Теодор Драйзер - Американская трагедия

И он устало всплеснул руками, словно говоря: "Право, не знаю, как с этим быть!"

— Но учтите все обстоятельства, — настаивал Белнеп. — Он отказался жениться на ней, а по письмам видно, что он ей это обещал… да ведь это только повредит ему, еще больше восстановит против него публику. Нет, так не годится, — заключил он. — Надо придумать что-нибудь такое, что вызовет хоть какую-то симпатию к нему.

Они опять обернулись к Клайду, словно этого разговора и не было, и посмотрели на него взглядом, ясно говорящим: "Ну, и задал ты нам задачу!"

Потом Джефсон заметил:

— Ах да, еще этот костюм, который вы бросили в озеро, где-то возле дачи Крэнстонов… Объясните мне поточнее, в каком месте вы его бросили, далеко это от дома?

Он ждал, пока Клайд с усилием припоминал все подробности.

— Если бы я мог поехать туда, я, наверно, быстро нашел бы это место.

— Да, я знаю, но вам не дадут поехать туда без Мейсона, — возразил Джефсон. — А может быть, даже и с ним не пустят. Вы в тюрьме, и вас нельзя вывести отсюда без разрешения властей штата, понятно? Но нам необходимо добыть этот костюм. — И затем, повернувшись к Белнепу и понизив голос, он прибавил: — Нужно найти его, отдать в чистку и потом представить дело так, будто он был отослан в чистку самим Грифитсом, а не спрятан, понятно?

— Да, правильно, — небрежно одобрил Белнеп, а Клайд с любопытством слушал, немного удивленный откровенной программой плутовства и обмана, затеваемого в его интересах.

— Теперь насчет этого фотографического аппарата, который упал в воду, надо попробовать найти и его тоже. Я думаю, Мейсон знает о нем или подозревает, что он там. Во всяком случае, нам очень важно найти его, пока его не нашел Мейсон. Как вам показалось, когда вы с ним ездили туда, у них там правильно отмечено место, где перевернулась лодка?

— Да, сэр.

— Ладно, посмотрим; нельзя ли разыскать аппарат, — продолжал Джефсон, обращаясь к Белнепу. — Надо постараться, чтобы он не всплыл на суде. Тогда они станут клясться, что он ударил ее штативом или чем-нибудь еще, и тут мы подставим ножку.

— Тоже верно, — ответил Белнеп.

— А теперь насчет чемодана, который сейчас у Мейсона. Я еще не видел его, но завтра посмотрю. Вы, что же, когда вышли из воды, сунули тот костюм в чемодан мокрым, как он был?

— Нет, сэр, я сперва выжал его, постарался высушить, как мог. А потом завернул в бумагу, в которой раньше был наш завтрак, в чемодан сначала наложил сухой хвои и поверх костюма тоже насыпал хвои.

— И когда вы его потом вынули, никаких пятен от сырости в чемодане не осталось, вы не заметили?

— Нет, сэр, кажется, не осталось.

— Но вы не уверены?

— Теперь, когда вы спросили, не вполне уверен.

— Ну, я это завтра сам увижу. Теперь насчет синяков у нее на лице. Вы никому не признавались, что ударили ее чем-нибудь?

— Нет, сэр.

— А рана у нее на голове — это действительно ее ударило бортом лодки, как вы говорили?

— Да, сэр.

— Но все остальные, по-вашему, могут быть следами удара фотографическим аппаратом?

— Да, сэр, думаю, что так.

— Ну, вот что, — Джефсон снова обратился к Белнепу: — Я полагаю, в свое время мы смело сможем сказать, что эти синяки и ссадины вовсе не его рук дело, а просто следы крюков и багров, которыми шарили по дну, когда старались ее найти, понимаете? Во всяком случае, можно попробовать эту версию. Ну, а если крюки и багры не виноваты, — прибавил он довольно хмуро и сухо, — тогда, конечно, тело неосторожно перевозили от озера к станции и потом по железной дороге.

— Да, я думаю, Мейсону не так-то просто будет доказать, что следы ушибов появились не от этого, — ответил Белнеп.

— А что касается штатива, нужно будет вырыть тело из могилы и самим сделать все измерения, и толщину борта лодки тоже надо измерить. В конце концов, хоть штатив и попал в руки Мейсона, нашему прокурору будет нелегко использовать эту улику в своих интересах.

При этих словах голубые холодные глаза Джефсона сузились и посветлели. Формой головы и всей своей поджарой фигурой он смахивал на хорька. И Клайду, который, слушая их разговор, почтительно за ними наблюдал, казалось, что именно этот младший из юристов может ему помочь. Он так проницателен и практичен, так прямолинеен, холоден и равнодушен и, однако, внушает доверие к себе, совсем как мощная машина, производящая энергию.

Когда же наконец эти двое собрались уходить, Клайд огорчился: пока они были рядом и обдумывали всевозможные ухищрения и планы его спасения, он чувствовал себя гораздо спокойнее и сильнее, больше надеялся и верил, что, может быть, когда-нибудь, хоть и не скоро, выйдет на свободу.

В конце концов после всех переговоров было решено, что, пожалуй, всего легче и вернее — если только ликургские Грифитсы на это согласятся, построить защиту, ссылаясь на невменяемость или приступ помешательства, на временное психическое расстройство, вызванное любовью Клайда к Сондре Финчли и страхом, что Роберта разрушит все его мечты и надежды на блестящее будущее. Но после того, как защитники посоветовались с Кетчуменом и Брукхартом в Ликурге, а те, в свою очередь, побеседовали с Сэмюэлом и Гилбертом Грифитсами, этот план был отвергнут. Чтобы установить невменяемость или временное помешательство, требовалось подобрать свидетелей, которые показали бы, что Клайд всегда обладал не слишком здравым рассудком и всю жизнь был неуравновешен; понадобилось бы подтвердить его странности наглядными примерами; его родственникам (в том числе, быть может, и самим ликургским Грифитсам) пришлось бы подтверждать это под присягой. Словом, тут требовалась прямая ложь и клятвопреступление со стороны многих свидетелей, и при этом мог быть запятнан весь род Грифитсов. Понятно, что ни Сэмюэл, ни Гилберт ничего подобного не желали. И Брукхарт должен был заявить Белнепу, что от этого способа защиты придется отказаться.

Таким образом, Белнепу и Джефсону снова пришлось сидеть друг против друга и размышлять. Ибо всякий другой способ защиты, какой приходил им в голову, казался сейчас совершенно безнадежным.

— Вот что я вам скажу, — заметил упрямец Джефсон, заново перелистав Письма Роберты и Сондры. — Письма этой Олден — самое серьезное из всего, с чем нам придется иметь дело на суде. Стоит только их как следует прочесть, и наверняка заплачут какие угодно присяжные, а если после них станут читать письма второй девушки, это будет просто катастрофа. Я думаю, лучше нам вовсе не упоминать о переписке с мисс Финчли, если Мейсон промолчит о ней. Это только создало бы впечатление, что он убил Роберту Олден, чтобы от нее избавиться. Мейсону это было бы очень на руку, как я понимаю.

И Белнеп от души с ним согласился.

Однако нужно было немедля изобрести какой-то план защиты. И вот наконец после нескольких совещаний Джефсон (считавший, что на этом процессе вполне можно сделать карьеру) пришел к следующему выводу: наиболее надежный способ защиты, которому не будут противоречить самые подозрительные и странные поступки Клайда, один — утверждать, что Клайд никогда и не замышлял убийства. Наоборот, будучи если не физически, то морально трусом (на это указывает вся история, рассказанная им самим), он боялся, что может быть разоблачен и изгнан из Ликурга и из сердца Сондры, и в то же время надеялся, что Роберта, которой он никогда не говорил о Сондре, узнав о его безмерной любви к этой девушке, возможно, его отпустит. И потому он наспех, без всякого злого умысла, решил убедить Роберту поехать с ним куда-нибудь за город (но совсем не обязательно на Луговое озеро или на озеро Большой Выпи), для того чтобы рассказать ей все и получить свободу, и, конечно, он собирался предложить ей посильную для него денежную поддержку на предстоящий трудный период ее жизни.

— Все это прекрасно, — заметил Белнеп, — но ведь тут подразумевается его отказ жениться на ней, не так ли? Какие присяжные посочувствуют ему в этом и поверят, что он не хотел ее убить?

— Погодите, погодите, — ответил Джефсон не без раздражения, — все это, конечно, так. Но ведь вы не дослушали до конца. Говорю вам, у меня есть план.

— Ну-ну, какой же? — с интересом спросил Белнеп.

— Сейчас объясню. Мой план — оставить все факты так, как они есть: как о них рассказал Клайд и как их рисует Мейсон, разумеется, кроме того, что Клайд ее ударил. И затем объяснить все это — письма, кровоподтеки, чемодан, две шляпы — все, никоим образом ничего не отрицая.

Тут он замолчал, нетерпеливо провел длинной, узкой рукой, покрытой веснушками, по своим светлым волосам и взглянул через площадь на тюрьму, где находился Клайд, а затем снова на Белнепа.

— Прекрасно, но как это сделать? — спросил Белнеп.

— Другого способа нет, вот что, — продолжал Джефсон, словно обращаясь к самому себе и не замечая своего старшего коллеги. — И я думаю, это может выйти. — Он снова обернулся к окну и, казалось, говорил теперь с кем-то стоящим на улице. — Понимаете, он едет туда, потому что напуган и потому что необходимо что-то предпринять, иначе ему грозит разоблачение. И записывается в гостиницах под чужими именами, потому что боится, как бы в Ликурге не стало известно об этом путешествии. И собирается признаться ей, что любит другую. Но… — Джефсон чуть помолчал и пристально посмотрел на Белнепа, — и это важнейшая наша опора, если она не выдержит, нам крышка! Слушайте! Он едет туда с нею, перепуганный, не затем, чтобы жениться на ней или убить ее, а затем, чтобы уговорить ее дать ему свободу. Но тут он видит, какая она больная, измученная, печальная, — ну, вы же знаете, она все еще очень любит его, — и он проводит с нею две ночи, понятно?