Редьярд Киплинг - Отважные мореплаватели

"Я бы не хотел, чтобы меня считали нелюдимым. Просто мне нечего сказать. У меня, кажется, в голове совсем пусто. Я и имя-то свое почти позабыл". И он с вопросительной улыбкой поворачивается к дядюшке Солтерсу.

"Ну и ну, Прэтт. Так, чего доброго, ты и меня позабудешь!" возмущался Солтерс.

"Нет, никогда, - отвечает тогда Пенн и плотно сжимает губы. - Конечно, конечно, Прэтт из Пенсильвании..." - повторяет он несколько раз. А иногда сам дядюшка Солтерс забывает и говорит, что того зовут Гаскинс, или Рич, или Макуитти; и Пенн всему этому одинаково рад - до следующего раза.

Он всегда очень нежно обращался с Гарви и жалел его, потому что его потеряли родители и потому, что считал его ненормальным. И когда Солтерс увидел, что мальчик нравится Пенну, у него немного отлегло от души. Солтерс был не очень любезным человеком (он считал нужным держать мальчишек в узде), поэтому в тот первый раз, когда Гарви, весь дрожа от страха, сумел в штилевую погоду взобраться на клотик (Дэн был рядом, готовый прийти ему на помощь), он счел своим долгом подвесить на верхушке мачты большие резиновые сапоги Солтерса - на потеху всем окружающим. По отношению к Диско Гарви не допускал никаких вольностей, не делал этого, даже когда старый моряк стал относиться к нему как к рядовому члену экипажа, то и дело приказывая: "Сделай-ка то-то и то-то" или "Займись тем-то и тем-то". В чисто выбритых щеках и морщинистых уголках глаз Диско было нечто такое, что немедленно остужало молодую, горячую кровь.

Диско научил Гарви понимать замусоленную и измятую карту, которая, по его словам, была лучшим из всего, что когда-либо издавало правительство; с карандашом в руке он провел его от стоянки к стоянке по всем отмелям: Ле Хейв, Уэстерн, Банкеро, Сент-ер, Грин и Грэнд, говоря все время на "языке" трески.

Он объяснял ему также, как пользоваться "бычьим ярмом".

В этом Гарви превзошел Дэна, так как унаследовал математические способности, и ему нравилось с одного взгляда угадывать, что принесет с собой тусклое солнце Отмелей. Начни он изучать морское дело лет в десять, говаривал Диско, он хорошо бы овладел и всем остальным. Дэн, например, в полной темноте умел наживлять перемет или мог найти любую снасть, а в случае нужды, когда, например, у дядюшки Солтерса вскакивал на ладони волдырь, умел разделывать рыбу на ощупь. Он мог удерживать шхуну при сильном волнении и давать "Мы здесь" волю именно тогда, когда ей это было нужно. Все это он проделывал не задумываясь, как лазал по снастям или сливался со своей лодкой в одно целое. Но передать свои навыки Гарви он был не в состоянии.

В штормовую погоду, когда рыбаки валялись на койках в носовом кубрике или усаживались на рундуки в рубке, на шхуне можно было услышать очень много интересных и поучительных историй, звучавших под громыханье запасных рым-болтов, лотов и рымов. Диско рассказывал о китобойцах пятидесятых годов: как рядом со своими малышами погибали огромные самки китов; о предсмертной агонии на черных и бурых волнах, когда фонтан крови взлетал на сорок футов вверх; о том, как лодки разбивало в щепы; о патентованных ракетах, которые почему-то не хотели подниматься в воздух, а вместо этого попадали в перепуганную команду; о столкновениях и тонущих шхунах; о том ужасном урагане - "японце", - который за три дня оставил без крова больше тысячи человек... Все это были чудесные истории и, главное, правдивые. Но еще более чудесными были рассказы о рыбах и о том, как они спорят между собой и улаживают свои личные дела где-то глубоко под килем.

У Длинного Джека был иной вкус: он предпочитал сверхъестественное. У всех дух замирал от его страшных рассказов о привидениях, которые дразнят и приводят в ужас одиноких собирателей моллюсков; об оборотнях, встающих из своих песчаных могил, о сокровищах острова Файр Айленд, охраняемых духами пиратов; о парусниках, проплывавших в тумане над городом Труро; о гавани в Мэйне, где никто, кроме чужеземца, не бросит дважды якорь в определенном месте из-за экипажа мертвецов, которые подгребают в полночь с якорем на корме своей старомодной лодки и посвистывают - не зовут, а посвистывают, чтобы выманить душу нарушившего их покой человека.

Гарви всегда казалось, что восточное побережье его родины от горы Дезерт к югу служит летним местом отдыха и развлечений и что там стоят виллы с паркетом из ценных пород дерева, а у их входа дежурят портье. Он смеялся над этими историями о привидениях - не так, правда, как смеялся бы месяц назад, - а кончил тем, что умолк и слушал их с содроганием.

Том Плэтт повествовал о своем нескончаемом путешествии вокруг мыса Горн на фрегате "Огайо" в дни, когда еще пороли розгами, когда военные суда попадались реже птицы дронт - суда военно-морского флота, погибшего во время войны. Он рассказывал, как в пушку закладывается раскаленное ядро, а между ним и гильзой кладется слой мокрой глины; как ядра кипят и дымятся, попадая в дерево, и как юнги с "Мисс Джим Бак" заливают их водой и дразнят пушкарей из форта. И еще он рассказывал о блокаде: о долгих неделях болтания на якоре, когда единственным развлечением были уходящие за топливом и возвращающиеся пароходы (парусники все время оставались на месте), о штормах и холоде, из-за которого двести человек день и ночь скалывали лед со снастей, а печная труба, подобно вражеским ядрам, раскалялась докрасна, потому что экипаж ведрами пил горячее какао. Том Плэтт паровые машины не уважал. Срок его службы кончился, когда пароходы только-только стали входить в моду. Он признавал, что для мирного времени это изобретение весьма пригодно, но с надеждой ждал того дня, когда фрегаты водоизмещением в десять тысяч тонн и с реями в сто девяносто футов снова оденутся в паруса.

Рассказы Мануэля были неторопливыми и нежными: главным образом о девушках с острова Мадейра, стирающих белье в обмелевших ручьях при лунном свете под сенью банановых зарослей; он пересказывал легенды о святых, описывал странные танцы и драки в холодных портах Ньюфаундленда.

Солтерс был целиком поглощен сельским хозяйством, и, хотя он с удовольствием читал и толковал книгу Иосифа Флавия, своей миссией в жизни он считал необходимость доказать преимущество правильного севооборота перед любыми фосфорными удобрениями. Он всячески поносил фосфаты, вытаскивал из-под койки засаленные книжки и цитировал из них, грозя кому-то пальцем перед носом у Гарви, для которого это было китайской грамотой. Малыш Пенн так искренне расстраивался, когда Гарви смеялся над лекциями Солтерса, что мальчик прекратил насмешки и переносил страдания в вежливом молчании. Все это шло Гарви на пользу.

Кок, естественно, не принимал участия в этих беседах. Как правило, его голос можно было услышать только тогда, когда это было совершенно необходимо. Но временами на него нисходил дар речи, и он начинал говорить наполовину по-гаэльски, наполовину по-английски. Он был особенно разговорчив с мальчиками и никогда не отказывался от своего пророчества о том, что когда-нибудь Гарви будет хозяином Дэна. Он рассказывал им о доставке почты зимой на мысе Бретон, о собачьих упряжках, о ледоколе "Арктик", разбивающем лед между материком и островом Принца Эдварда. Потом он пересказывал истории его матери о жизни на далеком Юге, где никогда не бывает морозов; и он говорил, что, когда он умрет, его душа будет покоиться на теплом белом песке у моря, где растут пальмы. Мальчикам эта мысль показалась странной, потому что кок ни разу в жизни не видел пальмовых деревьев. Кроме того, во время еды он непременно спрашивал Гарви, одного только Гарви, нравится ли ему приготовленное, и это ужасно смешило "вторую смену". И все же они с большим уважением относились к пророчествам кока и поэтому считали Гарви чем-то вроде талисмана.

И пока Гарви каждой порой впитывал что-то для себя новое, а с каждым глотком морского воздуха - порцию крепкого здоровья, шхуна "Мы здесь" шла своим курсом и занималась своим делом, а в ее трюме все выше и выше поднималась груда спресованной серебряно-серой рыбы. Во время ловли никто особенно не отличался, но в среднем улов был хороший и у всех одинаковый.

Естественно, что за человеком с репутацией Диско тщательно следили "шпионили", по выражению Дэна, - соседние шхуны, но он умел очень ловко скрываться от них в клубящихся облаках тумана. Троп избегал общества по двум причинам: во-первых, он хотел проводить свои опыты без свидетелей; а во-вторых, ему не нравилось, когда вокруг собиралась разноперая публика. Большинство шхун были из Глостера, частично из Провинстауна, Гарвича и Чатама, а некоторые из портов Мэйна; команды же их набирались бог весть откуда. Риск порождает безрассудство, а если добавить к этому алчность, то получится, что при таком скоплении шхун может произойти любая неприятность: ведь шхуны, подобно стаду овец, собираются толпой вокруг какого-нибудь признанного вожака.

- Пусть себе ходят за джерольдами, а мне это ни к чему, - говорил Диско. - Какое-то время придется потерпеть такое соседство, но, может, недолго. А место, где мы сейчас стоим, Гарв, считается не очень хорошим.