Карел Шульц - Камень и боль
1 К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения, т. 20. М., 1961, с. 346.
2 Там же, с. 347.
Речь идет, таким образом, о динамической цельности - цельности, осуществляемой и отстаиваемой в борьбе духовной и практической.
Понятая в этом смысле цельность является тем критерием, который позволяет судить о степени глубины и верности того или иного отражения той эпохи. Именно с этой точки зрения, конечно, и следует судить о романе Шульца: насколько глубоко и цельно воспроизведен там характер Микеланджело, характеры других действующих лиц - тех великих и малых "титанов", которыми наполнены страницы романа, - наконец, характер эпохи в целом.
VII
Роман Шульца, конечно, не первая попытка дать цельный образ той великой эпохи. И нам будет легче оценить его по достоинству, если мы поставим рядом с ним два произведения, созданные уже в наше время или на подступах к нему.
Роман русского писателя Д. С. Мережковского "Леонардо да Винчи" вышел как раз на рубеже нашего столетия - в 1900 году, в самый канун тех грандиозных событий, которые привели человечество, говоря словами поэта, к "невиданным переменам". Русско-японская война, 1905 год в России, первая мировая война, Октябрь и возникновение Советской власти, ряд европейских революций, появление фашизма и его разгром, вся эта цепь мировых событий все, что присутствовало в сознании Шульца, когда он писал свой роман, - для автора "Леонардо да Винчи" еще не существовало. Символист и мистик Мережковский писал свой роман в некоем (хотя и кажущемся) историческом затишье; он мог делать вид, что не замечает надвигающегося исторического урагана, - вернее, мог выражать предчувствие его грозного приближения лишь в отраженной форме борьбы двух мистических ипостасей - Христа и антихриста. А когда гроза разразилась, пришел Октябрь, - автор "Леонардо" попросту ушел в эмиграцию, где и умер.
Но роман его интересен. Прежде всего он хорошо написан я дает немало в познавательном отношении (кроме мистики, принимающей к тому же не слишком большое непосредственное участие в формировании образов, там много реального исторического содержания, поданного ярко, художественно; в частности, автор широко и умело использовал архив Леонардо для воссоздания его внутреннего образа).
Но для нас главное - не в этом. Главное в том, что это документ той эпохи, когда он был написан, и - само собой - документ, рисующий общественную позицию автора. "Тишина" этой эпохи и этой общественной позиции отразилась прежде всего в выборе главного героя: это - отнюдь не бунтарь Микеланджело, это - созерцатель Леонардо; да и его образ дан сугубо "тишайшим": это - свободомыслящий мудрец, отнюдь не деятель. Такое понимание предопределило весь стиль романа. В нем, конечно, даны исторические события, но - как необходимый фон. Если там что и рокочет, то лишь в отдалении, чтоб мы еще ясней почувствовали царящую в душе Леонардо тишину. Изложение спокойное, ясное. Основная идея - безнадежность, одиночество и бесплодность всякого дерзновенного мыслительного поиска самого по себе. Что же ему противопоставляется? Слияние мысли с действием? Нет - с верой. Начало антихриста - познание - должно слиться с началом Христовым - верой, - вот единственный выход для человечества и конечная цель исторического процесса. Что же касается действия, то оно, наоборот, отметается. Именно из-за этого не попал в герои романа Микеланджело. Это очень важный момент, и мы на нем остановимся.
Известно, что между Леонардо да Винчи и Микеланджело не было приязни. Слишком многое разделяло их в самом подходе к тому, что составляло дело жизни обоих: к искусству. Как-то раз произошло открытое столкновение. О нем повествуют и Мережковский и Шульц. Как выглядит эта сцена у Мережковского?
"Проходя мимо навеса, увидел Леонардо собрание полузнакомых людей... "Мессере, мессер Леонардо! - окликнули его. - Пожалуйте сюда, разрешите-ка наш спор". Он остановился. Спорили о нескольких загадочных стихах... в тридцать четвертой песне "Ада"... Пока ему читали неясный текст, "Леонардо, немного прищурив глаза от ветра, смотрел вдаль, в ту сторону... откуда тяжелой, неуклюжей, точно медвежьей поступью шел небрежно и бедно одетый человек, сутулый, костлявый, с большой головой, с черными, жесткими, курчавыми волосами, с жидкой и клочковатой козлиной бородкой, с оттопыренными ушами, с широкоскулым и плоским лицом. Это был Микеланджело Буонарроти". Далее следует подробное описание неприглядной наружности Микеланджело.
"Леонардо всегда надеялся, что ссора его с Буонарроти кончится миром... Такая тишина и ясность были в сердце его в эту минуту, и он готов был обратиться к сопернику с такими добрыми словами, что Микеланджело, казалось ему, не мог не понять. "Мессер Буонарроти - великий знаток Аллигиери, молвил Леонардо с вежливой, спокойной улыбкой, указывая на Микеланджело. Он лучше меня объяснит вам это место". Микеланджело, услышав имя свое из уст Леонардо, остановился и поднял глаза". Увидев "ясную улыбку соперника и проницательный взор его, устремленный невольно сверху вниз, потому что Леонардо был ростом выше Микеланджело, робость, как это часто с ним бывало, мгновенно превратилась в ярость. Наконец он с усилием проговорил глухим, сдавленным голосом: "Сам объясняй! Тебе и книги в руки, умнейший из людей, который доверился каплунам-ломбардцам, шестнадцать лет возился с глиняным Колоссом и не сумел отлить его из бронзы - должен был оставить все с позором!" (Курсив в этой цитате мой. - Д. Г.)
Как мы видим, вся сцена отмечена печатью решительного морального превосходства Леонардо над Микеланджело... Последний "чувствовал, что говорит не то, что следует". Ему не хватает обидных слов для унижения Леонардо. Он глядит на противника "с презрительной усмешкой, которая ему не удавалась, только искажала лицо его судорогой, делая еще безобразней" 1.
1 Мережковский Д. С. Полн. собр. соч., т. II. М., 1914, с. 231-233.
Итак, лишь созерцание мудро и прекрасно. Действие слепо и безобразно. Все совершилось, как предупреждала монна Лиза во время одного из сеансов, когда она позировала Леонардо, писавшему ее знаменитый портрет: напрасно, мол, Леонардо думает, что Микеланджело в конце концов, преодолев свою ревность, порожденную робостью и неуверенностью в себе, поймет всю его, Леонардову, благожелательность, готовность признать превосходство Микеланджело. "Может быть, - возражает монна Лиза, - мессер Буонарроти силен, как ветер, раздирающий горы и сокрушающий скалы перед господом. Но нет у него тишины, в которой - господь. И он это знает и ненавидит вас за то, что вы сильнее его, - как тишина сильнее бури".
Таков смысл знаменательнейшего по своему "ноуменальному" значению события эпохи - спора двух титанов Возрождения, изображенного русским писателем-символистом на рубеже нашего века.
VIII
Но пройдет еще какое-нибудь пятилетие - и многое, очень многое изменится. Обстановка, художник, картина. Грянул первый раскат мировой бури: русский 1905 год. На авансцену выступили новые, демократические силы. Замечательный французский писатель-демократ Ромен Роллан в 1906 году выпускает свою книгу на великую тему о Возрождении. Его герой - уже не Леонардо. Он создает биографию Микеланджело. В книге нет Леонардовой тишины, уводящей прочь от бурь - в созерцание. Но можно ли сказать, что вот она-то уже вторит буре с небосклона? Посмотрим.
"Леонардо был человек статного сложения, обходительный и вежливый. Однажды он прогуливался с приятелем по улицам Флоренции. На нем была длинная, до колен, розовая туника; волнистая борода, искусно завитая и расчесанная, струилась по его груди. Возле церкви Санта-Тринита несколько флорентийцев обсуждали какое-то непонятное место из Данте. Подозвав Леонардо, они попросили его разъяснить им смысл этого отрывка. Мимо как раз проходил Микеланджело, и Леонардо сказал: "Вот Микеланджело, он вам объяснит, что значит этот стих". Микеланджело, думая, что Леонардо насмехается над ним, желчно ответил: "Сам объясняй, ты ведь великий мастер, сделал гипсовую модель коня, а когда надо было отлить его из бронзы застрял на полдороге, опозорился". С этими словами он повернулся спиной и продолжал свой путь. Краска бросилась в лицо Леонардо, но он промолчал. А Микеланджело, не довольствуясь этим и желая еще сильнее уязвить соперника, крикнул: "Только твои остолопы-миланцы могли поверить, что ты справишься с такой работой!" "И вот этих-то двух людей, - заключает Ромен Роллан, гонфалоньер Содерини решил противопоставить друг другу, поручив им одну работу... Так начался поединок между двумя величайшими мастерами Возрождения" 1.
1 Роллан Р. Собр. соч., т. 2. М., 1954, с. 105-106.
Было бы большой ошибкой за протокольным сходством (если не тождеством) обоих отрывков не заметить разительной разницы: у Ромена Роллана этот эпизод - столкновение всего лишь двух лиц, в котором едва намечены характеры; а у Мережковского тут - столкновение двух начал, двух резко обозначенных принципов, двух символов, противоречие которых составляет внутреннюю духовную драму эпохи.
