Уильям Теккерей - В благородном семействе
Итак, мисс Линда была относительно свободна (Боб Смит, галантерейщик, и юный Глаубер, аптекарь, в счет не шли); и к ее большой удаче изменнику-французу почти немедленно нашелся заместитель.
Новый кавалер был, правда, человек простого звания; но владел недурным именьицем, приносившим доходу пятьсот фунтов в год, держал одноконный выезд и был, по словам мистера Ганна, "превосходнейшим малым, какой только жил на свете". Скажем прямо, этим новым искателем был не кто иной, как мистер Свигби. В первый же день, как его ввели в дом, две сестрицы явно произвели на него сильное впечатление; он прислал в подарок мистеру и миссис Ганн индейку с собственного птичьего двора и шесть бутылок превосходного голландского джина; а через каких-нибудь десять дней после первого своего визита сообщил другу Ганну, что отчаянно влюблен в двух особ, чьи имена он никогда - никогда! - не назовет. Достойный Ганн прекрасно знал, в чем дело; ибо от него не ускользнуло, что Свигби приуныл, и он правильно разгадал причину.
Свигби было сорок восемь лет, он был толстый, здоровый, веселый и выпить был не дурак, но никогда не числился в дамских угодниках, да и едва ли за всю свою жизнь провел хоть шесть вечеров в дамском обществе. Ганна он почитал самым благородным и утонченным человеком на земле. Никогда он не слышал, чтобы кто-нибудь пел лучше Джеймса или лучше шутил; никогда не встречал такого светского господина, такого законченного джентльмена. "У Ганна есть свои недостатки, - говаривал он в "Сумке Подмастерья", - у кого из нас их нет? Но, скажу я вам, он самый славный парень, лучше быть не может". С тех пор как он три года тому назад вступил во владение своим именьицем, он без конца платил за Ганна по счету, без конца давал ему в долг сегодня гинею, завтра полгинеи. Чем Свигби занимался раньше, я и сам не знаю. Что нам до того? Есть сейчас у него пятьсот фунтов в год доходу, есть одноконный выезд? Есть! Так о чем разговор?
Со времени вступления в наследство, молодой веселый холостяк успел взять от жизни свою долю удовольствий (как он выражался - "свой кус"); каждый вечер он захаживал в кабак, а то и в два; и пьян бывал, будьте уверены, не меньше, как тысячу раз за три года. Многие при этом пробовали его обобрать; но не тут-то было! Он знал что к чему и в денежных делах всегда был прост и умен. В Ганне его покорило благородство манеры: его похвальба, его тон, аристократизм его эспаньолки. Приглашение в дом к такому господину польстило его гордости; а когда он шел к себе со званого обеда, описанного в предпоследней главе, он был в бурном упоении от любви и хмеля.
"Роскошная женщина эта миссис Ганн! - размышлял он, повалившись в гостинице на свою кровать, - а девчонкой была, наверно, куда как хороша! Сейчас в ней добрых шесть пудов, без седла и сбруи, как пить дать. А уж барышни Макарти... Боже ты мой! Какие свежие, красивые, шикарные девицы настоящий шик и в той и в другой! Волосы какие! Как вороново крыло - да, право слово, вороные, как моя кобылка; а щечки, а шеи, а плечи!" Назавтра в полдень он высказал те же замечания самому Ганну, прохаживаясь с ним взад и вперед по молу и покуривая манильские сигары. Он был в полном восторге от проведенного вечера. Ганн принимал его хвалы с благодушным величием.
- Кровь, сэр! - сказал он. - Кровь это все! Девчонки получили такое воспитание, как мало кто еще. Я о себе не говорю; но их мать - их мать настоящая леди, сэр. Сыщите мне в Англии женщину, которая лучше воспитана и лучше знает свет, чем моя Джулиана!
- Не сыщешь, - это невозможно, сэр, - сказал Свигби.
- А знали бы вы, какое общество окружало нас раньше, сэр, до нашего несчастья, - первое в стране! Замок Бранденбург, сэр... жестоко обиженная королева Англии. Бог ты мой! Джулиана там бывала запросто.
- Верю вам, сэр, по ней это видно, - сказал убежденно Свигби.
- А девочки наши, разве же они не состоят в родстве с первейшими семьями Ирландии, сэр? Состоят! Как я заметил раньше, кровь это все; а в жилах этих молодых девиц она лучшая из лучших: они в родстве с самой что ни на есть исконной знатью.
- Им дано, конечно, все самое лучшее, - сказал Свигби, - и по заслугам! - Тут он пустился повторять свои давешние замечания: - Какие красавицы, сколько в них шика! Какие глаза! И какие волосы, сэр!.. Вороные, сэр, говорю вам, сплошь вороные, без подпалин. А цвет лица, сэр, - да! И какие стати! Я отроду не видывал подобной шеи и плеч!
Ганн, засунувший руки в карманы (приятель поддерживал его за локоть), тут вдруг вытащил правую руку из места ее укрытия, стиснул в кулак, осклабился в гнусненькую ухмылку и так поддал мистеру Свигби под ребра, что едва не свалил его в воду.
- Ах, хитрая бестия! - сказал мистер Ганн с неизъяснимой выразительностью. - Ты и это высмотрел. Поостерегись, Джо, мой мальчик, поостерегись!
И тут Ганн и Джо разразились громовым хохотом, раскаты которого гремели снова и снова через промежутки в пять минут до конца их прогулки. Разошлись друзья весьма довольные оба; и когда они вечером встретились в "Сумке", Ганн с таинственным видом потащил Свигби в буфет и сунул ему в руку треугольник розовой бумаги, на котором тот прочитал:
"Миссис Ганн и девицы Макарти просят мистера Свигби оказать им честь и удовольствие своим обществом (если у Вас нет на этот час более приятного занятия) за чашкой чая завтра вечером, в половине шестого.
Вилла Маргаретта по Саламанкской дороге.
Северная сторона. Четверг вечером".
Когда один из джентльменов передавал, а другой читал это послание, лица обоих сияли откровенной радостью. И, как я склонен думать, миссис Ганн, вопреки обыкновению, была в тот день вполне довольна поведением своего супруга: лестный Джеймс имел в кармане не больше и не меньше, как тринадцать с половиной шиллингов, и, по обыкновению, настоял на том, чтобы всем вокруг поставили по стопке. Джо Свигби, оставшись один в малой зале за буфетом, потребовал лист бумаги, новое перо и облатку и за полчаса времени сочинил вдохновенный и удовлетворяющий приличиям ответ на письмо, - каковой и был вручен Ганну и своевременно передан по назначению. Ровно в половине шестого мистер Джозеф Свигби постучал в дверь "Виллы Маргаретта" - в новом сюртуке с блестящими медными пуговицами, чисто побритый и с большими ярко-красными ушами, радостно сиявшими над большим воротником.
Что происходило на этом чае, рассказывать здесь ни к чему; но только Свигби возвращался с него еще сильнее очарованный, чем в первый раз, и объявил, что дуэты (спетые дамами прескверно и вразброд) были сладчайшей музыкой, какую он слышал в жизни. На другой день он прислал индейку и джин; и, разумеется, был приглашен на обед. После обеда он, со своей стороны, предложил повезти всех девиц с их мамашей за город; и нанял для поездки прямо-таки шикарную коляску с откидным верхом. Предложение не было отклонено; на радостях мистер Свигби предложил и Фитчу поехать со всеми, и тот с восторгом согласился.
- Мы с Джо сядем на козлы, - сказал Ганн. - Вы, четыре дамы и мистер Фитч устроитесь внутри. Карри придется приткнуться на сиденье третьей, но она не толстая.
- Карри просто останется дома, - распорядилась ее маменька, - ей выезжать не пристало.
У бедного Фитча сразу вытянулось лицо; он только ради того и принял приглашение, чтобы побыть с нею рядом, а идти на попятный он уже не мог, после того как с таким жаром изъявил согласие.
- Ох, не нужно нам этого гордеца Брэндона, - запротестовали девицы, когда мистер Свигби в простоте душевной предложил прихватить и "того джентльмена"; и Брэндон поэтому не получил приглашения участвовать в поездке; он, пожалуй, был рад остаться дома; и без сожаления наблюдал, как коляска отъезжает со всем своим грузом. И кое-кто еще смотрел на это в окно гостиной, смотрел с тяжелым сердцем: бедняжка Каролина. День выдался ясный и солнечный; весна в тот год; была ранняя; так приятно было бы хоть на часок тоже сделаться дамой и прокатиться на резвых конях в нарядном экипаже.
Мистер Фитч, оглядываясь, устремлял на нее покорный и очень печальный взгляд; и был так уныл и бестолков всю первую половину поездки, что мисс Линда, сидевшая рядом с ним, предложила отчиму поменяться с ней местами; и в самом деле взобралась на козлы и села рядом со Свигби, млевшим от счастья. Каким гордым он почувствовал себя! Как лихо правил лошадьми и кидал шиллинги у застав!
- Уж он, будьте уверены, о мелочи не тревожится! - сказал Ганн, когда у одной заставы сторож, взимавший дорожный сбор, дал было сдачи пару медяков; и Джо почувствовал себя бесконечно обязанным; другу, что тот таким путем выставляет на вид его привлекательные черты.
О всесильная Судьба, ты, верховная правительница над нами, жалкими смертными, - какими мелкими средствами достигаются твои цели! - с какою презрительной легкостью и посредством какого же ничтожного орудия угодно тебе вершить свою власть над родом человеческим! Пусть каждый поразмыслит, как слагались обстоятельства его жизни и что определило ее направление. Встать ли немного раньше или позже, на ту ли улицу свернуть или на эту, то ли блюдо съесть или другое, - такой пустяк может на все года определить вашу дальнейшую жизнь. Пошел человек по левой стороне Риджент-стрит вместо правой, встречает приятеля; тот приглашает его к себе на обед, он идет, находит, что черепаховый суп на диво хорош, а пунш со льдом так приятно прохлаждает; и, будучи в веселом, легком расположении духа и не прочь развлечься, он не отказывается сыграть в приятном обществе один роббер в вист - и почему бы не пропустить еще стакан прохладительного этого пунша! Самым беспечным, благодушным образом он ставит несколько ремизов; а жажда все дает себя знать, и он ставит еще несколько ремизов; и, как человек горячий, он, понятно, удваивает ставки, и вот через эту самую прогулку по Риджент-стрит он на всю жизнь разорен. Или пошел он вместо левой по правой стороне Риджент-стрит, и - боже правый! - кто эта очаровательная девица, что выходит из лавки мистера Фрэзера и садится в свою карету, а мистер Фрэзер отвешивает ей и ее маменьке самый учтивый поклон? Это прелестная мисс Мойдор со ста тысячами фунтов приданого, которая изволила заметить вашу изящную фигуру и которая неизменно по первым числам каждого месяца ездит в город покупать свой обожаемый журнал. Вы едете за нею следом так быстро, как только может вас везти наемная пролетка. Всю дорогу девица читает журнал. Останавливается она в Хэмстеде у изящной виллы своего отца - с оранжереей, двойным каретником, лужайкой - какое там, целым парком! - для прогуливания лошадей. Когда тяжелые ворота уже готовы разлучить вас с этой милой девушкой, она оглядывается - всего лишь раз - и краснеет. Erubuit, salva est res! - покраснела, значит, дело на мази. Через неделю вы уже представлены семье и вас объявляют обворожительным молодым человеком самых высоких правил. К концу третьей недели вы оттанцевали с нею двадцать девять кадрилей и промчали ее в вальсе много миль. Через месяц миссис О'Флаэрти кинулась на шею своей матери, только что вернувшись из деревни Гретна близ Карлайла, где она гостила, и после этого вы до конца ваших дней имеете открытый счет у своего банкира. А что причиной всему этому благополучию? Прогулка по определенной стороне Риджент-стрит. И это столь верный и бесспорный факт, что один мой знакомый, молодой джентльмен из Шотландии, изо дня в день по нескольку часов мерит шагами названную улицу в твердой надежде, что такое же приключится и с ним; и в этих видах он за углом, в переулке Виголейн, держит наготове кеб.
