Джон Кроули - Большой, маленький
ГОТОВО! Больше всего ей нравилось держать ключи в руке, нравилось думать, что они из прочной слоновой кости и черного дерева. Больше всего ей нравилось ощущать клавиши пальцами, нравилось думать, что они сделаны из прочной слоновой кости и черного дерева. Она нажимала по шесть-восемь клавиш, уже прекратив упражнения, а только слушая звучание и ощущая кончиками пальцев гладкую поверхность. Ее мать даже не заметила, что это уже не был Делиус, произведение которого она исполняла или пыталась исполнить. У матери не было слуха, она сама в этом призналась, хотя Нора в это не очень верила, потому что она сама видела красивый овал маленьких ушей матери, которая сидела за столиком, раскладывая карты и подолгу вглядываясь в них. Какое-то мгновение ее длинные серьги висели спокойно, потом она поворачивала голову, чтобы взять из колоды очередную карту и все приходило в движение: серьги и бусы начинали раскачиваться. Нора соскользнула с круглого полированного стула и подошла посмотреть на занятие своей матери. - Тебе следует прогуляться,- сказала Виолетта, не поднимая глаз от карт,- сходи на озеро с Тимми. Сегодня очень жарко. Нора ничего не стала говорить, что она только что вернулась с озера, потому что она уже говорила матери об этом и если до матери это еще не дошло, то она не считала нужным повторять снова. Она только смотрела, как ложатся карты под руками матери. - Ты умеешь делать карточный домик? - спросила она. - Да,- ответила Виолетта, не отрывая глаз от карт. Увлеченная картами, Виолетта не улавливала смысла того, что говорили ей другие люди, а всегда запоминала совсем противоположное тому, что было сказано, чем очень огорчала, а порой даже ставила в тупик своего мужа, который усматривал в ее ответах на обычные вопросы некую истину, которую Виолетта знала, но не могла сказать. С помощью своего тестя он исписал целые тома своими наблюдениями. Ее дети, впрочем, почти не замечали этого. Нора переступала с ноги на ногу, ожидая, что мать выполнит ее просьбу, но так и не дождавшись, забыла о ней. Пробили каминные часы. - О,- подняла глаза Виолетта,- они наверное, уже попили чай. Она потерла щеки, как бы отходя ото сна. - Почему ты ничего не сказала? Давай пойдем посмотрим, что осталось. Она взяла Нору за руку и они отправились к дверям, ведущим в сад. Проходя мимо столика, Виолетта взяла широкую шляпу, которая там лежала, но надев ее, внезапно застыла и так стояла, вглядываясь в туман. - Что это в воздухе? - Электричество,- ответила Нора, пересекая внутренний дворик.Так говорит Оберон. Она скосила глаза. - Я его вижу - красные и голубые изогнутые линии. Будет гроза. Виолетта кивнула и пошла наискосок через лужайку туда, где ее муж махал ей рукой, сидя за каменным столиком. Оберон только что закончил фотографировать дедушку и внука и теперь нес все свои приспособления к столику, пытаясь поймать в фокус свою мать. Он занимался фотографией со всей торжественностью, как будто это было не увлечение, а долг перед семьей. Она почувствовала к нему неожиданную жалость. Этот воздух. Она села и Джон налил ей чаю. Оберон поставил перед ними свой фотоаппарат. Большая туча закрыла солнце и Джон обиженно посмотрел на нее. - О, смотрите,- сказала Нора. - Смотрите! - повторила Виолетта.- Приготовьтесь, внимание! Оберон открыл и снова закрыл объектив. - Готово! - сказала Нора. - Готово! - сказала Виолетта. Приближалась гроза. Порыв ветра налетел на лужайку, взметнув листья цветов и деревьев, промчался по открытой веранде, сметая карты со столика и нотные листы с фортепиано. Он поиграл тяжелыми кистями покрывал на диванах и драпированными занавесками на окнах. Его прохладное дуновение достигло комнат второго и третьего этажей. Упали первые тяжелые капли дождя. - Готово! - сказал Август.
IV Целое утро Смоки одевался для венчания. На нем был белый, слегка с желтизной легкий костюм из альпаки, который, как всегда говорил его отец, когда-то принадлежал Гарри Трумену. На внутреннем кармане даже были инициалы Г.С.Т. Когда он надел костюм, он понял, что инициалы, в конце концов, могли принадлежать кому угодно и что его отец всю жизнь сохранял верность этой шутке и наконец, увековечил ее без тени улыбки. Это чувство было знакомо Смоки. Он сомневался, не было ли и его образование чем-то вроде посмертной шутки; хотя Смоки и мог понимать юмор, но сейчас, в ванной комнате перед зеркалом ему было не до шуток. Он был в некотором замешательстве, пытаясь подвернуть манжеты своего костюма и отчаянно нуждаясь в мужских советах своего отца относительно бракосочетания. Барнэйбл ненавидел свадьбы, похороны, крещение в церкви и если кому-то предстояли эти события, немедленно упаковывал носки, книги, забирал сына и собаку и уезжал. Смоки довелось присутствовать на свадьбе Франса Мауса и танцевать с невестой, которая удивила его своим предложением. В конце концов эта пара распалась. Он знал, что в кармане должно быть обручальное кольцо и ощупал карман, чтобы убедиться в этом. Ему казалось, что на его месте должен был быть самый лучший мужчина, хотя когда он написал об этом Дэйли Алис, она ответила ему, что они так не думают. И еще он был уверен в том, что не должен видеть свою невесту, пока ее отец не подведет ее к алтарю. Поэтому он даже не смотрел в ту сторону, где, как он думал /но ошибался/ была ее комната. Его выходные туфли грубо и непразднично выглядывали из-под отворотов светлого костюма.
КОСТЮМ ТРУМЕНА Как ему сказали, бракосочетание должно было состояться "на природе" и тетушка Клауд, как самая старая в доме должна была проводить его на место - в маленькую часовню. Смоки заколебался, но тетушка Клауд с присущей ей уверенностью сказала "да" - она принимала вещи такими, как они были. Именно она поджидала Смоки на верхней ступеньке лестницы, когда он застенчиво вышел из ванной комнаты. Как она выглядела! Большая, спокойная, в летнем платье с букетом шелковых искусственных фиалок на груди и тростью в руке. На ней были такие же неуклюжие туфли, как и на нем. - Очень, очень хорошо,- сказала она, взяв его за руку и осмотрев его через затемненные очки. Затем она предложила ему свою руку.
ЛЕТНИЙ ДОМИК - Я часто думаю о терпении садовников,- сказала Клауд, когда они шли по так называемому парку по колено в траве.- Эти огромные деревья сажал еще мой отец, когда был ребенком. Он представлял, какими большими они должны вырасти, хотя знал, что ему не доведется этого увидеть. Вот этот бук, например - я могла обхватить его руками, когда была девочкой. Вы знаете, и в ландшафте садов существует мода, хотя она рассчитана на очень долгое время, потому что деревья растут долго. Вот рододендроны - когда я была маленькой, я называла их "рамдедамдамсы", помогая садовникам из Италии сажать их. Сейчас мода на них прошла. Их очень трудно подстригать. Итальянцы больше не служат у нас и они стали гигантскими. О, берегите глаза! Вы видите, что все здесь спланировано. Оттуда, где сейчас начинается садовая града, открывался вид - разнообразные, специально подобранные деревья выглядели так живописно, они напоминали иностранных дипломатов, собравшихся в посольстве на приеме. А между ними лужайки, и клумбы, и фонтаны. Это напоминало момент охоты, когда собираются знатные лорды и леди, держа в руках соколов. Посмотрите сюда! Уже сорок лет за всем этим нет соответствующего ухода. Здесь макет сада, как бы он должен был выглядеть - как будто читаешь письмо, присланное давным-давно, и его оставили под дождем и все буквы слились в строчках. Не знаю, огорчает ли это его. Он любил порядок. Видите? Вот статуэтка певчей птички. Сколько времени потребовалось, чтобы виноградная лоза опрокинула ее, а может быть, кроты прорыли под ней свои норы. Ну, ничего, он поймет. Всему есть свои причины. Никто не захочет специально разрушать статуэтку подобным образом. Она сделана из мрамора. - Может быть, вам следовало бы выдернуть эти колючие заросли. Она посмотрела на него так, будто он неожиданно ударил ее, и откашлялась, прочищая горло. - Это дорожка Оберона. Она ведет в летний домик. Это не самый прямой путь, но Оберону следует увидеть вас. - Да? Летний домик представлял собой две закругленные стены из красного кирпича с высоким крыльцом между ними. Не понятно было, выглядел ли он разрушенным или действительно был разрушен. На очень больших, аркообразных окнах висели веселенькие занавески. - Вы могли видеть это место из дома,- сказала Клауд.- Лунными ночами здесь очень романтично. Оберон - сын моей матери от другого мужа, мой сводный брат. Он на несколько лет старше меня. Много лет он был школьным учителем, правда, сейчас он не совсем хорошо себя чувствует и не покидал летнего домика уже около года. Как жаль... Оберон! Подойдя ближе, он увидел, что всего здесь коснулась заботливая рука: небольшой, аккуратный огородик, сарай, сквозь доски которого виднелось луговое сено, наполовину собранное в стог. Парадный вход начинался со скрипучей двери, слегка покосившейся от старости, выщербленных ступенек, а рядом на солнце стояло плетеное ободранное кресло, обтянутое парусиной. В кресле сидел маленький старичок, который, услышав свое имя, вскочил в волнении - казалось, что тугие подтяжки заставляли его горбиться - и бросился было к дому, но Клауд оказалась проворнее и успела остановить его. - Здесь Смоки Барнейбл, который сегодня женится на Дэйли Алис. Подойди и поздоровайся.- Она кивнула головой в сторону Смоки и, взяв старичка под локоть, вывела его во дворик. Оберону некуда было деваться и он с гостеприимной улыбкой повернулся к двери, приветливо протянув руки. - Пожалуйста, пожалуйста, хм,- он захихикал рассеянным старческим смешком. Он на мгновение взял протянутую руку Смоки и тут же с благоговением снова уселся в парусиновое кресло, указав Смоки на скамеечку. Почему-то Смоки ощутил внезапную тревогу, которую вызвал у него здесь солнечный свет. Клауд села на стул рядом со своим братом и Оберон положил свою покрытую седыми волосами руку на ее ладонь. - Ну, что случилось? - снисходительно спросила она. - Не стоит и говорить,- ответил Оберон со скрытым намеком. - Член семьи,- сказала Клауд.- Сегодня. Оберон, по-прежнему рассеянно посмеиваясь, посмотрел на Смоки. Незащищенность! Вот что чувствовал Смоки. Как только они вошли в этот дворик, они потеряли что-то, что сопровождало их в лесу; они вышли за какие-то пределы. - Это легко проверить,- сказал Оберон, ударив себя по костлявому колену и поднимаясь на ноги. Пятясь, он вошел в дом, потирая руки. - Не так легко,- проговорила Клауд, не обращаясь ни к кому и глядя в безоблачное небо. Она уже не чувствовала себя так непринужденно. Она снова откашлялась и вздохнула. Потом бросила быстрый взгляд на крошечные золотые часики, тикавшие у нее на груди. Время шло. Она посмотрела на Смоки и улыбнулась извиняющейся улыбкой. - Ага, ага, вот,- говорил Оберон, выходя из дома с большой камерой на длинных ногах-стойках, покрытой черным куском ткани. - О, Оберон,- сказала Клауд не то, чтобы беспокоено, но так, как если бы в этом не было необходимости и безо всякого энтузиазма. Но Оберон уже устанавливал треногу около Смоки, регулируя высоту так, чтобы она стояла ровно и наклоняясь над Смоки своим красным старческим личиком. Долгие годы эта последняя фотография Оберона лежала под увеличительным стеклом на столе в летнем домике - на ней был Смоки в костюме, как у Трумена, который блестел на солнце, с растрепанными волосами и бледным лицом, как после солнечного удара. На фотографии был виден локоть с ямочкой и ухо с серьгой тетушки Клауд. Когда спустя годы сын Смоки смахивал пыль со старого снимка, это был всего лишь выгоревший на солнце, ничего не доказывающий кусочек бумаги.
