Я? - Петер Фламм
Поезд останавливается, мы приехали, наверное, надо было подождать тех двоих, Бусси будет в бешенстве, интересно, она сейчас так же косится на Боргеса, ему это будет совершенно безразлично, и ее духи, от них не отделаешься, завтра придется сменить костюм. Скажи, Грета, мы же не будем ждать, они найдут дорогу и без нас, в конце концов, могут спросить, Боргес ведь знает толк в расспросах, ха-ха, как мало здесь фонарей, прямо темень, Нерон тихо плетется за нами, склонив морду к земле и опустив хвост, какая тишина в деревьях, конечно, уже поздно, хотя что такое время, времени вовсе не существует, мы шагаем очень размеренно, шаги раздаются в тишине будто сами по себе, наши ноги идут рядом, мои большие туфли и ее маленькие, и это мы оба, какой звонкий звук, мы двое одни в пространстве, дальше и дальше, уже совсем не замечаешь движения, ноги идут сами собой, как сердце, бьется само собой, пока не остановится, само, по другой стороне улицы приближаются другие шаги, очень медленные и спокойные, это человек, спокойный, сердце, спокойное, вот таким надо быть, теперь он поравнялся с нами, курит сигару, виднеется красный огонек, все остальное — лишь черная тень, куда же идет эта тень в одиночестве, неужели у нее нет никого, кто пойдет рядом с ней, как с моей тенью, у меня кое-кто есть, да, красивейшая женщина, и она любит меня, и мы счастливы, теперь шаги удаляются, и остаются только наши.
И вот мы на месте, купол обсерватории наполовину открыт и беззвучно поворачивается по рельсам, труба телескопа смотрит в ночь зловещим стволом огромной пушки, на безоблачном небе теснятся мерцающие звезды. Мы входим, нас встречает старик с седыми волосами и седой бородой, глаза его серо-ледяные, он говорит тихо, переходя на шепот, наши подошвы ступают по цементу жестко и раскатисто, мы говорим старику, что хотим еще подождать, он нас как будто не слышит, он глухой, должно быть, он так долго прислушивался там наверху, что теперь ничего уже не слышит, не обращая внимания на нас, он поднимается по своим ступенькам, садится за инструмент и начинает крутить винты, ладонь его по-гномьи маленькая и темно-коричневая, синие вены прорезают ее, как старое дерево, он сидит, скрючившись на своем стуле, с тощей, вытянутой вперед шеей, подобно доисторической птице, его глаза уже в миллионах миль отсюда, только тело его еще здесь, маленькое и хрупкое, повисло на телескопе и кажется неживым, лишь время от времени его сотрясает кашель, тогда оно корчится, синеет и дергается в разные стороны, но голова и глаз остаются в покое, прильнув к трубе, старик не сдается, не знает ничего о том, что здесь, он в космосе, в далеком космосе. Потом он начинает бормотать, трудно разобрать что, у него всего несколько коричневых зубов, зачем ему думать о зубах, я внимательно наблюдаю за его губами, они говорят: “… световые годы… орбиты планет… гелиевый газ”, — они, похоже, ощупывают эти слова, они похожи на капли, которые капают с того, что резонирует там.
— Он же с виду вылитый козел, — хихикает Бусси и указывает глазами на старика.
Я совсем не заметил ее появления, сколько уже мы здесь, кажется, она злится на меня и не смотрит, она возбуждена, ее ноздри раздуваются при каждом вдохе и выдохе, она бестактно и громко расхаживает от одного прибора к другому, обо всем делает замечания, все хватает, крутит все ручки. Боргес всегда рядом с ней, кажется, он совершенно забыл о Грете, громко и непринужденно смеется над глупостями Бусси. Наконец они успокаиваются.
— Но где же звезды? Ведь здесь только глупая ма-шинерия, которую никто не понимает!
Она стоит рядом со стариком у окуляра, его маленькое тело не заметило ее присутствия, ни ее глаз, ни мягкой фигуры, ни духов, в помещении такая тишина, что ей подчинилась даже она, никто не осмеливается дышать, есть что-то священное в этом спертом воздухе, мгновение она колеблется, уставившись на старого хрупкого человека, наконец нерешительно стучит пальцем по сутулой спине и говорит, слегка неуверенно:
— Вы, господин профессор, вы же все там знаете уже сто лет, дайте же хоть разок и другим посмотреть!
Старик медленно отрывается от телескопа, смотрит на нее непонимающим взглядом, еще не вернувшимся из звездных туманностей и бесконечного космоса.
— Да, да, — он механически кивает своей старческой головой, — да, да, все-таки три миллиарда, все-таки три!
Мы гуськом поднимаемся по ступенькам, у меня колотится сердце, Бусси уже сидит на стуле, положив ногу на ногу, так что юбка задралась до колена, ее веселость кажется неукротимой, она называет Сатурн колесом телеги, а Сириус — подходящим для булавки, ее рот говорит беспрерывно, она хочет увидеть все звезды, наконец с нее довольно, она сползает со стула, так что выглядывает ее зеленая подвязка, грациозным движением уступает место Боргесу, он благодарит, он уже видел, его это не интересует, оставляет ученым, наконец поднимается Грета, она немного растеряна, движения неловки, поначалу не может разобраться, ничего не видит, но вот ее лицо просияло, “как красиво”, говорит она просто и искренне, она похожа на спокойную Мадонну, в чертах ее сквозит чуть ли не благоговение, потом она встает, хватает меня левой рукой за пиджак и говорит: “Ты только взгляни, Ханс, ты должен это увидеть!” Да, теперь я сам подхожу к телескопу, но стоит мне сесть, наклонить голову к окуляру и посмотреть в бесконечный космос, снаружи, из огромной, пустой Вселенной раздается голос: одинокая, вопиющая душа жалуется, зовет меня и не находит покоя. Меня берет жуть, это ужасно, оттуда, из холода, сердце мое сжимается, чувствую лед в жилах, может, это только у меня в голове, но нет, теперь это отчетливый душераздирающий плач, как у ребенка, мертвый плачет, я сам плачу, у меня темнеет в глазах, вижу зеленые и красные круги, большой зеленый и золотой диск дрожит за стеклом, это у меня в мозге или какое-то далекое светило, наверное, Сириус, возможно, там есть жизнь, какая-то частица меня сейчас там, далеко, то, что я вижу… тогда здесь были еще древние египтяне, меня тогда еще и на свете не было, я вижу прошлое, вижу его собственными глазами, свету потребовалось столько лет, чтобы долететь сюда, возможно, на
