Чарльз Диккенс - Жатва
Он помог ей встать, она взяла его под руку, и они пошли навстречу щенку. Он лениво брел по лесу, похлопывая тростью по веткам, или вдруг нагибался и со злостью сдирал ею мох со стволов. Он вздрогнул, когда они застали его врасплох за этим занятием, и кровь бросилась ему в лицо.
- Это вы? - пробормотал он. - Я не знал, что вы здесь.
- Ну, Том, - сказал мистер Хартхаус, после того как он повернул его, взяв за плечо, так что теперь все трое шли в сторону дома, - чье имя вырезали вы на дереве?
- Чье имя? - переспросил Том. - А-а, вы спрашиваете про женское имя?
- У вас очень подозрительный вид, Том. Так и кажется, что вы начертали на коре имя какой-нибудь красотки.
- Это маловероятно, мистер Хартхаус. Вот если бы я приглянулся красотке с огромным личным состоянием - тогда другое дело. И будь она не красотка, а страшна, как смертный грех, я тоже не отказался бы от нее. Я вырезал бы ее имя хоть сто раз, чтобы доставить ей удовольствие.
- Боюсь, что вы корыстолюбивы, Том.
- Корыстолюбив? - повторил Том. - А кто не корыстолюбив? Спросите мою сестрицу.
- Ты так уверен в этом моем недостатке, Том? - спросила Луиза, словно не замечая его грубого тона.
- Сама можешь рассудить, Лу, так это или не так, - хмуро отвечал Том. - Я этого не говорил.
- Том сегодня в мизантропическом настроении, - сказал мистер Хартхаус. - Это иногда бывает с людьми, когда им очень скучно. Не верьте ему, миссис Баундерби. Он знает, что это неправда. Если он не повеселеет хоть немного, я сообщу вам его мнение о вас, которое он с глазу на глаз выражал мне.
- Во всяком случае, мистер Хартхаус, - сказал Том, более приветливым тоном обращаясь к своему покровителю, которым безмерно восхищался, но с прежним упрямством качая головой, - вы не можете сообщить ей, что я хвалил ее за корыстолюбие. Я, вероятно, хвалил ее за обратное, и опять похвалил бы, будь у меня на то основание. Однако оставим это. Вам наши дела мало интересны, а я сыт по горло такими разговорами.
Когда они приблизились к крыльцу, Луиза выпустила руку своего гостя и вошла в дом. Он постоял, глядя ей вслед, пока она, поднявшись по ступенькам, не исчезла в полутемном проеме дверей, потом опять взял ее брата за плечо и дружеским кивком головы пригласил его погулять по саду.
- Том, друг мой, я хотел бы поговорить с вами.
Они остановились среди полуразоренного цветника - в своем чванном смирении мистер Баундерби решил сохранить розы Никитса, уменьшив их число, - и Том, сидя на низкой ограде, сердито рвал бутоны и ломал их, а его неотразимый демон-искуситель склонился над ним, поставив одну ногу на парапет и легко опираясь рукой о колено. Цветник был разбит под самым ее окном. Быть может, она видела их.
- Том, что с вами?
- Ах, мистер Хартхаус, - со стоном сказал Том, - я так запутался, что просто не знаю, как быть.
- Дорогой мой, и я не в лучшем положении.
- Вы! - воскликнул Том. - Да вы воплощенная независимость. А мне, мистер Хартхаус, хоть удавиться. Вы и представить себе не можете, в какие тиски я попал, а сестра могла бы меня вызволить, но не захотела.
Дрожащей, точно у дряхлого старца, рукой он совал розовые бутоны в рот, впивался в них зубами и снова с ожесточением вырывал изо рта. Посмотрев на него долгим испытующим взглядом, его собеседник заговорил непринужденно и даже не без игривости.
- Том, будьте благоразумны - вы слишком многого требуете от сестры. Вы ведь получали от нее деньги, шалун вы этакий!
- Ну и что же, что получал, мистер Хартхаус. А где еще я мог их доставать? Старик Баундерби вечно хвалится, что в мои годы он жил на два пенса в месяц или вроде того. Отец мой постоянно "кладет предел", как он выражается, и с самого детства я не имел права переступать его. У моей родительницы нет ничего своего - одни болезни. Что же остается человеку делать? Куда мне обращаться за деньгами, если не к сестре?
Он чуть не плакал и десятками разбрасывал вокруг себя бутоны. Мистер Хартхаус, стараясь урезонить его, взял его за лацкан.
- Но, милый Том, если у вашей сестры нет денег...
- Нет денег, мистер Хартхаус? Я и не говорю, что есть. По всей вероятности, столько, сколько мне нужно, у нее и быть не может. Но она должна была достать их. И могла достать. После всего, что я уже рассказал вам, нет смысла делать из этого тайну: вы знаете, что она вышла за старика Баундерби не ради себя и не ради него, а ради меня. А если ради меня, то почему же она не выжимает из него то, что мне нужно? Она вовсе не обязана сообщать ему, что она сделает с его деньгами. У нее ума хватит, она отлично сумела бы выманить их у него, лишь бы пожелала. Почему же она не желает, когда я говорю ей, что для меня это страшно важно? Так нет же. Сидит возле него точно каменная, а стоило бы ей полюбезничать с ним - он сразу бы выложил деньги. Не знаю, как на ваш взгляд, но, по-моему, сестры так не поступают.
Под самой оградой, по другую сторону ее, был искусственный пруд, и мистеру Джеймсу Хартхаусу очень хотелось выбросить туда Томаса Грэдграйнда-младшего - не хуже обиженных кокстаунцев, грозивших выбросить свою собственность в Атлантический океан. Но он устоял перед искушением, и через каменный парапет полетели только нежные бутоны роз, образовав маленький плавучий островок.
- Дорогой мой Том, - сказал мистер Хартхаус, - позвольте мне быть вашим банкиром.
- Ради бога, - выкрикнул Том, - не говорите о банкирах! - И вдруг лицо его побелело - по сравнению с розами оно казалось очень, очень белым.
Мистер Хартхаус, как человек безукоризненно воспитанный, привыкший вращаться в высшем обществе, не способен был недоумевать - с таким же успехом можно было бы предположить, что он способен растрогаться, - но все же веки его чуть приподнялись, словно их тронула тень удивления. Хотя склонность удивляться и раздумывать столь же противоречила его собственным правилам, как и принципам грэдграйндской школы.
- Какая сумма нужна вам сейчас, Том? Трехзначная? Признавайтесь. Назовите точную цифру.
- Поздно, мистер Хартхаус, - отвечал Том, и слезы потекли по его лицу, что куда больше шло к нему, чем брань, хотя вид у него был достаточно жалкий. - Теперь деньги мне не помогут. Вот если бы они раньше у меня были. Но я очень признателен вам, вы истинный друг.
Истинный друг! "Ах ты щенок! - лениво подумал мистер Хартхаус. - Ты еще и осел!"
- И это очень великодушно с вашей стороны, - сказал Том, сжимая его руку, - очень великодушно, мистер Хартхаус.
- Ну что ж, - отвечал тот, - может быть, в другой раз пригодится. И впредь, милый мой, если сядете на мель, лучше откройтесь мне, потому что я лучше вас знаю, как в таких случаях находить выход.
- Спасибо, - сказал Том, уныло покачивая головой и жуя бутоны, жаль, что я не узнал вас раньше.
- Так вот, Том, - заключил мистер Хартхаус, тоже бросая в пруд несколько роз, как бы для того, чтобы внести и свой вклад в образование островка, который упорно устремлялся к ограде, словно хотел слиться с материком, - каждый человек, что бы он ни делал, блюдет свою выгоду, и я ничем не отличаюсь от своих ближних. Я просто жажду, - в его жажде чувствовалась прямо-таки тропическая истома, - чтобы вы мягче обращались с сестрой, и вообще были бы для нее любящим и нежным братом, как она того заслуживает.
- Будет исполнено, мистер Хартхаус.
- И чем скорее, тем лучше. Не откладывайте.
- Хорошо, мистер Хартхаус. И Лу сама вам это подтвердит.
- Стало быть, по рукам, - сказал Хартхаус, хлопнув Тома по плечу с таким видом, что тот вполне мог поверить - и поверил, дурень несчастный! будто Хартхаус лишь по доброте своей и от чистого сердца навязал ему условие, дабы он меньше чувствовал себя обязанным за предложенную помощь, а теперь нам суждена разлука... до самого обеда.
Когда Том пришел в столовую, мысли у него, видимо, были тяжелые, зато ноги проворные - он пришел раньше, чем явился мистер Баундерби.
- Я не хотел обидеть тебя, Лу, - сказал он, протягивая сестре руку и целуя ее. - Я знаю, что ты меня любишь, и ты знаешь, что я тебя люблю.
В тот вечер на лице Луизы сияла улыбка, предназначенная не только для брата. Увы, не только для брата!
"Итак, щенок не единственное существо на свете, которое ей дорого, подумал Джеймс Хартхаус, переиначивая мысль, мелькнувшую у него в тот день, когда он впервые увидел ее прелестное лицо. - Нет, не единственное !"
ГЛАВА VIII
Взрыв
Летнее утро выдалось такое чудесное, что жаль было тратить его на сон, и Джеймс Хартхаус, поднявшись спозаранку, расположился в уютной оконной нише своей комнаты, дабы насладиться редким сортом табака, некогда оказавшим столь благотворное действие на его юного друга. Греясь в лучах солнца, вдыхая восточный аромат своей трубки, следя за прозрачными струйками дыма, медленно таявшими в мягком, насыщенном летними Запахами воздухе, он подводил итог своим успехам, точно картежник, подсчитывающий вчерашний выигрыш. Против обыкновения он не испытывал ни малейшей скуки, и мысль его работала усердно.
