Мария Романушко - Не под пустым небом
Что было в начале? Слово. Стихи. Её просьба, обращённая к нему. Потом родилась картина. В ответ на это – ещё стихи.
Голубушка, лошадь, лошадушка!Простор ветровой нараспах…Ах, всё это тихие шалости –мечты в мимолётных стихах.
Отвязана, в срок расколдована,на волю, к цветущим морямлетишь через рвы и колдобины,над твердью крылато паря…
* * *Он любил рисовать цветы, она любила писать о цветах.
Она любила писать о цветах, полных свежести и аромата, рвущейся из всех бутонов жизни…
Когда природа подымает голосдо напряженья, равного любви,из почв встаёт сонливый гладиолус,и солнце говорит ему: живи!
Чем станет он?Он весь – живая тайна,он весь – надежда,скопище надежд.Но вот уж многоликое блистаньев зелёном плене проторило брешь…
Ему нравилось рисовать увядшие цветы, и я с тех пор нахожу необыкновенную красоту в увядших цветах.
«Увядшие цветы в разбитой вазе, в расколотом пространстве» – одна из моих любимых каптеревских картин. Красота старости, увядания, проявление новых очертаний, нового смысла. В увядшем цветке заостряется его суть, его смысл.
Разбитая ваза, расколотое пространство… Разбивается видимое – чтобы стало видно Невидимое… Разрывается кокон – из которого вылетает бабочка смысла, бессмертия…
* * *Всё чаще в стихах Людмилы Фёдоровны о цветах слышалась мелодия преображения:
Одуванчика душапокидает стебель:звёзды белые пушатнад горячей степью.
Ничего не увидатьза летящим пухом…Значит, надо увядать,чтоб воскреснуть духом?
Вянут жёлтые тельца,догорели свечи…Дым к подножию Творцатянется навстречу.
* * *Он был «жаворонок», она – «сова».
Он вставал рано, пил вчерашний чай, выходил во двор покормить птиц. Потом шёл в булочную, или ехал на Центральный рынок на Цветном бульваре. Возвращался, закрывался в своей комнате и работал…
Она вставала около полудня. Иногда позже. Смотря во сколько уснула. Заваривала свежий чай. Он выходил из мастерской, пили чай вместе. Иногда в это время заходил какой-нибудь дневной гость. Частенько этим дневным гостем была я.
К чаю обычно был хлеб и сыр. Помню, как к чаю у них был лишь один плавленый сырок на двоих. Но это их нисколько не печалило. Друзья, зная скудость их стола, всегда старались принести что-нибудь к чаю. Это было так приятно – принести кусок любимого ею сыра «чеддер», или пакетик любимого им сухого зелёного сыра. Или ещё что-нибудь вкусненькое. Они радовались, как дети…
Итак, пили вместе чай. Потом Валерий уходил в мастерскую. Иногда звал посмотреть новую картину. Иногда приносил её на кухню.
Он называл свои картины смешно и небрежно – «замазючки». Это от скромности и от застенчивости.
* * *…А после ухода вечерних гостей начинался её рабочий день, точнее – рабочая ночь. Она писала по ночам…
А перед сном, уже на рассвете, оставляла в кухне на столе озорную записку с каким-нибудь смешным рисунком – для Валерия. И своё новое стихотворение.
Тебе, восставшему так раноот сна блаженных небылиц,дано воистину по правунасытить первый голод птиц.
Когда к тебекрылатым снегом,будя дворов рассветных тишь,слетит воркующее небоиз-под навесов зимних крыш…
Засыпала часа в четыре утра.
* * *Он писал картины в первой половине дня, она стихи – после полуночи.
В его картинах – энергия и краски дня. В её стихах – тишина и мудрость ночи.
* * *Я любила приносить им цветы. Все любили приносить в этот дом цветы. Без цветов идти к ним было как-то не интересно. Они так радовались цветам! Часто какой-нибудь простенький букетик оказывался потом героем его картины, или её стихов.
* * *Людмила Фёдоровна не была «дамой». Совершенно не помню её нарядов.
Оправа была так неярка и скромна, можно даже сказать – бедна: какая-нибудь сиреневая водолазочка, или белая в чёрную полосочку, а поверх неё – зелёненький, в мелкий белый горошек, ситцевый халатик-безрукавка. Вот это почему-то помню… Но было ведь что-то ещё. А что?… Совершенно не помню! Иногда по случаю дня рождения, или другого праздника, надевались старые, потемневшие клипсы…
Но даже если бы оправа была богата, или даже шикарна, – она всё равно была бы не видна. Потому что была не важна.
Потому что её душа так светилась, так ярок был этот свет… он всё затмевал собой – любой наряд. И сводил его значение к нулю.
* * *И при этом Людмила Фёдоровна оставалась женщиной. Я не встречала женщины, прекраснее её.
Да, со своей худенькой фигурой-палочкой, со своими руками-спичечками, Людмила Фёдоровна оставалась женщиной, полной грации, женственности и обаяния. И даже иногда милого кокетства (чуть-чуть). Такой милой игры. Она была невероятно остроумна. Она так заразительно смеялась… А себя она, смеясь, называла «драной кошкой».
А эти её записки к нему! Полные кошачьего, чисто женского лукавства…
* * *Часам к пяти готовился супчик. Чаще всего – сырный, из плавленого сырка, плюс картошка и морковка. Она посыпала его зелёным лучком, состриженным на подоконнике.
Еда была совсем простая. Холодильника в доме не было, поэтому ничего не готовилось впрок. Масло в пиале заливалось на ночь холодной водой. И супчик, и кашка – всё съедалось подчистую, помогали голодные гости, случались и такие. Так что на следующий день был новый супчик и новая кашка. Но любимая еда Валерия – это отварная картошка с квашеной капустой, ему больше ничего и не надо было.
Иногда Людмила Фёдоровна пекла оладушки. Они все получались у неё разной формы, и в каждом оладушке кто-то угадывался: «Бегемотик! – восклицала она радостно, как ребёнок. – Кролик! Ещё один бегемотик!»
А на праздники и на дни рождения она делала маленькие пирожные «бизе» – единственный свой кулинарный изыск. Целую гору! Бизешки у неё получались смешные, и тоже они все были похожи на разных диковинных существ.
А Валерий Всеволодович иногда пёк пироги! Да, именно он, а не она.
Пироги выходили всегда диковинные, тоже каждый со своей неповторимой «физиономией». Он вынимал их из духовки, румяные, ароматные… Они всегда были с начинкой: с капустой, картошкой, или с чем-нибудь сладким, джемом или вареньем.
Он и варенье любил варить! Всегда какое-нибудь экзотическое…
И тут же раздавался звонок:
– Загляни к нам на огонёк! Кот испёк такой пирог, – пальчики оближешь!
Или:
– Ты пробовала когда-нибудь варенье из молодых грецких орехов и винограда? Кот наколдовал. Приходи обязательно!
* * *Как они жили на две крошечные пенсии – шестьдесят рублей у него и сорок пять рублей у неё? А ведь нужно было покупать краски, кисти, картон. И лекарства. И платить за квартиру. Нужно было по чуть-чуть откладывать на поездки – Валерию необходимо было раз в год съездить в Крым. Это была для него зарядка на весь год. Когда-то они ездили вместе, но в те годы, когда мы с ними общались, Людмила Фёдоровна оставалась в Москве. И лелеяла мечту съездить когда-нибудь в город детства – Кисловодск… Она хотела, чтобы мы съездили туда вместе.
Ещё деньги нужны были на книги! На выставки. На консерваторию. И на чай и кашу, в конце концов! Одежду не покупали, ходили в старых пальто, но не комплексовали по этому поводу. Всё это было совершенно неважно! Они были давно выше этого, выше всего материального. За все годы, за все тринадцать лет, я ни разу не слышала, чтобы в этом доме говорили о деньгах и о вещах, на тему: «что почём и где достать».
Не было в доме и телевизора. Было только старое допотопное радио в комнате у Валерия, которое включалось очень редко.
* * *Он говорил, что его предки – морские пираты. Да, он был похож на пирата. На капитана пиратского корабля. Он любил носить старую тельняшку и повязывал порой голову цветастым платком. Ещё у него была короткая седая шкиперская борода. А усов не было. Он говорил: «Борода – краса мужей. А усы и у кошки есть». В нём бушевал океан…
* * *Он любил Восток.
