Все течет - Нина Федорова
Они, собственно, не были ни особенно добрыми, ни злыми. Помогали бедняку, если его видели, но они, живя в «Усладе», его видели редко и, видя, жалели, но сущности его страданий, сложности его жизни не понимали – у них в этом не было личного опыта. На благотворительные сборы денег давали всегда, давали легко, с улыбкой. Но надо было, чтобы кто-либо из их общества приехал для этого со специальным визитом (сами они не искали таких визитов). Приехавший был, конечно, человек светский. Визит проходил мило, из-за него не выглядывало искажённое лицо человеческого горя. Это был простой лист, на котором надо поставить цифру и подписать фамилию. И после такого визита день в «Усладе» продолжался, как и до него, не омрачённый ничем и не затуманенный.
Глава VI
Варвара Бублик со своей просьбой: «Учите меня даром!» – вторглась именно в тот класс, куда только что поступила дочь Головиных. Мила была одной из смеявшихся девочек. Весёлая по природе, она, пожалуй, смеялась громче других. Для неё, не знавшей, что скрывалось, какая жизнь стояла за словами Варвары, эпизод имел исключительно комический характер.
Дома, за обедом, она рассказала о происшествии.
Это были первые дни Милы в школе. «Услада» жила её впечатлениями. Её расспрашивали, ею любовались все, начиная от её – теперь отдельной, собственной – горничной. Мила рассказывала, и все вокруг, включая прислуживавшего у стола лакея, видели происшествие глазами Милы. Было очень смешно. И то, что у иных людей не бывает адреса, у иных детей нет отцов, что смешная девочка вошла без спроса, и топнула ногой, и крикнула классу «культивируйте!» – всё было занятно, напоминая недавно прочитанную историю о деревенской мышке, пришедшей в гости к мышке городской.
Когда все отсмеялись, тётя Анна Валериановна, единственная, кто не смеялся (она вообще не смеялась, ограничиваясь в случае необходимости улыбкой), переспросила, как звали девочку.
Подавали десерт: пагода из любимого Милой фисташкового мороженого возвышалась восемью этажами, светло-зелёная, увенчанная белым флажком. На нем золотыми миниатюрными буквами было написано: «Храм науки». Старик повар, давно живший на покое, «в корпусах», являлся в «Усладу» по временам во дни особых событий, чтоб приготовить что-либо особенное, по ему одному известным рецептам. В кухне же Головиных «царствовала» Мавра, выученная этим же поваром, его племянница-сиротка, которой он постепенно сообщал и последние «секреты» своего искусства.
Повар сам внёс пагоду. За дверью, в коридоре, слышно было, столпилась прислуга, стремясь услышать, как Мила встретит пагоду.
Мила вскрикнула от радости. Увидев, что пагоду опоясывала спирально позолоченная лестница из сахара, она захлопала в ладоши:
– Мама, можно я поцелую повара?
Старый повар был растроган до слёз.
– Мама, дайте мне, пожалуйста, кусочек лестницы! Нельзя? Несъедобно? Ну, дайте флаг! Я съем «науку». Тоже нельзя? Ну, дайте мне верхний этаж!
Вставая из-за стола, тётя Анна Валериановна распорядилась, чтоб через час подали лошадей: она поедет в город.
Между тем в гимназии посещение Варвары вызвало последствия. Начальница делала формальный выговор учителю классических языков и чистописания. Потомок крепостных, он носил обидную фамилию – Свинопасов. Одно это слово подымало возмущение в душе начальницы: она была благородного происхождения – дворянка. Подобная фамилия в списке педагогов гимназии бросала косвенную тень на учреждение. Она презирала учителя, а он, со своей стороны, не пытался нравиться. Избавиться от Свинопасова было мечтой начальницы, но он, к её сожалению, был аккуратнейший и усерднейший педагог и знаток своих предметов. На отдалённый намёк, что возможно бы и переменить фамилию, он ответил удивлением: в попечительном совете, между прочим, был богач Конокрадов, госпожа Лазутчикова и m-llе (богатая старая дева) Продай-Ворота. Он считал себя вполне в своём кругу. Начальница же пользовалась всяким случаем «поставить его на место». Случай с Варварой был очень кстати. Доложенный одной из классных дам, этот возмутительный поступок – нарушение порядка, вызвавшее «распущенность» в классе новеньких гимназисток и, возможно, поколебавшее в них самый принцип классной дисциплины. Швейцару был сделан строгий выговор за отлучку, за недосмотр, с предупреждением об увольнении. Не видев Варвары, швейцар уже возненавидел её.
Итак, начальница делала выговор Свинопасову. Она выражала горестное изумление: вместо того чтобы удалить дерзкую из класса (вывести её за ухо, если нужно), он – учитель! – вступил с нею в беседу, да, в беседу, с вопросами и ответами! То, что было ей доложено о содержании «беседы», вызывало возмущение.
Но и учитель мог сказать своё слово. Живший и дышавший классической литературой древних, он смотрел на событие иначе:
– Ребёнок, входящий в здание школы в поисках просвещения…
Начальница прервала его. Она просила его вспомнить, что гимназия эта – правительственное учреждение, что преподавательский состав – чиновники на службе у монархии и на её жалованье. Как таковые, они обязуются подчиняться безусловно известным правилам, и их частные взгляды и личные мнения – она просит – должны быть оставлены ими при входе в гимназию.
Тут учитель пытался сказать что-то о простой человеческой стоимости ребёнка вообще, и что в этом качестве Варвара, возможно, ничем не отличается от остальных девочек, сидевших в первом приготовительном классе, и что за недостатком образования в народе гибнет много талантов.
Тут начальница молча посмотрела на него в упор. Это был её знаменитый, всем известный взгляд. Ни её подчинённые, ни ученицы гимназии не могли выносить этого взгляда больше секунды. Её глаза, как бы сделанные из лунного камня, несомненно имели гипнотизирующую силу. Под таким взглядом человек затихал, начинал заикаться, забывая, о чём говорил, и замолкал, повесив голову, как поникает растение, если его обдать кипятком.
Учитель замолчал и поник головой. Он уже был в трансе. Она дала достаточно продлиться наступившей паузе.
– Вы находите нужным сообщить мне ещё что-либо о «человеческой ценности» девочки Бублик? – холодно спросила она.
Но Свинопасов был трусом. Он был уже укрощён и заморожен. Он молчал.
Он поднял голову и остановил на её лице бессмысленный взгляд. Она кивнула головой: это значило, что аудиенция окончена, он может идти. Учитель поклонился и слабым, неуверенным шагом вышел из кабинета.
В кабинет вошёл сторож и доложил, что «их благородие» Анна Валериановна Головина желает видеть госпожу начальницу гимназии.
Это не были часы приёма, но Головины являлись исключением из правил, и Анна Валериановна, казалось, была встречена совершенно другой начальницей гимназии – сиявшей приветом и лаской. После первых приветствий, где тепло исходило от начальницы, а холодок – от гостьи, Анна Валериановна сообщила, что пришла обсудить случай в классе, рассказанный её племянницей Милой. Дело касалось Варвары Бублик.
Сердце начальницы затрепетало. Волнение её, хотя и скрытое, было глубоко и искренно. Задачей и целью всей её жизни было держать и вести свою гимназию как исключительное, самое лучшее женское учебное заведение в крае. И по её
