Секрет долголетия - Григорий Исаакович Полянкер
Перрон и толпы бойцов, махавших вслед уходящему поезду руками, пилотками, исчезали в лучах заходящего солнца…
Шмая обернулся и встретился глазами с Дубасовым. Тот улыбнулся, глядя на расстроенного друга:
— Что, старина, может, передумал ехать домой? Еще не поздно… Сейчас остановлю поезд!..
— Что ты! — замахал руками кровельщик. — Самому ведь тоже трудно было с ребятами расставаться… А теперь скорее бы домой!.. Больше ничего не хочется… — И, подумав немного, добавил: — В Бресте слезем, Сидор, на несколько минут… Генерал Дубравин сказал, что прах Саши моего перенесли туда. Похоронили в саду, рядом с вокзалом… Мы успеем сбегать поклониться его могиле…
— Что ж, это можно, — грустно сказал Дубасов и опустился на полку, уронив голову на руки. — Ему от этого легче не будет, но мы, конечно, отдадим долг… Жаль, не дожил наш подполковник до этого дня…
Шмая достал кисет, закурил.
— Да… Лучшие наши ребята полегли, пусть земля им будет легка… Хорошо все-таки, что выполнили мою просьбу, перенесли прах сына… Хоть смогу иногда приезжать на его могилу…
Шмая подошел к окну, у которого столпились оживленные солдаты. Поезд набирал скорость, быстро мчался по чужой, неуютной земле, словно хотел скорее покинуть ее, эту землю, перепаханную бомбами и снарядами, сверкавшую миллионами осколков, кусками стали, чугуна, щедро пропитанную солдатской кровью. Солдаты смотрели на эту землю, а думали о другой земле — о своей, родной, близкой, до боли любимой. Вспоминали своих жен и матерей, детей и любимых. Всех радовала и волновала близость встречи с Родиной. Что они застанут дома? Что осталось после того, как по родным улицам прошла коричневая чума?..
Спустя несколько дней поезд остановился посреди степи, где торчал наполовину врытый в землю старый замызганный вагончик. Это был знакомый полустанок. Одну минуту постоял состав и, громыхая колесами, двинулся дальше, оставив над осенней степью огромные хвосты дыма.
Вагоны промчались перед глазами, скрылись вдали, и наш разбойник услышал громкие возгласы приветствий. К нему бежали люди с распростертыми объятиями, и он почувствовал, как к горлу подступает ком, душит его. Хотелось плакать от радости.
В нескольких шагах от него встречающие остановились, давая дорогу взволнованной седоволосой женщине в черном платке. В ее больших карих глазах сверкали слезы, и она смотрела на старого солдата с таким выражением, будто не верила, что это именно тот, кого она так мучительно ждала все эти тяжелые годы. За ней шли две девочки, уже вышедшие из детского возраста, но еще не ставшие взрослыми…
Девочки на какое-то мгновение остановились и одновременно воскликнули:
— Папка! Наш папа приехал! — Они бросились к Шмае в объятия, осыпая поцелуями его лицо.
Мать стояла в сторонке и смотрела на них, дав волю слезам.
Гость осторожно высвободился из рук детей, направился к жене:
— Ну что ж ты стоишь в сторонке? Насколько я помню, ты имеешь какое-то отношение к старому солдату…
Он нежно обнял ее, прижал к груди, крепко поцеловал и, выпрямившись, проговорил:
— Поседела немного, но это ничего… Видно, мудрости у тебя прибавилось, Рейзл, дорогая… Меньше будешь меня теперь пилить…
Сквозь слезы на ее лице проступила улыбка. Жена прижалась к его колючей шинели:
— Тьфу, тьфу, чтоб не сглазить… Такой же, как был… Ничуть, кажется, не изменился…
— А зачем мне изменяться? — приосаниваясь, сказал наш разбойник. — Нужно сбросить со счетов эти четыре года, и все будет в самый раз… Нужно забыть все, что было…
— Разве забудешь? Нет, родной мой, такое забыть нельзя…
Отвернувшись, чтобы скрыть невольные слезы, Шмая увидел в толпе человека на костылях:
— Овруцкий, ты? Ей-богу, не узнал!.. Разбогатеешь, значит…
— Да я уже разбогател… — ответил тот, радостно глядя на неунывающего друга. Он обнял его, прижал к себе, придерживая локтями костыли: — Значит, жив Шмая-разбойник, жив-здоров?..
— Сам видишь, прибыл в полном боевом порядке! — радуясь тому, что встретил многих своих старых друзей, ответил кровельщик и стал здороваться с остальными.
Шмая услышал всхлипывание жены, обнял ее. На них с завистью, со слезами на глазах смотрели женщины, которые никогда уже не увидят своих мужей, дети, которые никогда не встретят своих отцов…
— Ну, хватит плакать, — сказал Шмая. — Кажется, достаточно наплакались мы за эти годы. Пусть теперь уж наши враги плачут!
Овруцкий помахал рукой шоферу, который стоял в стороне, наблюдая эту трогательную встречу. Тот с трудом завел старую трофейную скрипучую машину и подъехал ближе.
Спустя несколько часов машина, громыхая и дымя, как паровоз, добралась до знакомого мостика, соединяющего оба берега Ингульца. Сердце Шмаи дрогнуло. Где-то там, за рекой, должен быть дом Данила Лукача… Придется туда пойти, передать вдове последние слова погибшего друга. Как это будет тяжело и страшно!..
Шмая отогнал от себя тяжелые думы и обратил взор на милый сердцу уголок. Страшно стало при виде торчащих полуразбитых дымоходов, рядов землянок и хибарок на месте некогда красивого поселка. Сколько будет теперь работы!
Машина резко затормозила и остановилась у невысокой каменной ограды, густо поросшей бурьяном. Люди сошли с машины. Кровельщик минуту постоял, окинув взглядом землянку, и покачал головой.
— Это наш новый дворец? — с болью в душе спросил он.
— Спасибо и за такой! — ответила Рейзл. — Когда вернулись сюда, здесь одни лишь камни застали… Это мы с дочками построили… Одну зиму с горем пополам перезимовали… Уже привыкли мучиться…
— Если б ты, Рейзл, положила еще два-три наката, был бы неплохой блиндаж. Видишь, не была на фронте, а так хорошо научилась блиндажи строить!
Окружающие рассмеялись, глядя на оживленного человека, и кто-то бросил:
— Ей-богу, остался таким же, каким ушел на войну! Что и говорить, разбойник!..
Малыши, толпившиеся здесь, прыснули. А курносый замурзанный мальчуган, весь измазанный глиной и землей, тихонько спросил, потянув мать за край юбки:
— Мам, а, мам, разве дядя — разбойник? Смотри, сколько у него медалей!..
— Да отстань ты от меня! — оттолкнула его мать. — Дай бог, чтобы ты вырос таким разбойником, как он… Это Шая Спивак, муж Рейзл… Побольше бы таких людей, легче было бы жить на Свете…
Рейзл уже хлопотала. Сбросив платок и суконную куртку, она притащила из колодца ведро воды, чтобы Шмая умылся. Соседки зашумели, забегали. Кто-то принес и расстелил на траве скатерть. Из соседних землянок и из землянки Рейзл вынесли и разложили на «столе» караваи свежего хлеба, который испекли по случаю приезда дорогого гостя.
