Марсель Прево - Куколка (сборник)
– Ну, и?
– И… я собрал всю свою храбрость и постучался к Дерэмам. Как раз Генриетта была там, она меня и приняла. Увидев меня, она покраснела так, как только может краснеть, а ведь она не из застенчивых, вы знаете. Мне показалось, будто мой вид ее стеснял, смущал. Я сказал ей: «Мадемуазель, вы без сомнения угадываете причину моего посещения. Если бы господин граф де Герсель не уехал внезапно этим утром, то я обратился бы к нему… Но он был так любезен обещать мне свое посредничество… и вы простите, что я беспокоюсь». Она так смешалась, что сначала не могла мне ничего ответить. Положительно ее губы двигались, но не были в силах издать звук. Меня она принимала всегда так спокойно, а теперь вдруг такое волнение!.. Полагаю, вы можете представить себе, как я воспламенился надеждой. «Что же, мадемуазель?» – настаивал я. «Господин де Герсель говорил со мной так, как обещал вам, – ответила она мне, – но не от него зависит заставить меня изменить свои намерения». – «О, это не может быть, вы приводите меня в отчаяние!» – «Я очень сожалею, господин Бурген… прошу вас, не настаивайте!» После этого она отпустила меня столь же взволнованная, казалось мне, как и я сам… Вы скажете мне, что после этого мне оставалось только вернуться к себе и сидеть спокойно? Это правда!.. Но что вы хотите? Когда чувствуешь, что все счастье жизни зависит от «да» или «нет», не так легко убедить себя, что это уже совсем, что это уже навсегда. Возвратившись в Тейльи, я подумал: «Наверное между ней и графом де Герсель что-нибудь про-изошло, когда господин де Герсель говорил с ней обо мне. Она сообщила ему причины, которые не хочет сообщить мне, потому что они смущают ее». Ах, господин граф, нужно ли говорить, что я вообразил, будто у нее был грех в прошлом, что у нее есть ребенок, что она призналась в этом вам, что она боится признаться в этом мне и потому не решается выйти замуж за меня… Нет?.. Это не то?.. О, как я хотел бы этого!.. Я с удовольствием махнул бы рукой на это, уверяю вас. Но тогда что же это?.. Долги?.. Тоже нет?.. Что же тогда, Боже мой!.. Что же?..
– Ничего, дорогой месье Бурген, – ответил граф, – ничего, что могло бы лично вас касаться. Мадемуазель Дерэм обладает современной душой и очень смелым, очень исключительным умом. Она не чувствует желания выходить замуж и сказала мне это в положительных выражениях. И, откровенно говоря, я надеюсь, что вы будете настолько разумны, чтобы больше не думать об этом.
Говоря это, Герсель глядел на бедного человека, опустившегося на диван, смешного и жалкого в своей высокой шляпе, с тросточкой в руках, с крупными слезами, которые молчаливо текли по его простому лицу, покрасневшему от разговора и волнения. Герсель смотрел на него без сожаления, но и без антипатии. Наивный рассказ Бургена живо заставил его снова пережить сцену в библиотеке. Значит, Генриетта и на следующий день все еще была объята волнением, так что не могла скрыть его даже в присутствии безразличного ей человека.
– Дорогой мой, – сказал Герсель, – извините меня, но…
Даже не вытирая своих слез, Бурген встал.
– Да, да… Я ухожу, ухожу, – произнес он, но помедлил, потом вдруг, положив шляпу и тросточку, чтобы удобнее жестикулировать, сказал: – последняя милость, господин граф… Дайте мне поручение к ней… что-нибудь передать ей… справку для ее матери… что-нибудь такое, что даст мне возможность опять пойти к ней, снова увидеть, снова заговорить о своем деле. В последний раз я не нашел ничего, что бы сказать ей, а потом мне пришло в голову столько возражений!..
– Я повторяю вам, – ответил Герсель, – что вы не правы, продолжая свои поиски. Какой смысл делать новый опыт, исход которого находится вне сомнений?
– Месье де Герсель, я прошу вас!
– Хорошо! – сказал граф. – Подождите одну минутку.
Ему пришла мысль, одна из тех мальчишеских мыслей, которая внушает частое общение с женщинами влюбленному человеку, находящемуся в апогее чувствительности. Герсель прошел в свой кабинет и написал на бумаге следующие строки:
«Я думаю только о Вас и живу одной только мыслью снова увидеть Вас. Любите меня и, прошу Вас, напишите мне».
Граф был настолько искренен, когда писал эти строки, что дрожал от воспоминаний и желания. Он вручил Бургену письмо со следующим адресом: «Госпоже Генриетте Дерэм, замок Фуршеттери». Несчастный человек выразил радость, несколько как бы преувеличенную.
– Как вы добры, месье! – воскликнул он, пряча письмо в карман своего редингота. – С этим вместе я держу, видите ли, мой талисман… Она примет меня… и на этот раз я уже сумею поговорить с нею!.. Вы увидите!.. Вы увидите!.. О, ведь я не могу обойтись без нее. Прежде чем отказаться от нее, я лучше брошусь в свой пруд в Тейльи.
Герсель с любопытством глядел на этого взволнованного человека, настолько сумасшедшего от любви, что он не мог владеть собой, не мог найти шапку и палку, десять раз проверял, в кармане ли «талисман».
«И сказать, что такие люди, – подумал граф, – несмотря на силу своей нежности, осуждены на презрение и измену женщин! Женщины будут принадлежать только тем, кто атакует их с полным хладнокровием».
В эту минуту помещик из Тейльи, найдя, наконец, свою тросточку, завалившуюся за диван, и высокую шляпу, забытую на одной из консолей, отправился, не переставая изливаться в выражениях признательности, прямо к двери в спальню. Герсель не успел удержать его: дверь уже открылась, и Бурген на мгновенье застыл в изумлении при виде госпожи Фуше-Дегар в корсете и юбочке, которая спокойно причесывалась перед зеркалом… Он настолько остолбенел, что Герселю пришлось самому подбежать к двери и закрыть ее.
– Однако, месье!., что же вы это делаете?.. Выход не здесь!..
– О, извините, господин граф!.. Как мне извиниться перед вами!.. Я ошибся…
– Хорошо, – сухо сказал граф. – Вот здесь! Идите! – Он несколько грубо проводил несчастного, окончательно смущенного, до кабинета. – Виктор!.. Проводи месье!..
– Господин граф, еще раз примите мои извинения… и мою благодарность!
– Слушаю-с… До свиданья, месье!
В комнате, куда Герсель сейчас же прошел, Фуше-Дегар спокойно продолжала причесываться.
– Простите меня, – сказал он ей, – этот болван – один из моих соседей по имению, которого я принял в уборной, – ошибся дверью выходя.
– Дорогой друг, – возразила молодая женщина, закалывая последнюю шпильку, – это совершенно неважно.
Граф ловко помог ей одеть юбку и смеясь сказал:
– Значит, у вас нет ни малейшего стыда?
Она подумала минутку, положив руку на подбородок, забавная, словно карикатура Альберта Гюйома, и ответила:
– Это зависит от обстоятельств. Я действительно думаю, что у меня нет стыда перед людьми, которые ни с чем не считаются: перед прислугой, перед поставщиками…
– Но этот господин не принадлежит ни к прислуге, ни к поставщикам!.. Это один из моих соседей-помещиков.
Она вскинула голову.
– Ну и ладно, я констатирую, что у меня нет стыда перед такими помещиками.
Время шло. Герсель извинился, что вынужден уйти, чтобы не опоздать к эрцгерцогу. Он поцеловал любезную светскую куртизанку и оставил ее заканчивать туалет, которым она любила подолгу заниматься.
Глава 7
Следующие три дня показались Жану де Герселю невыносимо длинными. Ему пришлось, как и всегда, сопровождать своего августейшего друга на выставки, на прием, в театры и в клубы. Эта обязанность, вызывавшая в других столько зависти, никогда еще до сих пор не казалась ему такой тяжелой. В то же время самыми тяжелыми часами были для него утренние, когда, благодаря лености эрцгерцога, он бывал свободен. Герсель просыпался спозаранку, охваченный нетерпением наконец-то получить письмо от Генриетты Дерэм. Но утренняя почта приходила без ожидаемого письма. И тогда, вплоть до завтрака время с противной мелочностью скупилось на каждую минуту. Герселю стоило бы только прибегнуть к тем же развлечениям, которыми он с таким успехом занялся в первое утро, но он не чувствовал к этому ни малейшего желания, он даже боялся их. Беспокоясь теперь относительно чувств отсутствующей, он с каким-то особым любовным суеверием думал, что принесет себе несчастье, если уделит хоть малейшую ласку посторонней женщине. Таким образом, он соблюдал целомудрие, ожидая потребованного им письменного признания; если бы он получил его, то вероятно уже через час с облегченным сердцем призвал бы к себе хорошенькую Фуше-Дегар.
На четвертый день нетерпение графа возросло до такой степени, что он приказал Виктору не выходить из дома, и в случае, если придет письмо из Солоньи, немедленно уведомить его по телефону сначала в клуб, а потом в музей «Карнавалэ», куда эрцгерцогу вздумалось пойти после завтрака. В клубе приглашенные принялись за сигары, как вдруг к Герселю подошел лакей и сказал, что его вызывают к телефону. Граф побежал туда и, оказалось, Виктор извещал его, что с часовой почтой пришел пакет из Солоньи – объемистое заказное письмо. Он прибавил, что расписался в получении, предусмотрительно думая, что граф извинит его.
