Генри Джеймс - Европейцы (сборник)
– Увы, я ошиблась, – сказала она просто. – Стоит им разок отведать крови…
– И они заглотнут, – рассмеялся Байт, – не только наживку с крючком, но и леску с удочкой, и самого простофилю-рыбака? Разве только, – добавил он, – твоя миссис Чёрнер еще не отведала. Но ей явно хочется.
Мод полностью с ним согласилась:
– И она непременно найдет мне замену.
Он ответил не сразу, вперив взгляд в стеклянную дверь на улицу:
– Тогда ей надо поторопиться… пока это еще злоба дня.
– До тебя что-то дошло? – спросила Мод: ее насторожило выражение его лица.
Он будто прислушивался к чему-то, но ничего не улавливал.
– Да нет, просто это носится в воздухе.
– Что носится?
– Ну, что ей надо спешить. Спешить попасть в газеты. И исчезнуть. – С обоими локтями на столе, сцепив пальцы рук, он чуть наклонился вперед, приблизив свое лицо к ее. – Сегодня меня тянет на откровенности! Так вот: ты – молодец!
Она смотрела на него, не отстраняясь.
– Ты все знаешь – неизмеримо больше, чем то, в чем признаешься и о чем сообщаешь мне. Из-за тебя я окончательно запуталась. И смертельно устала.
Это вызвало у него улыбку.
– Нет, ты молодец, большой молодец, – повторил он. – Все это, право слово, великолепно – все, что ты сделала.
– Все, что я не стала делать, ты хочешь сказать, и никогда не стану, да, – сказала она, отпрянув, – ты, конечно, это видишь. А вот что ты не видишь, так чем это для тебя, с твоими повадками, кончится.
– Ты молодец, ты молодец, – еще раз повторил он. – Ты очень мне нравишься. А для меня это будет конец.
Итак, они подбили итог и с минуту молчали, а она мысленно вернулась к тому, что вот уже полчаса больше всего ее волновало.
– Что это за «меры» казначейства, о которых сообщили сегодня вечером?
– О, туда послали чиновника – частично, видимо, по просьбе немецких властей, – чтобы наложить арест.
– Арест на его имущество, ты имеешь в виду?
– Да, и для выполнения формальностей – юридических, административных и прочих. Словом, чтобы взять следствие в свои руки.
– Считая, ты полагаешь, что в его деле кроется что-то больше?..
– Больше, чем на виду, – подтвердил Байт, – именно. Впрочем, ничего такого не выплывет, пока дело не передадут – что сейчас и происходит – сюда. Вот тогда и начнется потеха.
– Потеха? – переспросила Мод.
– Да, премиленькая история!
– Премиленькая? Для тебя?
– А почему бы и нет? Чем больше она разрастается, тем милей.
– Странные у тебя понятия, – сказала она, – о том, что мило. Надеешься, следствие на тебя не выйдет? А ты не думаешь, что тебе придется заговорить?
– Заговорить?
– Если следствие на тебя таки выйдет? Как иначе ты толкуешь факты в вечерних выпусках?
– Ты называешь это фактами?
– Ну эти – «Поразительные открытия»?
– Ты что, читаешь только заголовки? «Ожидаются поразительные открытия» – вот так начинается текст. Тебя это взволновало?
Такое вряд ли можно было считать ответом, и она тоже решила быть предельно краткой.
– Взволновало. Прежде всего то, что я лишилась покоя.
– Я тоже, – отозвался он. – Но какая опасность, ты боишься, мне угрожает?
– То, чего ты и сам боишься. Я же не говорю, что тебе угрожает виселица.
Он посмотрел на нее таким взглядом, что она вдруг поняла: ему не до шуток.
– Но общественный позор, так? За то, что я безжалостно понукал его, заманивал в свои игры. Да, – согласился он с прямотой, какой она от него не ожидала, – я уже думал об этом. Только как это можно доказать?
– Если налагают арест на его имущество, значит и на его деловые бумаги, а среди них и на твои письма к нему. Разве не так? Разве письма не могут это показать?
– Что это?
– Ну, до какого безрассудства ты его доводил – а тем самым и твою причастность.
– Да, но не этим тупым долдонам.
– А там все долдоны?
– Все как один – когда дело касается столь красивых и тонких материй.
– Красивых и тонких, – еле слышно повторила Мод.
– Красивых и тонких. Мои письма – ювелирные изделия. Бриллианты чистой воды. Я хорошо прикрыт.
Тут уж она дала себе волю, остановив на нем долгий взгляд:
– Ты неповторим! Но так или иначе, – добавила она, – тебе все это ой как не по душе.
– Вряд ли, – бросил он, что, напротив, явно означало: да, так, и подтверждалось тем, как поспешно он переменил тему: – А ты не хочешь поделиться со мной тем, что рассказала тебе миссис Чёрнер?
О, что касается сего пункта, Мод уже все обдумала и решила.
– Зачем это тебе? Ты знаешь куда больше. То есть куда больше, чем знает даже она.
– Значит, она все-таки знала…
– Приехали! О чем, скажи на милость, ты говоришь?
Ее реплика вновь вызвала у него улыбку, хотя и весьма бледную, и как ни в чем не бывало он продолжал:
– О том, что за этим стояло. За играми, которые я вел. И за всем прочим.
– Ну, я о том же говорю. Нет, не знала и, насколько могу судить, на данный момент не знает. Ее признания не касаются того вопроса. Они касаются совсем другого.
– Чего же, ангел мой?
Однако этого, просто назвав ее ангелом, ему узнать не довелось. Мод не стала жертвовать такой наградой, как интервью с миссис Чёрнер, отдавая лучшую его часть безвозмездно, за так, даже ему.
– Ты знаешь, как мало всегда мне рассказывал, и прекрасно понимаешь, что и сейчас, предлагая ублаготворить тебя, сам ничего не даешь. Ну а я, – она улыбнулась и чуть-чуть порозовела, – за ничего ничего и не даю.
Он сделал вид, что крайне удивлен и что она непоследовательна:
– Ты хочешь от меня то, о чем первоначально сама не желала слышать, – о всяких мерзостях, которые и должны были загнать Бидела в угол. По-твоему, если уж он пожелал уйти в тень, значит ему есть за что стыдиться, и об этом ты решительно, щадя себя, отказывалась слушать. С тех пор, – улыбнулся Байт, – у тебя прорезался к нему интерес.
– Как у меня, так и у тебя, – возразила Мод. – Теперь, во всяком случае, я не боюсь.
Он помолчал.
– Ты уверена?
– Вполне. Необходимость ясности одержала во мне верх над щепетильностью. Я должна знать, а я не знаю, – она подбирала слова, затрудняясь изложить свою мысль, – не знаю, о чем, собственно, все это время был весь сыр-бор и о чем, следственно, мы с тобой все это время разговаривали.
– А к чему тебе знать? – осведомился молодой человек. – Я понимаю, тебе это нужно, или кому-то нужно, будь мы героями «кирпича» или даже, хотя и в меньшей степени, «осколков». Но поскольку, дорогая моя крошка, мы, увы, толчемся лишь среди веселой кутерьмы, называемой жизнью…
– Тебе пироги и пышки, а мне синяки и шишки? – Мод отодвинула стул, взяла свои старенькие перчатки, но, натягивая их, не забывала ни о своем приятеле, ни о своей обиде. – Я не верю, – проговорила она наконец, – будто там вообще что-то есть или когда-либо было.
– Ой-ой-ой! – рассмеялся Байт.
– Ничего там нет, – добавила она, – «за этим», никаких ужасов.
– Предположим. Значит, ты продолжаешь считать, – сказал Байт, – что учиненное этим беднягой целиком на мне? Да, коли так, плохи мои дела.
Она поднялась и, стоя перед ним, разгладила последние складочки на перчатках.
– И коли так, мы – если взять круг пошире – тоже среди героев пресловутого «кирпича».
– Мы – нет, во всяком случае, в том, в чем это касается нас самих. Мы – зрители. – И он тоже поднялся. – Зрителям надо позаботиться о себе самим.
– Что и говорить. Бедняжки! – вздохнула Мод. И так как он стоял с таким видом, будто ждет от нее еще чего-то, она прояснила свою позицию – а позиция ее теперь заключалась в том, чтобы помучить его чуть-чуть: – Если ты знаешь о нем то, чего она не знает, и я тоже, так она знает – и я тоже – много такого, чего не знаешь ты.
– Конечно, если речь как раз о том, что я пытаюсь извлечь из тебя. Ты что, боишься – я это продам?
Но даже эта шпилька, которую она в полной мере оценила, не произвела на нее впечатления.
– Значит, ты решительно ничего мне не скажешь?
– То есть, если я скажу тебе, ты скажешь мне?
Мод ответила не сразу, соображая:
– Пожалуй… да, но только на этом условии.
– О, тогда тебе не о чем беспокоиться, – заявил Говард Байт. – Я просто не могу, голубчик мой, не могу. И вообще, если это выйдет наружу…
– Вот я и подожду, когда выйдет. Но должна тебя предупредить, – добавила она, – мои факты наружу не выйдут. Ни за что.
Он ответил не сразу, взвешивая:
– Почему же ни за что, если натиск на нее продолжается? Возможно, даже сейчас. Почему, если она принимает и других?
Ах так! Мод тоже успела все хорошенько обдумать.
– Она-то их принимает, да они не способны принять ее. Другие! Они вроде этих твоих – долдонов. Другие не поймут, другие не в счет, они не существуют. – И она направилась к выходу. – Нет никаких других.
И с этими словами Мод открыла дверь, чтобы выйти на улицу, не поведя и бровью, когда Говард, догнавший ее, объявил в ответ, что второй такой, как она, конечно же, во всем свете не сыщешь; но не успели они ступить и шагу, как последнее ее утверждение оказалось полностью опровергнутым. Тот другой, которого они выкинули из памяти, так-таки никуда не делся, и теперь ими напрочь забытый, явно повсюду их разыскивавший и каким-то верхним чутьем разыскавший, в лице Мортимера Маршала, преградил им путь.
