Филипп Эриа - Золотая решетка
Хозяйка мыса Байю, благодетельница Эмильена, почтила свадьбу своим присутствием. Она понимала, что отказываться нельзя. Как объяснила бы она свое отсутствие? Торжественный завтрак был дан в гостинице в Жиене. Семья Люсьенны жила на полдороге между поселком и новой солеварней в Пескье, где, кстати сказать, работали ее родные. Агнессу посадили на почетное место рядом с отцом невесты. И как раз напротив молодоженов.
После трапезы, когда отзвучали песни и гости встали, чтобы поразмяться, Люсьенна обошла вокруг стола и села рядом с Агнессой. Пока молодая отрезала кончик своей фаты, чтобы преподнести его Агнессе, та опытным взглядом успела рассмотреть почти в упор свежее личико с оживленными чертами, безгрешную шейку, которой был не страшен резкий свет, падавший сквозь стеклянный купол. Передавая Агнессе клочок тюля, на котором еще держалось несколько цветов флердоранжа, Люсьенна начала говорить о том, как она благодарна Агнессе, которой обязана своим счастьем. Агнесса растроганно зашикала на нее, стараясь пресечь хвалу, но напрасно - Люсьенна продолжала, и тогда Агнесса рукой закрыла ей рот. Стремительным движением Люсьенна ухватила ее пальцы и, прижав к губам, успела запечатлеть на них поцелуй.
- А все-таки, мадам Агнесса, я должна вам кое в чем признаться, - она улыбнулась, шутливо нахмурившись, и фраза ее прозвучала особенно певуче.
- Да в чем же, бог мой?
- Я ведь вас приревновала, мадам Агнесса. Да, да, я вас ревновала.
- И напрасно, Люсьенна.
- Нет, вправду, напрасно?
- Конечно, вправду, - сказала Агнесса, глядя ей прямо в глаза.
Глава V
Агнессе казалось, что ее разбудил грохот моторки, стремительно удалявшейся от берега, на котором она осталась в полном одиночестве. Она открыла глаза. Это звонил телефон, нарушая тишину тускловатого октябрьского рассвета. Едва успев удивиться столь раннему звонку, Агнесса спрыгнула с постели.
Девушка с почты предупредила ее, что должна сообщить дурную весть, и прочла текст телеграммы, прибывшей из оккупированной зоны:
"Дедушка Буссардель внезапно скончался похороны пятницу утром глубоко опечаленный Бернар Буссардель".
Тут же, не отходя от телефона, еще не отослав Ирму в порт за телеграммой, Агнесса вспомнила, что почти в тех же официальных выражениях, с той же официальной деликатностью четыре года назад ей сообщили на мыс Байю о смерти бабушки. И Агнесса сразу, не думая, решила: "На этот раз я поеду". Она не поехала в Париж на похороны бабуси, хотя очень ее любила, хотя в те времена путешествовали еще со всем комфортом, выбирая себе по вкусу или спальный вагон, или самолет. А на похороны своего дяди, о которых известил Бернар Буссардель, один из многочисленных ее племянников - совсем как в Бретани, где у всех великое множество племянников, - Агнесса решила отправиться, презрев все трудности и продолжительность путешествия из одной зоны в другую.
Не стоило даже об этом задумываться. Агнесса чувствовала себя уже в пути. Уже предвосхищала лихорадку отъезда, множество хлопот, приготовлений, уже напрягала волю, которой потребуют от нее бесчисленные трудности, уже готовилась ко всем сюрпризам, ожидающим ее в дороге и в Париже. И все эти вдруг нахлынувшие мысли и чувства как-то отодвинули на задний план горе, причиненное смертью дяди Теодора. За последние несколько месяцев, вдалеке от Парижа и втайне ото всех, Агнесса восстановила свои связи с близкими, и теперь все привычки и обычаи семьи снова вошли в ее плоть и кровь. Поэтому она сразу уловила незамысловатую хитрость, заключенную в этой двуликой формулировке извещения о смерти "дедушки" Буссарделя, поскольку телеграмма была подписана внуком дяди Теодора; очевидно, надеялись, что так телеграмма вернее достигнет неоккупированной зоны. И родные тоже хорошо ее знали и не сомневались, что она все поймет с полуслова. Это был знак круговой поруки клана, ей протягивали руку; она звалась Буссардель, урожденная Буссардель, и могла, если понадобится, убедить власти, что речь идет о смерти ее собственного деда. Семья как бы спрашивала: "Желаешь ли ты приехать? Тебе предоставляется эта возможность, но тебя не принуждают". Агнесса подсчитала в уме: похороны в пятницу утром, нынче вторник, она успеет прибыть вовремя.
Агнесса надавала поручений обеим женщинам, перерыла весь шкаф, из которого несло нафталином, уложила вещи, записала все инструкции касательно распорядка дня Рокки, а также номер телефона Мано на случай непредвиденных осложнений, собрала кое-какую провизию для обитателей авеню Ван-Дейка, не забыла захватить с собой черную шаль, из которой вполне мог получиться тюрбан, вообще не забыла ни одной мелочи, и в траурной одежде быстрым шагом прошла от дома до порта, сопровождаемая Ирмой, несшей чемодан. Там она села на утренний катер.
В Тулоне все формальности были улажены с такой неожиданной легкостью, что Агнесса совсем успокоилась. Чиновники супрефектуры невозмутимо отвечали на все ее вопросы, заверили, что не потребуется никаких дополнительных документов, что на контрольном пункте ей достаточно будет предъявить телеграмму, и, разъяснив ей все это, углубились в свои бумаги. Агнессе оставалось отправиться на вокзал. А чего только не рассказывали им с первого дня перемирия! Путешествие в Париж, пересечение демаркационной линии - все это превращалось в полулегендарное предприятие, столь же героическое, сколь и гибельное... Видно, людям мало тех реальных бед, которые обрушились на Францию: еще от себя добавляют! И если кому-нибудь удается совершить это путешествие, то он думает лишь об одном - как бы выставить себя в наиболее романтическом свете. А между тем достаточно было посмотреть, как спокойно работали в канцеляриях супрефектуры, чтобы убедиться: страна продолжает жить своей жизнью. Агнесса легкими стопами продвигалась по авеню Вобана. Чемодан, содержавший несколько банок с консервами для Буссарделей, показался ей не очень тяжелым.
Приближался полдень. В окошко вокзальной кассы ей без всяких осложнений продали билет на Париж и на вопрос о ближайшем поезде информировали, что дневной скорый поезд из Ниццы, идущий по маршруту Марсель - Лион - Дижон Париж, еще не прибыл. Дожидаться пришлось недолго, и вскоре Агнесса очутилась в поезде. Народу было не так уж много. Агнесса нашла свободное место в одном из купе. Поезд тронулся, и не успел он еще обогнуть Бандольскую пристань, как Агнесса вздрогнула. В глубине коридора послышался звон колокольчика, давно уже забытый звук. Агнесса узнавала его по мере того, как он приближался. Мимо дверей купе прошел официант вагон-ресторана, приглашая пассажиров первой очереди к столу. Агнесса обратилась к нему с вопросом: есть ли свободные места? Она ведь не заказывала... Но и на сей раз ответ был успокоительный.
Кормили в вагон-ресторане не бог весть как, и от Агнессы не ускользнуло, что на стограммовый талон ей подали от силы восемьдесят граммов хлеба, но сама атмосфера, любезность официантов, сервировка и даже характерное позвякивание посуды - все напомнило Агнессе о милых путешествиях мирного времени. Столики, за которыми сидели обедавшие пассажиры, занимали меньше половины вагон-ресторана. Через стеклянную перегородку можно было видеть отдельно обедавшую группу - всего четверо пассажиров, которых обслуживал специальный официант. Так как завтрак подавался по самому упрощенному меню, разборчивые клиенты, отделившиеся от простых смертных, налегали на вино; им принесли ведерко, из которого глыбой торчал лед, а изо льда - бутылка шампанского с золотым горлышком. Посмотрев на них, Агнесса вспомнила тетю Эмму и ее рассуждения насчет железных дорог. Старая девица Буссардель, похвалявшаяся тем, что помнит еще дилижансы, считала поездки по железной дороге напрасным расточительством. Для нее путешествие было некоей неприятной повинностью, которую люди, знающие жизнь, должны переносить без ропота. Сама тетя Эмма не решалась пользоваться спальными вагонами, ибо, по ее уверениям, рано или поздно ты в случае крушения очутишься в одной ночной рубашке на насыпи; тетя Эмма предпочитала таскать с собой провизию, лишь бы не притрагиваться к отвратительным обедам вагон-ресторана. Когда ей приходилось видеть в общественном месте, в ресторане и особенно в вагон-ресторане людей, старавшихся блеснуть, показать себя требовательными гастрономами, она заявляла: "Нашлись тоже Лукуллы". И при случае любила громким голосом сообщить своему спутнику или спутнице, посвященным в эту игру: "С нами, кажется, едет Лукулл".
Агнесса невольно улыбнулась этому воспоминанию и продолжала наблюдать двух Лукуллов и их спутниц за стеклянной перегородкой. Тут были две девушки и двое юношей, в которых все выдавало завсегдатаев Лазурного берега, или, скорее, мыса Круазет: и костюм, и прическа, и загар, не сошедший даже осенью. Говорили они громко, выкрикивая английские слова: dear {дорогой (англ.)}, good gracious {большое спасибо (англ.)}, официанта подзывали криком: Steward! {Официант! (англ.)} - и все это делалось, конечно, в расчете, что их услышит весь вагон.
