Патрисия Данкер - Семь сказок о сексе и смерти

Теперь в каждом клиенте я буду подозревать возможную жертву. И истинная природа сделки откроется мне только когда Шоу вдруг вступит в игру. Теперь у меня другая профессия. Я без труда сделаю это снова.

В ту ночь, когда наш черный лимузин скользил по холмам обратно к городу и на пропускных пунктах его никто не останавливал, я чувствовала, что напряжение между нами ослабло. Уолтерс пустил Шоу за руль, чего обычно не случалось. Обычно он сам ведет, а мы с Шоу сидим сзади в полной тишине. Уолтерс ничего не сказал, но взял меня за руку и держал ее всю обратную дорогу, пока мы ехали по крутым склонам и пересекали каньоны, которые отделяют Нагорье от города. Выбора у меня не было. Он знал, что выбора у меня нет. Будущее только с ними — или вообще нигде. И все равно я с радостью принимала то, что не могла изменить. И в этом были таинственные преимущества. Мы не были обычными людьми — мы были ангелотворцы, предлагающие людям секс и смерть как изысканное блюдо. Уолтерс и Шоу стали мне еще ближе. Нас больше не было трое. Мы становились одним существом.

Близость — странная штука. Любовники могут выражать ее взглядом, прикосновением к щеке, прерывистым шепотом. Но близость убийц изощреннее. Мы — мускулы, руки и глаза друг друга. В молчании Шоу, в напряжении плеч и спины Уолтерса, в натянувшихся сухожилиях его шеи, в таящейся театральности нашей общей силы, во всем, о чем говорит частота нашего дыхания, я чувствую свою собственную мощь, собственную занесенную руку. Любовники сходятся и расходятся. Но мы больше не подчиняемся этому ритму. Моя часть работы меня больше не унижает, потому что когда я завлекаю клиента, распахиваю ему навстречу свои руки, свои ноги — я чувствую тех двоих в моем животе, в моих бедрах; они ждут. Мне выпало первой идти на опасную территорию, в наши охотничьи угодья. Но я не бываю одна. Теперь я уже никогда не буду одна. Они — мои хранители и мои сторожа, мои холодные глаза и моя десница.

Клиент потребовал обычную, непритязательную сцену изнасилования, номер два в каталоге — женщина одета как жена, а не как шлюха, сильно сопротивляется; немного насилия, потом он овладевает ею, и она входит во вкус. Ну а дальше она распаляется, никогда ничего подобного не испытывала и т. д. и т. п. Я играла такое много-много раз. Это заказывают только полные сексуальные ничтожества. Само по себе о чем-то говорит. Уолтерс дал мне досье молча, но я заметила странную торопливость в его движениях, неестественную поспешность, с которой он застегнул портфель, напряженность его прикосновения. Я просмотрела наши заказы. Фотографии клиента не было. Он оставался безликим.

— Он кто?

— Ни о чем не спрашивать, — рявкнул Уолтерс. Потом склонился и поцеловал меня в нос. Я никогда не видела Уолтерса таким возбужденным. Он просто искрил от предвкушения. — Покрась волосы. В светлый цвет. Клиент любит блондинок.

Уолтерс его знает. Так кто же он?

Что это за человек, стало ясно, когда я увидела, куда мы едем, где он живет. Мы поднимались все выше и выше в холмы в кожано-хромовой роскоши нашего лимузина. Уолтерс вел спокойно и уверенно. Он знал дорогу. Все богатые и влиятельные живут далеко за городом. Этот человек жил за Нагорьем. Он жил на склоне вулкана. Вид на долину оттуда открывался сюрреалистический, мерцающий. Дорога перед нами вилась по пейзажу тьмы. Мы видели высокие ворота с гротескными фигурками, скалившими зубы в свете наших фар. Виллы прятались за деревьями. Иногда охранники наводили на нас лучи фонарей, чтобы посмотреть номера. Никто не пытался нас остановить. Пока мы проезжали контрольные пункты, Шоу сидел спокойно, держа расслабленные ладони на коленях, и ни разу не шевельнулся. Он был полностью сосредоточен. Меня начало тошнить. Кто-то нас ждал. Нам расчистили дорогу. Меня никогда еще не возили в эти холмы. Мы приближались к местам, где жили высшие чины правительства. Я поняла, почему мне не разрешили узнать, кто он такой.

Я смотрела на профиль Шоу в мерцающей тьме. Его неподвижность была абсолютной, непроницаемой.

Когда мы доехали до тяжелых ворот и будки с вооруженными охранниками, Уолтерс тихо вздохнул, и я заметила, что на руле остались влажные следы его рук. Взглянув наверх, я увидела двух огромных каменных гидр, тянувших друг к другу шеи через арку. Наши документы и пропуска проверили несколько раз. Мы молчали.

Наконец огромные железные ворота в темный сад открылись. Когда мотор машины умолк, мы услышали плеск воды в фонтанах. Гигантские двери были распахнуты; ночь стояла теплая. Подсвеченные флаги безвольно обвивали древки в безветренном воздухе. Шоу исчез в саду, но Уолтерс остался со мной. Он держал в руке свой черный портфель. Я в нерешительности стояла на пороге, даже не пытаясь охватить взглядом огромные пространства, паркет и ковры, шкафы, заполненные африканскими масками и тотемами, кунсткамеру разных культур, собранную под стеклом, чтобы блестеть и поражать воображение. Клиент, очевидно, человек утонченный и эрудированный. У него сотни книг. Из большого зала мы прошли в библиотеку. Я заметила круглую лесенку, по которой можно было добраться до самых верхних томов. Пахло табаком. О табаке уже почти полностью забыли, но мне запах был знаком. Только у самых влиятельных наших клиентов все еще оставалось право курить. Еще я чувствовала густой аромат специй — гвоздики, чеснока, корицы. Кто же он?

Казалось, что дворец пуст. Слуги не шмыгали по коридорам, домашние животные не разбегались от звука шагов. Мы стояли под матовыми лампами — терпеливые профессионалы в темных плащах — и молча ждали. Мы были серьезны, как священники, пришедшие в семью умершего. Никто не произнес ни слова. Уолтерс поставил мне стул подальше от света, потом прислонился к колонне. Видимо, его не удивляло, что нас заставляют ждать. Прошел почти час. Потом стеклянная дверь из внутреннего дворика отворилась, и на пороге появилась тень. Я видела, чтó там, в дворике. Его покрывал подсвеченный снизу стеклянный купол. Прямоугольное пространство было заполнено тропическими и субтропическими растениями — гибискус, бугенвиллия, лилии, кактусы, пальмы: там в неразборчивых звуках тропической ночи и проточной воды царил свой микроклимат. Небольшое облачко влажного жара поплыло по залу из открытой двери.

— Идите сюда.

Мы прошли сквозь стену влажного воздуха во внутреннюю оранжерею. Я не видела лица клиента. Он был одет строго и курил сигару. Он пожал Уолтерсу руку, и я почувствовала, что от него холодным душем прошла волна минутного недовольства, когда он оглядел меня.

— Она одета как шлюха. Пошлите ее наверх. Второй этаж, первая дверь налево. Пусть возьмет одежду жены. Потом приведете обратно.

У него был спокойный голос, но к нему примешивался странный отзвук, как будто он говорил не рядом с нами, а откуда-то издалека. Я снова попыталась взглянуть ему в лицо, но он все время оставался в тени. Потом я посмотрела на его руки. Он носил множество холодных золотых колец.

Шоу стоял рядом со мной. Он тихо дотронулся до моего локтя и отвел меня наверх, в темноту высоких покоев. Повсюду раздавалось журчание воды. Внутри было жарко, во всех каминах горел огонь, хотя ночь была теплой. Мы вошли в комнату с зелеными зеркалами. Это была женская комната, роскошная, как пещера Аладдина. У этой женщины были ожерелья из чистого золота, слитки чистого золота — золота, которое можно купить только в Индиях, которое добывают в джунглях. У нее были цепочки из черного жемчуга и огромные ониксовые броши в золотой оправе. Он одевал ее в черное с золотом. Но любила она зеленое. Вся ее домашняя одежда, футболки, джинсы, халат, купальник — я открывала ящик за ящиком — все зеленое, только зеленое. У нее было два совершенно разных гардероба — один роскошный и тяжелый, нижнее белье, ночные рубашки, вечерние платья до пола, все черное, отороченное нитями чистого, настоящего золота. Ее другая одежда — я перебрала вешалки — была легкой, хлопковой или шелковой, все желтовато-зеленое, цвета бутылочного стекла, морской волны, хвои, аквамарина. А потом я нашла платье, в котором видела ее, — мягкая лужайка, скрывающая грудь, и тысячи крошечных зеленых цветочков из шелка. Я вытащила его из шкафа и повернулась к Шоу, который неподвижно стоял у окна и смотрел в освещенную тьму.

— Мне это пойдет? Как ты думаешь?

Он внимательно посмотрел на платье.

— Может, будет тесновато. Она легче тебя. Но такого же роста.

— Ты ее знаешь. Кто она? Кто?

Шоу прикрыл глаза.

— Надевай.

Я стащила свой кожаный наряд и натянула зеленый шелк. На ее формы платье лишь намекало. Мои были более откровенны, и оно их бесстыдно подчеркивало. Я села перед зеркалом и надела ее украшения, все ее зеленые камни — нефрит, жемчуга и лунный камень с зеленым проблеском.

Я взглянула в темно-зеленую глубину зеркала и снова увидела поверх своего лица, отмеченного печатью разврата и двойственности, ту бледную хрупкую красавицу, в которой сразу распознала потустороннюю драгоценность. Она не была одной из нас, она пришла откуда-то издалека, из-за гор. Платье хранило ее запах. Ее лицо мерцало передо мной. Она была здесь, где-то в этой же комнате, и следила за тем, как я постепенно овладеваю тем, что когда-то было ею. Я быстро огляделась; продолговатые нефритовые капли нежным холодом дотронулись до моей шеи. Никого нет. Только Шоу. Он так и стоял у окна, но на руках его были черные перчатки, его тугие рабочие перчатки, его вторая холодная кожа. Голову он побрил.