Джон Чивер - Скандал в семействе Уопшотов
У уборщицы, темноволосой женщины с оливковым цветом кожи, глаза были мокры от слез. Каверли взял пылесос и понес его вверх по лестнице, восхищаясь широким задом незнакомки. Они мгновенно прониклись друг к другу симпатией, как обиженные дети. Каверли вставил вилку в розетку, включил мотор, по, когда он улыбнулся уборщице, мысли его приняли другой оборот.
- Теперь направим его туда, - услышала Бетси его слова. - Правильно. Вот так. Надо, чтобы он добрался до углов, до самых углов. Медленно, медленно, медленно. Взад и вперед, взад и вперед. Не так быстро...
Стоя внизу, Бетси сердито подумала, что Каверли наконец-то нашел для себя подходящую работу на субботние утра и что хотя бы одна комната будет чистой. Она пошла в ванную, где ей явилось видение - не столько видение эмансипации ее пола, сколько видение порабощения мужчин.
В мечтах Бетси предстал не шаблонный ход событий - женщина-президент и сенат, тоже состоящий на добрую половину из женщин. В ее видении большую часть всей работы по-прежнему исполняли мужчины, но в их обязанности входили также хлопоты по дому и покупки. Бетси улыбнулась, вообразив себе мужчину, склонившегося над гладильной доской, мужчину, вытирающего пыль со стола, мужчину, поливающего соусом жаркое. В ее видении все памятники в честь великих мужей сбрасывали с пьедесталов и волокли на свалку. Генералы верхом на конях, священники в сутанах, законодатели во фраках, летчики, исследователи, изобретатели, поэты и философы заменены ласкающими взор изображениями женщин. Женщинам даруется полная сексуальная свобода, и они вступают в связь с незнакомыми мужчинами с такой легкостью, с какой покупают сумочки, а вернувшись вечером домой, бесстыдно описывают своим порабощенным мужьям (которые в это время посыпают петрушкой тушащееся мясо) наиболее яркие моменты своих любовных похождений. В своем воображении Бетси не заходила настолько далеко, чтобы выдумать законодательство, действительно ограничивающее права мужчин, но мужчины виделись ей такими запуганными, жалкими и угнетенными, что смешно было бы принимать их всерьез.
Любовная песня Каверли Уопшота стала теперь хвастливой буффонадой, и в то время, о котором я пишу, он приобрел злосчастную привычку разговаривать как китайская гадалка.
- Время все излечивает, - без конца повторял он. - Быть бедным лучше, чем красть.
В дополнение к привычке хрустеть суставами он приобрел еще более назойливую привычку нервически прочищать горло. Он то и дело издавал гортанью какой-то задумчивый, извиняющийся, жалобный и нерешительный звук. "Грргрум", - говорил он сам себе, перетирая тарелки. "Аррум, аррум, гррумф", - говорил он, как бы деликатно выражая этими звуками свое недовольство. Каверли принадлежал к тому сорту людей, кто на конференциях по внешней информации, где он тоже иногда бывал, всегда бросал карточку со своей фамилией (Алло, я Каверли Уопшот!) в корзину для бумаг вместе с белой гвоздикой, которую обычно давали делегатам. Похоже, он не мог отделаться от ощущения, что живет в маленьком городке, где каждый должен знать, кто он такой. И конечно же, не было ничего более далекого от истины, чем это убеждение. А Бетси принадлежала к числу женщин, которые, подобно героиням старинных легенд, умеют превращаться из ведьмы в красавицу и снова в ведьму с такой быстротой, что Каверли только диву давался.
Как какой-нибудь восточный деспот, Каверли был склонен произвольно перетасовывать факты своей истории. Он весело и бодро решал, что того, что было, на самом деле не было, хотя никогда не заходил слишком далеко и не настаивал, будто то, чего не было, на самом деле было. Утверждение, будто того, что было, на самом деле не было, служило столь же постоянным припевом к его любовной песне, как лирические стансы, воспевающие чувственное блаженство. Бетси жаловалась на свою судьбу, или, как сказал бы Каверли, Бетси не жаловалась на свою судьбу. Раньше она была несчастна в Ремзене и хотела, чтобы их перевели в Канаверал; она прямо видела, как сидит там на белом пляже, считает бурные валы и строит глазки матросу со спасательной станции. Если бы когда-нибудь кому-нибудь вздумалось нарисовать Бетси, ему следовало бы поместить ее на фоне ландшафта северной Джорджии, где прошло ее таинственное детство. Там были бы изображены тощие свиньи, засохшая сирень, каркасный дом, давно уже не крашенный, и расстилающиеся до самого горизонта акры наносного краснозема, который при малейшем дожде становится блестящим и гладким и легко смывается. В этой части штата пахотного слоя почвы было недостаточно, даже банку с дождевыми червями и ту не наполнишь. Каверли мельком видел этот ландшафт из окна вагона, а о прошлом Бетси знал только то, что у нее была сестра по имени Кэролайн.
- Я так разочаровалась в этой девчонке Кэролайн, - говорила Бетси. Это была моя единственная, единственная сестра, мне так хотелось по-настоящему подружиться с пей, но она меня разочаровала. Когда я работала в магазине стандартных цен, я отдавала все свое жалованье ей на приданое; но стоило ей выйти замуж, как она взяла да уехала из Бембриджа к ни разу мне не написала и вообще никак не сообщила, как ей живется.
Затем Кэролайн вдруг начала писать Бетси, и в чувствах Бетси по отношению к ее сестре произошел внезапный bouleversement [переворот (франц.)]. Каверли обрадовался этому, так как ничто, если не считать телевизора, не скрашивало одиночества Бетси в Талифере, а сам он был бессилен установить с жителями поселка более тесные отношения. В конце концов Кэролайн, которая развелась с мужем, была приглашена приехать погостить.
С приездом Кэролайн началось то, чего не было или что, возможно, могло быть, но чего Каверли, с его складом ума, не предусмотрел. Приехала она в четверг. Когда Каверли вернулся с работы, все окна были освещены; с порога он услышал в гостиной оживленные голоса обеих женщин. Бетси впервые за много месяцев казалась счастливой и поцеловала мужа при встрече. Кэролайн взглянула на него и улыбнулась; цвет и разрез ее глаз были скрыты большими очками, в которых отражалась комната. Она не была неуклюжа, но сидела неуклюже, широко расставив ноги и некрасиво свесив руки между колен. На ней был дорожный костюм - синие лодочки, жавшие ей ноги, и узкая синяя юбка в складку из ткани, напоминавшей кожу. Улыбка Кэролайн была нежная, мягкая; она встала и одарила Каверли влажным поцелуем.
- Смотри, он ужасно похож на Харви, - сказала она. - Харви - это один парень из Бембриджа, и вы ужасно на него похожи. Очень симпатичный парень. У его родителей был премилый дом на Спартакус-стрит.
- Они жили не на Спартакус-стрит, - прервала Бетси. - Они жили на Томпсон-авеню.
- Они жили на Спартакус-стрит, пока их отец не открыл агентство по продаже "бьюиков", - сказала Кэролайн. - Только тогда они переехали на Томпсон-авеню.
- Я думала, они всегда жили на Томпсон-авеню, - сказала Бетси.
- На Томпсон-авеню жил другой парень, - напомнила Кэролайн. - Тот, у которого были курчавые волосы и кривые зубы.
На кофейном столике стояла бутылка виски, и все трое выпили. Когда Бетси ушла в кухню разогреть обед, Кэролайн осталась с Каверли. Это был как раз тот случай, когда Каверли полагалось решить, что того, что было, на самом деле не было. Кэролайн заговорила с ним шепотом.
- Мне до смерти хотелось увидеть, за кого Бетси вышла замуж, - сказала Кэролайн. - В Бембридже никто и не думал, что Бетси выйдет замуж, - она такая странная.
Прошло несколько секунд, прежде чем Каверли по своему обыкновению, услышав это ехидное замечание, решил, что то, что было сказано, на самом деле сказано не было. Он сделал вывод, что в Джорджии "странная" означает очаровательная, необыкновенная и прекрасная.
- Не понимаю, - сказал он.
- Ну да, просто она странная, вот и все, - прошептала Кэролайн. - В Бембридже все знали, что Бетси странная. Конечно, по-моему, она в этом не виновата. Я думаю, все дело в том, что отчим плохо с ней обращался. Он ее часто бил, снимал ремень и принимался бить без всякого повода. По-моему, он просто выбил из нее рассудок.
- Я ничего этого не знал, - сказал Каверли, а может быть, и не сказал.
- Да ведь Бетси никогда никому ничего не рассказывает, - прошептала Кэролайн. - Это тоже одна из ее странностей.
- Обед на столе, - сказала Бетси самым ласковым и благожелательным тоном. Впоследствии Каверли мог хотя бы сказать, что по крайней мере это действительно произошло.
За обедом только и говорили что о Бембридже, и этот разговор, который вела Кэролайн, казался каким-то патологическим.
- У Бесси Плакетт родился еще один монголоидный идиот! - восклицала она если не радостно, то, во всяком случае, с жаром. - К несчастью, здоровье у него как нельзя лучше; бедной Бесси теперь придется всю жизнь за ним ухаживать. Бедняжка! Конечно, она могла бы поместить его в казенный приют, но у нее просто не хватает духу позволить своему маленькому сыночку умереть с голоду, а ведь в казенных приютах именно так и делают, там их морят голодом. У Альмы Пирсон тоже родился монголоид, но этот, слава богу, умер. Бетси, а помнишь ту девчонку - Брези, ну, у которой сухая правая рука? - Обернувшись к Каверли, она пояснила: - У нее правая рука была сухая - длиной вроде как ваша до локтя, а на самом конце крошечная ладошка со всеми пальцами. И что же ты думаешь, она научилась играть на рояле! Здорово, да? Конечно, крошечной ручкой она играет только гаммы, зато левой рукой все остальное, что нужно. Левая рука у нее нормальная. Она училась играть на рояле и всему остальному; вернее, она училась играть на рояле до тех пор, пока ее отец не свалился в шахту лифта на хлопкопрядильной фабрике и не сломал обе ноги.
