомная бомба. Наверное, даже гордилась тем, что вышла живой из этого ада, грозившего мне гибелью. Это было не душевное удовлетворение или радость, что я осталась в живых, скорее просто тщеславное чувство причастности к чему-то ужасному, могущему вызвать у других замирание сердца. Такое же чувство возникает, когда пяти-шестилетнему ребенку что-нибудь рассказываешь, и он вскрикивает: «Ой, как страшно!»
Но на Тэйко уже в ту пору атомная бомба наложила тень. Из-за болезней, вызванных радиоактивным облучением, она была вынуждена часто бывать в клиниках и, естественно, пользовалась «Книжкой». Пользовалась на все сто процентов. Например, при родах. Тэйко полюбила друга своего старшего брата, вышла за него замуж и родила ребенка, когда ей было около тридцати. Ребенок появился на свет здоровый, нормальный. Роды прошли легко и быстро. Никакой патологии. Но Тэйко так сумела «обработать» врача, что ее пребывание в роддоме было оплачено государством. «Сэнсэй, — убеждала она врача, — по-моему, я все же не дикарь какой-нибудь. Вы тоже признаете это? Что из этого вытекает? Мои роды были такими быстрыми, что вы едва успели их принять. Это выглядит слишком уж по-животному, первобытно. А не является ли это отклонением для современного человека? Если от первых схваток до родов проходит слишком много времени и это считается патологией, то и роды, протекающие слишком быстро, надо считать ненормальными». И врач быстро с ней согласился. Вероятно, его покорила сила духа Тэйко.
«Но если жертвы атомной бомбардировки слишком выставляют свои особые права, это вызывает неприязнь», — сказала я ей однажды. «Почему? — спросила она и, как тогда на медосмотре в гимназии, сделала серьезное лицо. — А ты знаешь, что мой старший брат был студентом-медиком и тоже попал под атомную бомбежку? Брат уцелел, вернулся домой, а через неделю у него пошла кровь горлом, и он умер. Тебе приходилось видеть, как текут слезы, смешанные с кровью? Мать от горя не осушала глаз. Отец тоже не отходил от его постели. „Я цел и невредим“, — говорил брат. Не в силах видеть этого, отец ободрял: „Держись!“ — и хлопал рукой по одеялу. „Я держусь“, — улыбался брат. Но скоро наступил конец. Ты знаешь, что потом сказал священник — служитель крематория? Нет, я тебе еще не рассказывала. Собирая после кремации брата пепел, он спросил: „Это ваш дедушка?“ „Нет, брат“, — ответила я. „Удивительно! Неужели правда? До чего хрупкие кости всех жертв этой бомбы, совсем как у стариков. Едва попадут в огонь, сразу рассыпаются“. Вот что он сказал. Кости брата стали совсем как у шестидесятилетнего старика. Он сгорел еще при жизни, до самых костей, — закончила свою темпераментную, обильно пересыпанную диалектизмами речь Тэйко и добавила: — Какие еще нужны доводы? Право, люди, недовольные требованиями хибакуся, очень странные. Помощь нам — естественна, мы имеем на нее особые права».
