Замок на песке. Колокол - Айрис Мердок
На пути к комнате Майкла он чувствовал себя так, будто вступил в поле магнитного притяжения. Он с трудом удерживал себя, чтобы не бежать. Он добрался до двери, по-прежнему не зная, что собирается сказать. Постучал, Майкл был один. Майкл сразу поднялся, пробормотав: «О, Тоби!», что оставляло мало сомнений в том, что он рад видеть мальчика. Но, поглощенный, вероятно, своими делами и заботами, он не спросил, зачем тот пришел, да и Тоби уже не испытывал никакой необходимости немедленно начать разговор – так очевидно было, что находиться рядом с Майклом сама по себе цель. Он обнаружил, что вздыхает и улыбается с облегчением. Майкл сел и какое-то время серьезно смотрел на него, будто запоминал его лицо. Затем, движимый какой-то силой, которая, похоже, управляла всем его телом, Тоби сел у ног Майкла и взял его за руку. В это мгновение ворвалась Дора.
После этого вторжения Тоби улизнул в сад и пробыл там, пока не пришло время службы, на ней он стоял понуро, страдая и не зная, что делать. Когда служба кончилась, он снова потихоньку ушел, уклонившись от собрания в трапезной, и побежал в лес. Моросил дождь и скоро вымочил его до нитки, но Тоби не замечал этого. Он собирался поначалу навестить старый колокол, но передумал – он всем сердцем желал вообще никогда не находить эту штуковину, от которой с души воротило. Он побродил где-то с час, периодически поглядывая на озеро, серую поверхность которого рябил дождик. Затем повернул обратно, направившись к сторожке. Он думал переодеться, потом пойти поискать Дору и сказать, что он ей больше не помощник.
Промокший насквозь, жалкий, несчастный, доплелся он до сторожки. Уже смерклось, и в неосвещенной комнате было сумрачно и уныло. Он проковылял внутрь, разгребая газеты. Споткнулся о лежавшего Мерфи и был уже на полпути к противоположной двери, когда увидел Ника, сидевшего позади стола в обычной его позе. Тоби еле слышно поздоровался и уже начал открывать дверь, как Ник звонким голосом сказал:
– Минутку, Тоби, я хочу поговорить с тобой.
Тоби остановился и повернулся лицом к Нику, испуганный настойчивостью его тона. Он увидел, что компанию Ника составляет традиционная бутылка с виски. Запах спиртного, пропитавший комнату, смешивался с промозглой сыростью, которой тянуло снаружи. Плитка была выключена.
– Я хочу долго и серьезно говорить с тобой, Тоби, – сказал Ник. Прозвучало это пьяно, но решительно.
– У меня сейчас нет времени, – сказал Тоби.
– Можешь потратить на меня полчасика, милый мальчик. И ты это сделаешь, хочется тебе этого или нет. – Ник встал из-за стола.
– Извините, Ник, – сказал Тоби. – Я должен повидать кое-кого.
Он понял, что на пререкания с Ником может уйти много времени, и начал заблаговременно отступать к входной двери. Переодеться можно и потом.
Со скоростью, захватившей Тоби врасплох, Ник пересек комнату и загородил собой дверь. В тот же миг он включил свет. И со своей широкой застывшей улыбочкой начал рассматривать Тоби. Они стояли друг против друга.
Тоби щурился, ослепленный лампочкой без абажура.
– Послушайте, Ник, не глупите. Я должен сейчас уйти в дом. Поговорим позже.
– Позже будет слишком поздно, мое бедное обманутое дитя. Помнишь, я говорил тебе, что прочту тебе проповедь, ту самую, которую остальные слушать не желают? Так вот, час настал – я полон воодушевления! Займи свою скамью!
– Прочь с дороги!
– Ну-ну, давай без глупостей и без обмена любезностями. Ищите Господа, когда можно найти Его [60]. Только по этой причине время и дорого. Сядь.
Ник неожиданно толкнул Тоби, отчего тот качнулся назад и плюхнулся в кресло у плиты. Затем, приподняв бутылку виски, Ник потянул одной рукой стол на себя и с шумом придвинул его к двери. Уселся на него, поставил на него ноги и перекрестился.
– Ник, это не смешно. Не хочу с вами бороться, но я собираюсь выйти.
– Лучше тебе со мной не бороться, если не хочешь, чтобы тебе было больно. Раз уж ты спешишь, опустим псалмы и молитвы и приступим прямо к проповеди. Во имя Отца и Сына и Святого Духа. Возлюбленные! Мы с вами происходим из падшего рода, мы грешники – все до единого. Минули дни в Раю, дни невинности, когда мы любили друг друга и были счастливы. Ныне же всякий человек идет против собрата своего, и Каинова печать лежит на каждом, и с грехом нашим приходят печаль, ненависть, стыд. Есть ли хоть что-нибудь, что осветит нам тьму? Есть ли хоть что-нибудь, что облегчит нам боль? Жди – есть утешение, есть лекарство. Это Само Слово Господне, озарение свыше. Ждут нас удел и радости более высокие, нежели те, что ведомы были первозданному папеньке нашему, лежавшему себе без греха под яблоней. Грядут, грядут они и превратят нас всех в богов. Я говорю, возлюбленные, о радостях покаяния, о восторгах исповеди, об изысканном удовольствии корчиться и ползать в пыли. О Felix culpa [61]. Ибо будь мы без греха, мы были бы лишены этого величайшего из наслаждений. И смотрите, чудодействуя, как могут измениться и наша боль, и наш стыд! Как сладостна тогда наша вина, как желанен наш грех – коли могут они вызывать муки радости столь жгучей. Так отдадимся же греху, возлюбленные, падем с ним в соитии наземь. Превозможем же стыд и печаль обратим в радость, объявив во всеуслышание о своих дурных поступках, пав на колени и простершись в пыли, взывая к каре Божьей, – обесчещенные, кающиеся и вновь возрожденные.
– Ник, вы бредите! – закричал Тоби, повышая голос, чтобы остановить все более громкую и возбужденную речь Ника. – Дайте мне выйти!
– Ты останешься до конца. Самое интересное только начинается. Ты что, воображаешь, что я тут попусту разоряюсь? Отнюдь. То, что я должен сказать, самым непосредственным образом касается каждого собрата моей паствы, а поскольку ты тут один-единственный, не считая Мерфи, а он безгрешен, то касается это самым непосредственным образом тебя.
Ник быстро отхлебнул из бутылки. Тоби поднялся с кресла.
– Так слушай же. – Ник заговорил еще быстрее и указующе поднял палец. – Ты что, воображаешь, я не знаю всех штучек, которые ты проделываешь, всех твоих маленьких игр? Держишь меня за предмет обстановки и
