О. Генри - Выкуп за рыжего вождя
Победа, выросшая из поражения! Водевиль, превращенный в драму! Браво, Рипли Гивенс!
Спустились сумерки. Разумеется, нельзя было допустить, чтобы Жозефа возвращалась домой в одиночестве. Несмотря на укоряющие взгляды лошади, Гивенс снова ее оседлал и пустился вслед за Жозефой. Они легко галопировали бок о бок по мягкой траве – принцесса и человек, который любил животных. Запахи прерии – запахи плодородной земли и прекрасных цветов – окутывали их сладкими волнами. Где-то на холме затявкали койоты. Бояться нечего! И все же…
Жозефа подъехала ближе. Ее маленькая ручка, по-видимому, что-то искала. Гивенс накрыл ее своей. Лошади шли нога в ногу.
Руки медленно сомкнулись, и обладательница одной из них заговорила:
– Я никогда раньше ничего не боялась, но вы только представьте себе! Как это ужасно – встретиться с настоящим диким львом! Бедняга Билл! Я так рада, что вы со мной…
О’Доннел восседал на галерее.
– Рип! – прокричал он. – Это ты?
– Он провожал меня, – сказала Жозефа, – я заблудилась и припоздала.
– Весьма признателен, – проговорил король-скотовод. – Оставайтесь, Рип, поедете в лагерь с утра.
Но Гивенс не остался. Он решил ехать дальше, в лагерь. На рассвете нужно было отправить гурт быков. Он простился и поскакал.
Час спустя, когда уже погасили свет, Жозефа, в ночной сорочке, подошла к двери и крикнула королю через выложенный кирпичом коридор:
– Слушай, пап, ты помнишь того старого мексиканского льва, прозванного «Карноухим дьяволом»? Того, что задрал Гонсалеса, овечьего пастуха мистера Мартина, и полсотни телят на ранчо Салада? Так вот, я разделалась с ним сегодня у переправы Белой Лошади. Всадила ему в голову две пули из моего тридцативосьмикалиберного, когда он прыгнул. Я узнала его по левому уху, которое старик Гонсалес изуродовал ему своим мачете. Ты и сам не сделал бы лучшего выстрела, папа.
– Ты у меня молодчина! – прогремел Бен Шептун из мрака королевской опочивальни.
Персики
Медовый месяц был в разгаре. Квартирку украшал новехонький ковер самого яркого красного цвета, портьеры с фестонами и полдюжины глиняных пивных кружек с оловянными крышками, расставленные в столовой на выступе деревянной панели. Молодым все еще казалось, что они очутились в раю. Им никогда не приходилось видеть, «как примула желтеет в траве у ручейка», но если бы такое зрелище попалось им на глаза в указанное время года, они непременно усмотрели бы в нем – ну все, что, по мнению поэта, должно усмотреть настоящему человеку в таком зрелище помимо желтеющей примулы.
Новобрачная восседала в кресле-качалке, ее ноги покоились на земном шаре. Ее окутывали розовые мечты и халатик соответствующего цвета. Ее головка была занята размышлениями о том, что говорят в Гренландии, Белуджистане и на острове Тасмания о ее свадьбе с Малышом Мак-Гарри. Хотя это было и не важно. От Лондона до созвездия Южного Креста не нашлось бы ни единого боксера полусреднего веса, способного продержаться четыре часа – да что там, четыре раунда! – против ее новоиспеченного мужа. И вот уже три недели, как он принадлежит ей; и малейшего мановения ее пальчика достаточно, чтобы поколебать его, против которого бессильны лучшие кулаки мира.
Когда мы любим сами, любовь – это самоотречение и пожертвование. Когда любят соседи, нам это видится самомнением и эгоизмом.
Новобрачная скрестила свои ножки в туфельках и задумчиво посмотрела на потолок, расписанный купидонами.
– Сокровище мое, – произнесла она тоном Клеопатры, изъявляющей желание, чтобы Антоний поставил ей Рим в оригинальной упаковке сюда и в сию секунду, – я бы, пожалуй, съела персик.
Малыш Мак-Гарри поднялся и надел пальто и шляпу. Он был серьезен, прям, сентиментален и сметлив.
– Хорошо, – сказал он хладнокровно, будто речь шла всего о каком-нибудь там подписании условий матча с чемпионом Англии. – Сейчас спущусь принесу.
– И смотри, не задерживайся, – пропела женушка. – Я буду скучать без своего гадкого мальчика. Да выбери самый спелый и красивый.
После основательного прощания, не менее бурного, чем если бы Малышу предстояло длительное опасное путешествие в дальние края, Малыш вышел на улицу.
И тут он призадумался, и не без оснований. Была ранняя весна, и маловероятно, чтобы где-то в промозглом унынии улиц и серости лавок можно было купить вожделенный сочный плод золотистой спелости лета.
Возле итальянской фруктовой лавки, что на углу, он остановился и пробежал внимательным глазом прилавки, полные тщательно обернутых в бумагу апельсинов, глянцевитых сияющих яблок и бледных, истосковавшихся по солнцу бананов.
– А персики есть? – обратился Малыш к соотечественнику Данте, влюбленнейшего из всех влюбленных.
– Нету, – ответил торговец. – Разве что через месяц будут. Не сезон. Зато есть чудесные апельсины. Хотите апельсины?
Не удостоив его ответом, Малыш продолжил свои поиски. Он направился к своему давнему приятелю и поклоннику, Джастусу О’Кэллэхэну, хозяину заведения, сочетавшего в себе дешевый ресторанчик, ночное кафе и кегельбан. О’Кэллэхэн был на месте. Он осматривал свои владения на предмет каких-либо непорядков.
– У меня срочное дело, – заявил ему Малыш. – Моей старушке вздумалось полакомиться персиком. Если у тебя есть хоть один, Кэл, давай мне его скорее сюда. Давай все, если они есть у тебя во множественном числе.
– Весь мой дом к твоим услугам, – отвечал О’Кэллэхэн. – Но в нем не найдется ни одного персика. Не сезон. Думаю, едва ли ты найдешь его в какой-нибудь из бродвейских лавок. Плохо дело. Когда женщина вобьет себе в голову, что непременно хочет определенный фрукт, тут уже ничто не поможет. Уже поздно, и все первоклассные фруктовые магазины закрыты. Но, может быть, твоя хозяйка удовлетворится апельсинами? Я как раз получил ящик отборных прекрасных апельсинов, ей понравятся.
– Премного обязан, Кэл. Но по условиям матча требуются персики, и замена не допускается. Пойду искать дальше.
Было около полуночи, когда Малыш вышел на одну из западных авеню. В редких магазинах, открытых в этот час, его буквально на смех поднимали, заслышав о персиках.
Но где-то там, за высокими стенами, его новобрачная доверчиво дожидалась заморского лакомства. Так неужели он, чемпион в полусреднем весе, не восторжествует над сезонами, зодиаками и календарями и не добудет желтый или розовый плод для своей единственной, ненаглядной?
Малыш зацепил взглядом витрину, сияющую всеми цветами радуги. И вдруг подсветка погасла. Малыш бросился к магазину и застал продавца, закрывающего двери лавки.
– Персики есть? – спросил он решительно.
– Что вы, сэр! Не ранее, чем недели через три-четыре. Даже не представляю, где их можно найти. Может, в городе и есть-то несколько штук, тепличные, и то не знаю, где именно. Разве что в каких-нибудь шикарных отелях, где не знают, куда деньги девать. Зато у меня есть превосходные апельсины – только сегодня на пароходе доставили.
Дойдя до ближайшего угла, Малыш с минуту постоял в раздумье, затем решительно свернул в темный переулок и зашагал к дому с зелеными фонарями, мигающими у крыльца.
– Капитан на месте? – спросил он у дежурного полицейского сержанта.
Тут сам капитан вынырнул из-за спины дежурного. Он был в штатском и имел страшно деловой вид.
– Привет, Малыш, – приветствовал он боксера. – А я думал, ты в свадебном путешествии.
– Вчера вернулся. Теперь я вполне оседлый горожанин. Думаю заняться муниципальной деятельностью. Капитан, а не хотите сегодня ночью накрыть заведение Денвера Дика?
– Хватился! – отвечал капитан, покручивая усы. – Денвера накрыли два месяца назад.
– Ну да, – согласился Малыш. – Это Раффери вытурил его с Сорок третьей улицы. Сейчас он обосновался в вашем околотке и теперь ведет игру куда крупнее. У меня с ним свои счеты. Я могу отвести вас.
– В моем околотке? – прорычал капитан. – Ты уверен, Малыш? Тогда буду весьма признателен. А что, ты знаешь пароль? Как мы туда попадем?
– Через дверь, – отозвался Малыш. – Взломаем ее. Они еще не обили ее железом.
Возьмем с собой человек десять. А мне туда нельзя. Денвер пытался прикончить меня. Он думает, это я сдал его в прошлый раз. Ошибается, между прочим. Но поторопитесь. Мне нужно домой пораньше. А место всего через три дома отсюда.
Не прошло и десяти минут, как капитан с дюжиной подчиненных, следуя за проводником, уже входили в подъезд темного и вполне благопристойного с виду здания, где в дневное время вершили свои дела с десяток солидных фирм.
– Третий этаж, конец коридора, – негромко направлял Малыш. – Я покажу.
Двое дюжих молодцов, вооруженных топорами, встали у двери, на которую он им указал.
– Да вроде бы все тихо, – усомнился капитан. – Вы уверены, что тут?
– Ломайте! – скомандовал Малыш. – Если не тут – это на моей совести.
Топоры с треском врезались в незащищенную дверь. Через проломы хлынул яркий свет. Дверь рухнула, и участники облавы, с револьверами наготове, ворвались в помещение.
