Трилогия о мисс Билли - Элинор Портер
Билли сжала губы в тонкую решительную линию.
– Бертрам, я немедленно еду домой, – сказала она, – ты можешь не ехать, я поеду одна.
Бертрам шепотом произнес несколько слов, которые Билли и соседи не услышали, собрал вещи и вместе с Билли вышел из театра.
Дома оказалось, что дела идут именно так, как должны были. Бертрам-младший мирно спал, а Делия, которая уже поднялась снизу, шила в соседней комнате.
– Видишь? – кисло спросил Бертрам.
Билли удовлетворенно вздохнула.
– Вижу. Все хорошо, но именно этого я и хотела, Бертрам, – увидеть все своими глазами.
И Бертрам, глядя на ее восхищенное лицо, обозвал себя эгоистом и скотиной – ему не нравилось то, из-за чего Билли выглядела такой счастливой.
Глава XXV
«Забыть ли старую любовь и дружбу прежних дней?» [24]
Бертрам не скоро снова пригласил Билли в театр. Несколько дней он вовсе ни о чем не просил ее, а потом однажды заговорил о музыке.
– Билли, ты не играла и не пела для меня не помню уже сколько времени, – пожаловался он. – Я хотел бы музыки.
Билли весело рассмеялась и пошевелила пальцами.
– Господи, Бертрам, я наверняка ни одной ноты теперь не сыграю. Я слишком давно не практиковалась.
– Но почему?
– Бертрам, я не могу. Во-первых, у меня нет времени, разве что когда ребенок спит, но тогда я не могу играть, чтобы его не разбудить.
Бертрам раздраженно вздохнул, встал и принялся ходить взад-вперед по комнате. Наконец он остановился и неодобрительно посмотрел на жену.
– Билли, почему ты теперь не носишь ничего, кроме этих ужасных тряпок? – грустно спросил он.
Билли снова засмеялась, но потом встревоженно нахмурилась.
– Бертрам, я понимаю, что моя одежда выглядит немножко неряшливо, – призналась она, – но я не могу сейчас носить ничего красивого, ребенок мнет и рвет все вещи. К тому же я так спешу к нему по утрам, а эти платья легко надевать, и в них так удобно возиться с ребенком.
– Да, конечно, понимаю, – вяло ответил Бертрам и снова стал ходить по комнате.
Помолчав минутку, Билли оживленно заговорила. Ребенок поутру сделал ужасно забавную вещь, и у нее до сих пор не было случая рассказать об этом Бертраму. Впрочем, ребенок с каждым днем становился все забавнее и забавнее, и наверняка о некоторых его поступках она еще не успела поведать.
Бертрам слушал с вежливым интересом. Он говорил себе, что ему на самом деле интересно. Конечно, ему интересен собственный ребенок! Но при этом он продолжал ходить по комнате, пока наконец не остановился у окна, еще не задернутого занавеской.
– Билли! – вдруг воскликнул он. – Посмотри, какая луна! Давай немного погуляем? Как влюбленные! Пойдем!
– Я не могу! – воскликнула Билли, вскакивая. – Я бы очень хотела, но не могу, – торопливо добавила она, увидев разочарование на лице мужа, – но я отпустила Делию. Вообще у нее сегодня не выходной, но я сказала, что могу сама присмотреть за ребенком. Так что мне надо идти наверх прямо сейчас, она уже уходит. Милый, ты можешь пойти погулять. Это пойдет тебе на пользу. А потом ты вернешься и все мне расскажешь, только тихо, чтобы не разбудить ребенка, – закончила она, нежно поцеловала мужа и убежала.
Проведя пять минут в печальном одиночестве, Бертрам надел пальто и шляпу и вышел на прогулку, понимая, что она все равно его не обрадует.
Бертрам Хеншоу знал, что былая летняя ревность цепко держала его в своих лапах. Ему было стыдно за себя, но он ничего не мог с этим поделать. Ему нужна была Билли. Он хотел с ней разговаривать. Хотел рассказывать ей о новом заказе на портрет, который только что получил, хотел узнать ее мнение о совсем новом «Лице девушки», которое он готовил к мартовской выставке «Богемной десятки».
Он хотел это сделать, но какой в этом был бы толк? Она, конечно, выслушает, но он уже по выражению ее лица поймет, что на самом деле она не думает о его словах. Бертрам готов был держать пари на свою лучшую картину, что при первой же паузе в разговоре она начнет рассказывать о новом зубе ребенка или его очередной игрушке. Конечно, ему нравилось слушать о сыне, и, конечно, он страшно им гордился, но ему бы хотелось, чтобы Билли иногда разговаривала о чем-то другом. Даже самая прекрасная мелодия в мире, если слушать ее денно и нощно, покажется мукой.
И Билли нужно разговаривать о чем-то другом! Бертрам-младший хоть и был совершенно чудесным младенцем, но мир не вращался вокруг него. Другие люди, например их друзья, имели право ожидать, что их обстоятельства и мнения тоже будут приняты во внимание. Но Билли совсем обо всем забыла. Неважно, о чем шла речь, о новом романе или о поездке в Европу, Билли неизбежно сводила разговор к книжке с картинками или длительном путешествии в парк.
Если бы вопрос не был так серьезен, его бы даже веселили способы, какими все возможные вопросы переводились на ребенка. Иногда наедине с Билли он заговаривал о самых необычных и отвлеченных вещах, просто чтобы посмотреть, существует ли тема, которая не имеет никакого отношения к детской. Пока он не нашел ни одной.
Но это вовсе не было смешно, это было страшно. Может быть, счастье родительства, которое он предвкушал как вершину своего существования, окажется трагедией, которая рано или поздно разрушит его семейное счастье? Это невозможно. Этого не должно быть. Он должен проявить терпение и подождать. Билли его любит. Он в этом уверен. Постепенно эта одержимость материнством, которая наступила так внезапно, отступит. Она вспомнит, что у мужа тоже есть права и потребности. Она снова станет ему другом, снова одарит его любовью и сочувствием. А пока у него есть работа. Он может посвятить себя ей. И какое счастье, что у него в жизни есть что-то подобное.
Дойдя в своих размышлениях до этого момента, Бертрам завернул за угол и столкнулся с человеком, который весело воскликнул.
– Клянусь Юпитером, это же Берти Хеншоу! Разве же это не удачно? Я всего два дня как вернулся из веселого Парижа!
– Сивер! Неужели это вы? Я вас не узнал, – голос и рукопожатие Бертрама оказались на удивление сердечны. Этого бы не случилось, если бы он не чувствовал себя таким обиженным и одиноким. В прежние времена он очень любил Боба Сивера. Тот тоже был художником, и они всегда отлично проводили время. Но Сивер и
